Пытаясь по пути отряхнуться от налипшей сырой древесной трухи, брат Марион нехотя побрёл за амбар, где попряталась большая часть ретировавшихся.
Выглядело это довольно потешно, две дюжины глаз зыркали из-за кустов кручины-ягоды, да только кому сейчас до смеха.
Знаете меня?
Кивают.
Туда вдругорядь не ходить. Соберите-ка скот да отведите покуда за частокол от греха. Если что, я вас покликаю. И тихо тут!
Снова кивают. Ну и славно.
Вернувшись назад, брат Марион застал сестру Ханну-Матрисию в крайней задумчивости.
Предположения есть, сколько у нас времени? Хуч пара отнёшек, нет?
Пара однёшек на что?
Ну, судя по следам, эти трое двигались сюда зело проворно. А сейчас вон, это что-то вроде зимнего сна, какой бывает у народа Семей. Поди передохнут и дадут себе дальше дёру.
Сестра-охотница лишь отрицательно покачала головой.
Никогда про такое не слышала, и даже не читала. И знаешь что, это не Ускользающие.
Брат Марион пару раз перевёл взгляд на лежащую ничком троицу, потом на сестру, потом снова.
Хм, а кто?
Не то чтобы он не радовался этому факту, потому что встреча с тремя молчащими была чревата даже для полного конклава. Им же двоим И тут до него дошло. Как там она сказала, «святый Норей»? Один из участников Битвы Завета или, как её ещё называли тиссалийские учёные хронисты, Стояния у Форта. Тот умер во имя Хеленн, подставившись под нож своего собрата по имени Резадд.
Сестра думает, что эти трое не Ускользающие, а всего-то их Спутники.
Согласно тем же хронистам, подобные им сопровождали молчащих в их странствиях, почти всегда бездушные, лишённые собственной воли, лишь самые сильные из них оказались способны после исчезновения гнилых богов оставить своих хозяев и вернуться к жизни простых смертных. Большинство же было обречено доживать свой недолгий круг бесплотным призраком былого величия.
А что, похоже. Этим можно объяснить вообще всё, что тут происходит. За исключением того, куда подевались их хозяева. И почему их тут сразу трое.
Брат Марион заозирался.
И давно вообще такое бывало?
Какое?
Такое, чтобы пред светом Кзарры белым днём в канаве на берегу реки Эд валялось три едва живых тела, которые некогда были Спутниками.
Я и говорю, никогда.
Сестра-охотница обернулась и заглянула брату Мариону в глаза.
По крайней мере с момента формирования ордена сестёр-охотниц ни один изловленный нами Ускользающий не был при Спутнике. Считалось, что Завет в конечном счёте погубил их всех.
Видимо, не всех. При этом, судя по следам на земле, эти трое явно от разных хозяев и видят друг друга впервые.
Сестра Ханна-Матрисия согласно кивнула. Уж ей-то с её полевым опытом различать стихии Путей проще простого. Это инквизиторы имели дело в основном с деревенскими страшилками да чёрным людом, требующим не очистительного костра, но обыкновенной виселицы за собственные злодеяния, сёстрам же охотницам по роду службы приходилось сталкиваться во имя Иторы-матери с настоящими отродьями гнилых богов, коих на Западном берегу до недавних пор оставалось преизрядно. Покуда их не прогнала аврора.
Есть идеи, куда это они так целеустремлённо хм ползут?
Похоже, туда же, куда топали ходни. На восток.
И что им там всем, намазано?
Сестра-охотница пожала плечами.
Мы даже не знаем, они бегут за чем-то, или от чего-то.
Интересно. На востоке развалины Илидалла, на востоке Океан, на востоке Средина, на северо-востоке полыхала аврора. А что на западе? Пустынные земли Семей, дальше страна летящих, потом вообще невесть что, сказывают, там прячутся Древние. А ещё дальше только смутные легенды о древнем Враге, который ждёт своей поры, чтобы вернуться.
Хорошо бы догнать тех ходней да расспросить как следует.
Хорошо бы. Только ходни не ведут бесед без вящего дозволения своих погонщиков.
Какой-то тупик.
И что нам теперь с ними делать?
Зависит от того, далеко ли ушли хозяева этих троих.
Вот тут у брата Мариона снова зашевелились под скуфьей немногие оставшиеся волосы.
Одно дело потерявшися и случайно забредший к хуторским Ускользающий. С ним бы они справились. Куда хуже трое впавших в непонятную кататонию Спутников. Во всяком случае, покуда они снова не рванули по своим делам, если их не трогать, видимой опасности они не представляют. Но вот если к ним вернутся их хозяева
Всего двое Ускользающих разрушили некогда Илидалл. Ни брату-инквизитору, ни сестре-охотнице с ними не справиться, да вряд ли они их попросту заметят, давние распри гнилых богов, слепых порождений Трёх Путей, будут занимать их гораздо сильнее присутствия окрест жалких людишек, пущай бы и обвешанных честны́ми артефактами с головы до пят. Своим кадилом ты хоть обмашись, брате-инквизитор.
Ты что-нибудь слышишь?
Покачала головой.
Поблизости от них вообще лучше не рисковать, но мне кажется, что будь поблизости хотя бы один Ускользающий, я бы сумела почувствовать их связь.
Понятно. Ну, хоть что-то.
Понятно и другое. Они теперь тут крепко застряли. Оставлять хуторских один на один с телами было неразумно. А как с ними поступить, ни сестра, ни инквизитор не имели нынче ни малейшего представления. Все их вызубренные наущения старины, что были почерпнуты из толстых фолиантов монастырских библиотек, на поверку оказались к такому повороту категорически не годны.
Сестра Ханна-Матрисия решительно развернулась и потопала к оставленным у внешней ограды конягам.
Чего делать-то будем?
Сторожить, что делать.
А ты куда?
Достану чистое да стол велю хуторским накрывать. У тебя есть предложения получше?
Куда там.
Брат Марион вздохнул и остался стоять-сторожить.
Трое продолжали едва заметно ползти вперёд.
Небытие тянулось подобно сну, но сну вечному, беспробудному и пустому. Он состоял из звенящей тишины, пропитанной насквозь лишь единым сиянием предвечной Кзарры. Сотни локтей скальной породы, что хоронили его от глаз детей Иторы, не составляли для этого сияния никакой преграды. Шли зимы, за ними круги, и то, что раньше составляло стены его склепа, постепенно истаивало, растворяясь в едином море безбрежного сияния.
Уходили мысли, страхи, воспоминания. Само его бренное тело уже истлело, не оставив от себя даже костей, до последней частички распавшись от весенней сырости, зимней стужи, летней жары и осеннего увядания. Средина забывала его, пусть и не так быстро, как забывал он. Но однажды последние следы его деяний сотрутся со священного лика Иторы Всеблагой, и новые люди будут решать свои новые проблемы уже без обращения к нему даже в мыслях. Сама Итора и та перестала посещать его в хладном успении, оставив измученную греховную душу наедине с этим всепроникающим светом.
На волнах яростно пламенеющего моря света отныне пребывали остатки его сущего. Ничтожная искра бытия, жаждущая окончательно раствориться в том, что поистине бездушно и бесплотно.
Предвечная Кзарра.
Древние помнили, что когда-то Итора купалась в совсем иных лучах. Юноликая Энол была истинным домом для этого мира, покуда однажды первые дети Иторы не проснулись после Хрустальной ночи и не узрели слепящий клубок яростной силы там, где раньше плыл грандиозный диск цвета золотого дуба. Так наступила иная эпоха. Эпоха жестокой борьбы за выживание, эпоха Пришествий.
Частью её стало и человечество, что прибыв последним сумело огнём и мечом отвоевать для себя материк Средины, но что для него значило это место?
Величественные горные страны, безбрежные равнины, тёплые моря юга и ледяные торосы севера.
Ничто из этих картин не отзывалось в нём более ни печалью, ни радостью. Слишком тяжела была ноша тех воспоминаний, слишком плотно он успел исходить земли Средины, слишком часто их покидал и слишком надолго возвращался. Его жизнь, его судьба была большой и сложной, полной потерь и разочарований, а победы его, что с них, они не могли вернуть мёртвых и не могли исправить живых. Но он истинно заслужил этот покой, это неспешное тление в палящих лучах белоглазой Кзарры, что с каждым мгновением уносила от него вдаль очередную частицу его прежнего бытия, очередное чувство, очередное воспоминание.
Этот монотонный распад в затхлой пещере был для него спасением, за которое можно было только благодарить судьбу.
Где-то там восставало из руин Царство, распадалась и вновь объединялась вокруг твердыни Гон Шен Империя, привычно враждовали между собой харуды и тиссалийцы, переселенцы из дальнего Загорья плыли через Океан, дабы искать свою судьбу в пределах Закатных земель, затихало, оставшееся ненужным, Устье, исчезали последние жители Горной страны, сживались понемногу с людьми самойи и иронцы, время шло своим чередом.
Но что-то было утрачено навсегда. Наступившее однажды чувство одиночества не желало отступать. Он тосковал по тёплым объятиям Иторы-матери, чувствуя в этом часть и своей вины. Как будто он что-то упустил тогда, не заметил истинной сути случившегося у Форта. Битва Завета, так они это назвали.
Но вышло иначе. То, что должно было сделаться истоком нового времени, стало началом конца. На то воля Иторы Многоликой. Избавившись от терзавших Её лик Богов, Она предпочла оставить своих детей наедине с собственными грехами. В том ли и заключался истинный смысл Подарка, что он нёс?
Ему сие было неведомо. Со временем же, покуда кружившаяся вокруг хищная Кзарра смилостивилась вымыть из него последние бренные воспоминания, он перестал беспокоиться и об этом.
Те, кто думает, что в посмертии сокрыт способ познать все тайны бытия и проникнуть в любые секреты мироздания, не правы.
Это не обретение, но окончательная потеря.
Зачем тебе знание о том, кто и когда повесил в небесах Обруч, если ты его не в состоянии достичь.
Что тебе до мирских дел, если ты уже не часть этого мира.
Осталось дождаться того мгновения, когда это купание в волнах безбрежного светового моря завершится естественным путём. Распадётся последняя связь. Угаснет последний образ. Замрёт последнее дрожание.
Впрочем, случится это ещё нескоро.
О нём до сих пор вспоминали, и это было неприятно.
Как будто ты осенний лист, сжатый с двух сторон страницами тяжёлого старого фолианта, лежишь себе в тиши и мраке, и вот какому-то учёному мужу, а того хуже досужему студиозусу потехи ради пришло в голову снять сей фолиант с пыльной полки, да отнести к себе на конторку, там сунуть под свет фонаря и приняться листать. Фолианту с того невеликая радость, и уж куда меньшая представшему на свет обрывку нечаянного гербария.
Он не просил этой славы.
Ко всему, в отличие от злосчастного листа, под незаинтересованным, но непозволительно живым взглядом его распад как бы на миг обращался вспять, будто поперёк всей логике распада начинал возвращаться обратно к жизни.
Зачем он им, старый, сдался! Что вы всё поминаете его всуе!
Но со временем случалось подобное всё реже, давая отдых измученной душе.
Однажды люди вообще его забудут. Даже если это случится лишь с исчезновением самого человечества.
Задевала ли его сама такая возможность? Наверное, уже нет. Слишком многие народы ушли и не вернулись. Слишком стара и устала Итора, что стала не способна окормлять даже былых детей Ея, что уж говорить о способности стать матерью для новых. Не потому ли Она поныне так тиха и незаметна?
Ему то было не ведомо.
Смерть часть естественного закона бытия, круга жизни. Неизбывная кончина ждёт всех нас. И его, и человечество, и Многоликую Итору, и предвечную Кзарру, и даже саму Вечность.
О, её он тоже теперь видел.
Едва заметную рябь звёздного света, кисеёй наброшенную на этот бренный мир.
Скорее пустоту, нежели наполненность.
Но она была тут, была всегда.
Структурированная, но ненаселённая, беременная, но никак от этого бремени не разрешащаяся.
Именно она делала Итору Иторой.
С одной стороны вещью в себе, куда нельзя проникнуть, и откуда нельзя сбежать.
С другой местом сосредоточения разом всех возможных аспектов бытия, комбинацией невероятного числа разнообразных форм и состояний.
Будь он не настолько растворён в свете яростной Кзарры, он бы непременно поинтересовался, что такое эта Вечность, сумел бы отыскать за столько-то кругов к ней свой логический ключик.
Но он слишком устал. И он слишком долго не существует.
Оставалось просто пассивно наблюдать, как однажды метрика Вечности исказится сама собой, произведя на свет нечто чудесное.
Два огненных болида
Ему показалось, что он узнает один из них.
Не может быть.
И в тот же миг началось его пробуждение.
Так возвращается чувствительность в руку, которую ты отлежал за ночь. Сначала как далёкое, смутное ощущение потери, чего-то недостающего, что тяжкой ледяной колодой лежит у тебя на груди, но потом постепенно подступает тепло, тебе начинает казаться, что где-то там, бесконечно далеко, в ответ на твои безуспешные попытки пошевелиться что-то действительно дрогнуло, поплыло, отозвалось первыми фантомными покалываниями.
А потом всё разом вспыхнуло огненным водопадом боли, навсегда заслоняющей от тебя поток солнечного света предвечной Кзарры.
Ему будто разом вернули всякий накопившийся должок за долгие круги его бесчувствия.
Те потери, которые он не испытал.
Те страдания, что он не перенёс.
Те людские горести, что прошли мимо его взгляда.
Получи всё сполна, пришелец, с возвращением, этот добрый мир не прощает ничего. Зимы и круги рождений и смертей, ран, обид, предательств и проклятий. Получи всё сполна.
Он корчился в той злосчастной пещере, что стала в итоге криптой и для него самого, с трудом вспоминая, как именно здесь некогда остывало совсем другое тело. Вчера ещё живое, страдающее, никак не желающее расставаться ни со своей жизнью, ни с проклятием Подарка.
Тильона дель Консор, что ему говорило это имя? Покуда ничего. Но вновь прорастающие в нём паучьи сети воспоминаний были беспощадны. Не от старости он некогда бежал в смерть. Не от гнилых богов, что были свергнуты с престолов, но отнюдь не лишены былой мстительности. Он бежал от воспоминаний.
О ней. О ней.
И вот теперь снова. За что ему всё это страдание, и кто посмел вновь вернуть его пред лик Иторы Всеблагой?
Кажется, на какой-то миг он ощутил на себе тёплый взгляд Ея.
Всеблагая и Всеведущая Матерь для всех своих детей без разбору. Неужели это она повелела его поднять из тлена?
Но нет. Взгляд мелькнул и пропал, горестный, потерянный, безвольный.
Причиной его пробуждения стало нечто иное.
Если бы узнать.
Покуда же он продолжал разрываться между холодом неведения и огнём познания.
Тайная пещера вновь сомкнулась над ним своими непроницаемыми сводами. Особое, выжженное место на севере Лазурных гор, сокрытое от многих глаз, именно сюда он некогда принёс своё знамение.
Его звали тогда Серым Камнем, он был опытным, повидавшим мир Игроком. Он пережил многие горести, побывал почти в каждом уголке Средины, сумел успешно избежать соблазна Путей и досконально познал все слабости Богов, а также их слуг и невольников. Но вот к чему он был не готов, так это к тому, что будет дальше. Смерть Тильоны, повторный визит к Устью, стояние у Форта, всё это сейчас казалось ему историями совсем другого человека. Чужими воспоминаниями, они не отзывались в нём никакими особыми чувствами.
Он сумел пережить то разочарование, что принесла им всем Битва Завета. Смерть хороша тем, что она многое позволяет отпустить.
У неё лишь один неискоренимый изъян. Увы, никто не может гарантировать, что любая сметь будет окончательной.
Это и было, если хотите, главным проклятием Иторы в свете Кзарры, в мерцании Вечности.
Его снова принялись тормошить.
Нетерпение. Вот что чувствовалось в этом требовательном зове, что будил и будил воспоминания Серого Камня, не давая снова рассыпаться тысячей искр над угасшим костром, тысячей камней под рассохшейся землёй, тысячей снежинок в промерзающем насквозь воздухе нагорья.
Кто-то очень нетерпеливый призывал его обратно.
Его.
Серый Камень никак не мог вспомнить своё прижизненное имя.
Зато он наконец сумел различить гостей своей пещеры.
Не великая армия пришла штурмовать эти высоты и невольно разбудило спящее в их недрах древнее зло, не орды Ускользающих воссоединились как тогда, у Форта, дабы объединив усилия, в едином порыве вновь провозгласить царство своих гнилых богов в сакральном для всей Средины месте, а что заодно будет пробуждено и нечто иное, сокрытое до поры тут от посторонних глаз, так рабы Богов никогда не отличались способностью различать последствия собственных поступков.