Костер горел, будто какой-то безумный танец плясал. Он то припадал к земле, то вдруг выбрасывал вверх длинный рыжий язык, всякий раз метя лишить глаза неосторожно склонившегося человека. Да и дымил, проклятый, словно решил, что путники кому-то сигнал подать хотят. Кашляя и отмахиваясь от густого едкого дыма, Беркана и Вольга бегали вокруг костра. Серу же все было нипочем. Преспокойно сидел он в самом центре голубоватого облака и, ворочая угли наполовину обгоревшей палкой, рассуждал о том, что дым почему-то всегда тянется на самых красивых, умных и не обделенных талантами.
Странный он вообще был, этот Сер. В конце лета вырядился в меховую одежду шерстью наружу. Даже сапоги топорщатся жестким серебристым ворсом. Время неспокойное, а этот оружия не носит. Не то чтоб меча или секиры, ножа засапожного, без которого ни один самый захудалый подмастерье из города не выйдет, у Сера не было. То, что Беркана приняла за нож, оказалось отточенным до тонкой остроты обломком камня-кремня. Даже гордость всякого свободного мужчины, ременный пояс с увесистой кованой пряжкой, пояс, в умелых руках превращающийся в грозное оружие, Сер не жаловал. Подпоясывался какой-то веревкой, словно раб.
Беркану так и подмывало спросить, откуда он родом. Что не нордр, это ясно. Северная порода и через десять поколений проявляется, гордо заявляет о себе безудержной синевой глаз потомков мореходов из-за Сумеречного моря. У Сера глаза желтые. На герума, спесивого завоевателя, он совсем непохож. А чтобы понять, что не смолен, и Вольгу рядом ставить не надо. Но почему же тогда висит на груди у Сера выточенное из кости кольцо, в которое заключен странный крест, концы которого расщепляются на две части, разворачиваются наподобие распускающейся почки, Дажьбогово Колесо, языческий знак солнца, точно такой, как носит мачеха Иса, смоленка?
Перед лицом Берканы вдруг оказался кусок хлеба. Рука, его держащая, принадлежала улыбающемуся Вольге. Словами предложить не мог? А на берегу Но там она разговаривала по-нордрски, к тому же с Сером. Пресвятая Дева, если этот варвар знает еще и все бытующие на острове языки
Благодарствую, ответила Беркана, как учила ее мачеха Иса.
Вольга и Сер переглянулись. Кажется, варвары подозревали в невежестве дочь эрла.
Глаза синее неба над проливом Бергельмир, Вольга смотрел прищурившись. Ловкость рыси, смелые речи. Что делать девушке из племени нордров в городе герумов?
А нынче можно попасть в Лорейн, минуя Хофенштадт?
Ну я же говорил! протянул Вольга, обращаясь к Серу.
Ох, как захотелось Беркане стукнуть кулаком по глупому лбу, но постеснялась. Да и лоб-то в чем виноват? Все язык, вечно вперед разума бегущий! Говорили же и Иса, и отец Мартин, предупреждали: «Не называйся чужим!» «Но я же не сказала им имени!» слабо пискнула попытка оправдаться. Не сказала. А часто у девушек нордров бывают черные волосы? Часто являются они в герумские порты, собираясь отплыть в Лорейн, да еще тогда, когда все побережье обсасывает новость, что эрл нордров выдает падчерицу замуж за герцога Дитриха? Да, Беркана, дочь Ольгейра, ты не назвала своего имени двум бродягам. Просто они теперь знают его.
Лорейн, протянул Вольга, разглядывая бледнеющие звезды. Нерушимая цитадель герумов на севере. Нордры простили ошейник Хакона конунга?
Словно черный песок с головой засыпал Беркану, лишил зрения и слуха, превратил вдыхаемый воздух в орудие пытки. Ошейник Хакона конунга. Триста лет не стерли позора. Железные когорты герумов, неудержимые в своем движении на запад, раздавившие мимоходом вольность нордров. Черные пепелища, разжиревшие от мертвечины стервятники. И Хакон конунг, добрый конунг Хакон, искавший для своего народа свободную землю, преданный собственным братом, добрый конунг Хакон в невольничьем ошейнике. В саге вису не пропустишь. Пусть триста зим бросили снега на поля сражений, пусть власть над нордрами на Окаяне принадлежит эрлу, который не особенно считается с наместником императора, пусть давно не осталось в живых даже правнуков тех, кто помнил прежнюю вольность, но как можно простить ошейник Хакона конунга?!
Вольга! донесся из-за черной завесы рык Сера. Она не была там!
Не была, не успела родиться. Не защитила свою землю, не спасла конунга от плена. Покорно, как овца за пастухом, идет она в дом того, чей предок, возможно, тянул на цепи Хакона конунга. Отец никогда не допустил бы такого. Иса, мачеха Иса, что же ты наделала?
Черный песок бесшумно осыпался. Так бывает, когда тебя сильно ударит тот, от кого не ждешь подвоха. Боль, обида и пустота.
Вольга прикусил губу.
Прости, дочь эрла.
Он смолен. Когда-то его предки без боя отдали нордрам все побережье. Где ему понять, что значит утраченная свобода.
Когда-нибудь мальчишку лишат языка, буркнул Сер. Головы тоже. Правильно сделают. Прости, красавица.
Странно, но обида таяла.
Ко всякому лаю прислушиваться оглохнуть можно, поделилась мудростью Беркана. Меня в Хофенштадте ждут.
Идем.
У ближайшей дюны Вольга и Сер приотстали. Когда они наконец появились из-за песчаного холма, молодой смолен мрачно потирал затылок.
Поскользнулся, объяснил он. А там как раз Чернобог камень припас.
Камень! взор Берканы невинней ангельского. А какой? Не Сером звать?
Что ты, березка! ужаснулся желтоглазый. Где это видано, чтобы у камней бывали имена?
В Хофенштадт Вольга и Сер войти отказались.
Стража там больно усердная, пояснил желтоглазый. Да и твои небось уже город на трубы ставят. На взгляд ребята горячие. Пока растолкуешь что к чему, мы с Вольгой на корм беззубой кошке годиться будем, и улыбнулся, разом став похожим на хищного зверя.
Беркана ничего не ответила. Каждый шаг к городу словно добавлял груза на плечи. Но какого беса надо ей в Хофенштадте? Придет корабль из Лорейна, отвезет ее за пролив Бергельмир, сиди потом в замке безвылазно, вышивай орифламму да рожай герцогу Дитриху в год по наследнику. И станешь ты, Беркана, дочь Ольгейра эрла, к двадцати пяти годам сонной расплывшейся бабищей, а к пятидесяти трупом в фамильном герцогском склепе. Очень хочется? Не лучше ли уйти с Вольгой и Сером в лабиринты густых лесов? То-то звону будет потом! «А дочка Ольгейра эрла-то чего вытворила! Ну да, та самая, которую мачеха за Дитриха Лорейнского замуж выдать хотела. К разбойникам ушла!» А что, если эти двое только засланные на Окаян лазутчики, и где-нибудь в укромной бухте их ждет боевая ладья, с мачты которой никогда не снимают красный щит? А что, в воинском облачении, с секирой в руках, стоящей на носу идущего в бой драккара, прекрасной и беспощадной вот какой должны запомнить люди дочь Ольгейра эрла.
Ты что, солдат там не видел, такую песню затянул? сказал совсем рядом Сер. Какого рожна? Тебя чуть не убили, гусли сломали. Как теперь петь будешь? Мне тебе подвывать? Опять бороться придется, а плясать я больше не стану.
Мечты Берканы затрепетали, как осенние листья на ветру. Те, кому она уже отвела место на своем драккаре и в саге о Беркане Ольгейрдоттир, лениво говорили о вещи столь низменной, как плата за сегодняшний обед!
Дочь эрла остановилась. Гусли, пляски Не лихие разбойники Вольга и Сер, не отважные мореходы. Жонглеры. Нищие бродяги. Нет, хуже нищих. Те хоть царствие небесное наследуют, а жонглеры не удостаиваются даже приличного погребения.
Драконьим хвостом растянулась стена, огораживающая Хофенштадт. Дошли.
Три человека стоят на дороге. Суток не прошло с того, как свела их судьба. Двое прощаются с одной. Навсегда. Беркана молчит. Не пристало дочери эрла говорить «спасибо» жонглерам, даже если те спасли ее. Денег бы дать. Так у самой нет.
Молчание рушит Вольга.
Ну, удачи тебе, дочь Ольгейра. Не поминай лихом. А встретится тебе вдруг Несмеян-Жги-Лодьи, поклон ему передай.
Несмеян-Жги-Лодьи? Молчаливый наемник смолен, ушедший с отцом на «Урсе». Трудновато будет передать ему поклон на этом свете. Сказать Вольге? Но зачем?
А бывшие попутчики вроде и шага не сделали, а уже далече стоят. И словно вдогонку им крикнула Беркана:
Вы в Аскхейм идите! В Аскхейм!
Стражники у городских ворот Беркане обрадовались. Попытались всей толпой проводить до трактира, бросив ворота и город на поживу внешнему врагу. Беркана от свиты отказалась, взяла с собой только долговязого прыщавого отрока, у которого по дороге выпытала причину почтения стражи. Оглядываясь и похихикивая, парень поведал, что утром к воротам примчалась толпа нордров, предводительствуемая рыжим верзилой («Эйрик Гуннбьернсон по прозвищу Мьёлльнир», усмехнулась про себя Беркана) и, потрясая оружием со знаками эрла, потребовала немедленно рассказать о тех, кто ночью покинул город. Когда же начальник стражи разинул пасть, дабы высказать свои догадки о происхождении нордров и месте их в Божьем мире, рыжий заявил, что похищена падчерица Исы эрла, и коли до полудня не отыщется, то он самолично поотрубает стражникам блудливые жадные до мзды руки, а достойному предводителю еще и то, что дает надежду на продолжение рода. Берканин провожатый ночью в дозоре не был, вины перед нордрами не имел и теперь предвкушал дивное зрелище, когда северные варвары и герумы начнут колошматить друг друга. Дальше Беркана не слушала. Почему герумы столь ненавидят свои города, что поручают беречь их покой самым ленивым, жадным и глупым мужикам?
Наконец-то трактир. Берканин провожатый шкодливо улыбнулся и протянул раскрытую ладонь. Едва сдержавшись, чтобы не плюнуть мздоимцу в лапу, дочь эрла сделала жест, которым богатые герумы отпускают слуг, и хлопнула дверью трактира.
Трактирщик только что узлом не завязался, стремясь угодить знатной гостье. Из его всполошенного бормотания Беркана поняла, что, не дождавшись ее вчера и почуяв неладное, нордры устроили «Содом и Гоморру». Клятвы разнести город по камешку, хватание за грудки, потрясание оружием
Голос трактирщика дрожал. Беркане вдруг стало жалко этого маленького испуганного человечка.
Они ничего вам не сделают. Ничего плохого.
Кажется, раньше лестница не была такой крутой и длинной. Или сегодня один из дней, когда все словно сговорились строить мелкие козни и изводить Беркану, дочь Ольгейра эрла?
Заперев дверь, Беркана принялась стягивать с себя нарядное платье. Что-то порвалось, что-то упало и покатилось по полу. Пусть. Разве сможет она когда-нибудь заставить себя еще раз влезть в этот куль с вышивками? Туфли жабами полетели в угол. Если бы можно было также отбросить память о минувшей ночи! Дочь эрла в мешок! Отбилась бы, когда б не дурацкие уборы. Беркана воинственно огляделась. Из висящего на стене блестящего медного таза таращилась какая-то замарашка. Румяна потекли и размазались, одна бровь казалась значительно шире другой, ажурный гребень, по герумской моде поддерживающий волосы, соседствовал с какими-то перьями, по виду куриными. Таз с грохотом полетел на скамью.
Чтобы согреть воды, надо спуститься вниз или же позвать кого-нибудь. Обойдемся холодной. Но одного кувшина будет мало. Шлепая босыми ногами, Беркана пробежала в комнату отца Мартина. Одеваться она не стала. Увидит кто-нибудь ему же хуже.
Дверь в комнату священника оказалась не заперта, кувшин с водой нашелся сразу. Вернувшись к себе, Беркана склонилась над тазом. Ожесточенно терла лицо, теребила пальцами волосы. Пол в комнате был залит водой. Дурные эти герумы, нет чтобы построить себе бани на манер той, что завела в Аскхейме Иса.
Когда воды осталось полкувшина, Беркана стащила таз на пол и, встав в него ногами, облилась. Грязную воду благородная дочь эрла по обычаю больших городов выплеснула в окно, даже не удосужившись посмотреть, чьи вопли и проклятия свидетельствуют о том, что деяние ее не осталось незамеченным.
Хотелось есть. Возможно, по герумским канонам, девица, чудом спасшаяся из лап разбойников, должна возблагодарить Господа молитвой, постом и чем-нибудь более осязаемым, передав благодарность через ближайший монастырь. Но сундук с нарядными женскими платьями вряд ли обрадует Христа, а другого имущества у Берканы нет. Что до молитвы, то, верно, уши Господни заняты сейчас великолепными речами отца Мартина, и отвлекать Всевышнего верх непочтительности. Остается пост. Но что он без молитвы?
Со дна сундука Беркана извлекла любимое платье. Сама вышивала! Ноги в мягкие сапожки. Волосы стянуть налобной повязкой и хватит мудрить. Так уж славно, так удобно! Быть может, хофенштадтским модницам такой наряд покажется слишком скромным или даже бедным, но для девушки из племени нордров нет ничего лучше. Особенно если девушка так хороша, как дочь Ольгейра эрла.
Показалось, или раньше ступенек было больше?
Эй, хозяин! Еды! Любой, но чтобы действительно можно было наесться! И пива!
Трактирщик молча поклонился. Ему уже ничего не было удивительно.
Беркана примостилась в уголке. Отсюда она могла видеть всех входящих в трактир и находящихся в зале, на нее же мало кто будет обращать внимание.
Но все же девушку заметили.
Вот стыдобища-то! прошептал справа язвительный женский голос.
Закрывшись кружкой с пивом, Беркана покосилась в сторону говорившей. В дверях кухни стоят кухарка и жена трактирщика. Руки почтенных матрон сложены на животах, губы поджаты. Неодобрительно смотрят они на Беркану. Да как эти старые курицы смеют обсуждать дочь эрла?! Но в скромном платье она выглядит как дочь или сестра небогатого нордрского торговца, встретить которого в Хофенштадте не самое трудное дело. Краску смыла и лицо другое. А ведь эти клуши говорят так, чтобы она их слышала. Подойти? Но вчера попытка поставить на место мальчишку смолена привела к потере ужина и бессонной ночи, не говоря уже о прочих «удовольствиях». Ладно, пусть кудахчут, а мы пока что поедим. Тем более что действительно вкусно.
Совсем совести нет! с наслаждением проговорила кухарка. Девица в трактире одна!
Нордры племя беззаконное! закивала головой хозяйка. Вот моего старика давеча чуть жизни не лишили, а почему? Падчерица вождя ихнего сбежала! Эта дрянь, значит, с кем-то миловаться будет, а честным людям беспокойство! А все оттого, что нордры править собой женщине позволяют! А та и рада! Вместо того, чтобы падчерицу в чистоте и благочестии воспитывать Тьфу!
А она ж, люди говорят, язычница!
А сами-то нордры кто? Христиане? Врут, кума Зельц, врут, нехристи! До сих пор богам своим мерзким молятся Одину, Тору да Фрейе-блуднице!
Ох, и не говорите, госпожа Гумбальда! А священников, что слово Божье несут, в жертву приносят. Беззаконное племя, беззаконное. Благодарите Бога, госпожа Гумбальда, что император о честных людях заботится. На погибель язычникам шлет к нам самого Великого Магистра Братства Ревнителей Истинной Веры!
О!
Да, госпожа Гумбальда, я сегодня на радостях даже в церковь сходила, две свечки поставила, по гольдену штука. Во здравие императора и Магистра. Муж сей, говорят, к язычникам беспощаден, в любом виде дьявольское отродье распознает. Не успел в город въехать, а уже по его приказу злого колдуна схватили.
Кто таков?
И не поверите, госпожа Гумбальда, кузнец Якоб. Помните, у него перед кузней молот висел? Так то неспроста, молот-то знак Тора поганого!
Спаси нас Пресвятая Дева!
Да, кузнеца в его же кузне спалили. Теперь-то Магистр в городе порядок наведет!
И на острове, кума Зельц, и на острове! А то ведь развелось дряни языческой, на улицу выйти страшно. Вот смотришь и не знаешь, то ли честный человек перед тобой, то ли слуга диаволов.
Ох, госпожа Гумбальда, а мы ж с вами сами давеча колдуна видели!
?!
Да, помните, вчера мальчишка смолен здесь сидел? Так смолен тот утром на площади песни пел, а потом с волком дрался. Здоровый волчище, матерый, а парень его безо всякого оружия усмирял. Разве человеку такое под силу?
А и то, кума! А смолены-то эти от самого сатаны на свет народились.
А того-то парня сам дьявол отметил! Молодой совсем, красивый, а волосы седые!
Кружка со стуком опустилась на стол. Мальчишка с седыми волосами. Вольга. Вольга и Сер. Нищие жонглеры, случайно спасшие дочь эрла. Простолюдины должны защищать господ. Пришли и ушли, как облака перед солнцем. Что за дело до них Беркане? Почему же так хочется стукнуть кулаком по столу, крикнуть этим дурам, что никакой Вольга не колдун, а потом бежать, скакать куда-то, предупредить, спасти