Осень Окаяна - Татьяна Авлошенко 4 стр.

 Берхен!

Лицо Берканы уткнулось в рыжую бороду Эйрика Мьёлльнира.

«Червень катится под горку». Хорошие слова, верные. А славно было бы сравнить уходящее лето со спелым яблочком, что ловко вывернулось из рук. И дальше про осень. Нет, про лес осенью. Но не так, как в прошлой песне. В старых нордрских сагах людям часто дают имена деревьев. Клен доспехов, ель злата. А если наоборот? Клен  воин в багряном плаще, береза  девушка в золотых подвесках. Гибкий стан, белое платье. Береза, Беркана

 Сложу песню, которую и через сто лет весь Окаян петь будет. Вот придем в Аскхейм

 Мы не пойдем в Аскхейм.

Вольга удивленно уставился на спутника.

 Почему?

У людей только одна сущность, и потому они не умеют думать сразу о многом. Песня, которая будет спета в Аскхейме, занимает сейчас Вольгу гораздо больше собственной жизни. Свистит, как скворушка.

 В Хофенштадте пахнет дымом. В город приехал Великий Магистр.

Вольга захлебнулся свистом.

 Ты думаешь, опять? Как тогда?

В ту пору Вольге едва минула дюжина зим по человеческому счету. Много это или мало? Достаточно, чтобы запомнить. И начать искать встречи. Рано еще, волчонок. Слишком рано.

 Уйдем в Воеславль к князю Вадиму. Братство наловчилось орудовать в лесу, но под мечи дружины лезть побоится.

 «Эти поганые язычники не достойны не только крещения, но и очистительного огня,  вспомнил Вольга,  пусть погибают в мерзости». Но почему они не боятся штурмовать Аскхейм?

Сер глухо зарычал.

 Никто не будет штурмовать Аскхейм. Ревнители просто выманят Ису за стены, а потом явятся вразумлять тех, кто еще не принял Распятого. И смолены погибнут первыми. Тебя потащат на костер, даже если ты будешь стоять посреди храма и распевать псалмы. Братья ошиблись? Что ж, казненный принял мученическую смерть, на небесах ему это зачтется. Раз уж своих священников не щадят

 А куда после смерти отправляются сами Братья?  недобро спросил Вольга, поглаживая рукоять меча. И, не дождавшись ответа:  Сер, на хутор Мёрк зайти надо, предупредить. Они ж там до сих пор старым нордрским богам молятся.

 Хорошо.

Двое молча шагают по дороге. Приостановились, разом оглянулись. Хофенштадт издали похож на гнилой развалившийся пень. И видит Сер, как колышутся над горизонтом, утягиваются в небеса три тончайшие черные ниточки дыма.

Посетитель низко надвинул шляпу на лоб и закрыл лицо плащом. За приворотным зельем небось явился! Или наследства дожидаться устал, отраву добыть надеется. Хотя человек, по всему видно, состоятельный. Одежда хоть и черная, простая на вид, а из такой ткани пошита, что матушка Грета и названия ей не знает. Только вот почему от него дымом так несет?

 Госпожа Грета Барге?

 Да,  гадалка раздулась от гордости. Не каждый день госпожой называют! Может, этот трубочист и заплатит, как госпоже? Человек-то, по всему видно, состоятельный!

Черный уже проник в дом, оттеснив матушку Грету от двери. Глаза из-под полей шляпы сверкают, как угли.

 Мне сказали, что вы мудрая женщина. Вам многое подвластно.

Да что он, углежог, что ли, чего дымом-то так несет? И разговаривает так, словно матушка Грета у него из-под носа гуся на рынке перекупила. Другие-то подольститься пытались. Ну, бывало, презирали матушку Грету, боялись, бывало. Но чтоб ненавидеть Ишь, глядит, как сатана, да пропади ты пропадом!

 Ничего не знаю, ничего не ведаю,  запричитала матушка Грета.  Вдова я! Вот, сударь, пряники пеку

 Не притворяйтесь, госпожа Барге!  черный сделал еще один шаг, и гадалке пришлось отступить в комнату.  Мне о вас рассказала Маргарита фон Штессер!

Госпожа фон Штессер  дама богатая, знатная, с самим императором Урбаном знакомство водит. Что ее друзьям на всякую чернь ласково глядеть? Вот только глаза у господина больно страшные

 Мне нужно найти моего сына. Вы ведь можете узнать, где он. Знаете средство,  черный кивнул на стоящий на полке ничем не примечательный горшок.  Я щедро заплачу.  Перед глазами гадалки закачался плотно набитый мешочек.

 Ну коли госпожа фон Штессер сказала, тогда конечно!  расплылась в улыбке матушка Грета.  Отчего не помочь хорошему-то человеку!

Незнакомец молча следил, как гадалка разжигает огонь под треножником, ставит горшок, сыпет в закипающую воду ароматные травы. Ишь ты, сына он ищет! Ну точно, семья богатая, парень загулял, а папаше неприлично самому сынка по кабакам и борделям разыскивать. Хорошо бы с семейкой этой поближе спознаться! Да только черный лицо плотно закрывает, не заглянешь.

 Что-нибудь из сыночка вещей есть?

Самодельная деревянная лошадка. Игрушка из тех, что в ходу у варваров из Дудочного леса. Как пить дать любовная история! Проследить за этим красавцем, как домой пойдет. Э, а господин про сыночка уже узнавал, дерево потрескалось.

 Близко он, ох и близко!  забормотала гадалка, вглядываясь в клубы пара, плывущие над горшком.  К хутору Мёрк идет Волосы седые, плащ серый Не один он! Рядом другой! Не зверь и не человек! Вижу! Один человек, две души!

 Довольно!

Заманчивый мешочек упал на стол перед гадалкой. Она не услышала звона монет, только какой-то глухой стук. Шнурок развязался, и на колени перепуганной женщине посыпался мелкий черный пепел. Выпал обломок обугленной кости.

Горячие пальцы незнакомца сомкнулись на руке матушки Греты. Близко-близко увидела она лицо посетителя. Лицо дьявола, принявшего человеческий облик.

 Я обещал щедро наградить тебя. Я сдержу слово. Я подарю тебе встречу с твоим господином. В аду!

Черный повернулся к входящим солдатам.

 Именем Бога и императора! Взять ведьму!

Глава 4

Славным местом было селенье Сэгард, и люди там жили хорошие. Свободные и рабы, христиане и язычники, все жили дружно. Ну, сцепятся, бывало, ребята на улице, начнут браниться две соседки, повздорят муж с женой  где такого не бывает?

Самыми непримиримыми врагами в Сэгарде считались священник отец Олаф и Дюри Провидец. Каждый месяц сходились они в жарком споре о вере. Отец Олаф обзывал Дюри поганым язычником, жрец священника  изменником памяти предков. Плюнув друг другу под ноги, враги расходились, а через несколько дней удили рыбу, сидя в одной лодке, но гордо повернувшись спиной друг к другу.

Да, хорошим местом было селенье Сэгард. В детстве Гуннбьерн, вознося Господу вечернюю молитву, всякий раз благодарил Его за Сэгард и просил, чтобы добрый Бог сделал так, чтобы грозный хозяин Ольгейр эрл, живущий где-то на восточном побережье, не вспомнил о своем рабе и не продал, не подарил его в другое селенье.

В Сэгарде строили корабли. Хищные драккары, степенные кнорры, маленькие нарядные лодочки, в которых катаются вдоль берега знатные красавицы. Гуннбьерн любил каждый из них. Каким восторгом переполнялась душа, когда в просторном корабельном сарае поднимался остов нового судна! Какая величественная грусть туманила после слезой глаза, мешала уследить за тем, как поглощает горизонт крохотное пятнышко удаляющегося паруса! Гуннбьерн помнил имена всех кораблей, построенных в Сэгарде и, услышав знакомое, тихо улыбался, словно отец в ответ на похвалу давно покинувшему дом сыну. Он даже признался однажды отцу Олафу, что имеет грешную мысль, будто мастер, строящий корабль, в чем-то уподобляется Творцу, создающему Адама. Старый священник улыбнулся и наложил на грешника легкую епитимью.

Гуннбьерн не строил корабли. Это дело свободных. Рабы только приносят мастерам обед, убирают стружки и после того, как отец Олаф освятит новый корабль, сторожат ночью, чтобы коварный Дюри не подобрался в темноте, не выжег на носу, корме и веслах колдовские знаки-руны. В такие ночи Гуннбьерну казалось, что в сарае шевелится и ворочается кто-то большой и сильный. Заглянешь и увидишь, как молодой драккар поводит резной головой на длинной изогнутой шее, покачивает крутыми бортами, потряхивает веслами, готовясь принять на спину-палубу людей.

А какие люди владели кораблями! У них были мужественные обветренные лица и зоркие прищуренные глаза. Эти люди свободно ходили везде, смотрели прямо, дерзко смеялись и громко пели. Они не боялись ни Бога, ни черта. Они многое видели. Они знали каждый ветер по имени и умели читать звездное небо не хуже, чем отец Олаф Библию. Эти люди Эх, да что говорить! Они были отважны и прекрасны. Как же хотелось Гуннбьерну быть одним из них! Но Гуннбьерн родился трелем, рабом. Кто допустит сына и внука потерявших свободу на корабль  символ славы нордров? Но вдруг?.. Кто знает, может быть, судьба уже протянула руку, чтобы схватить тебя за шиворот и поднять над человеческим стадом? Ведь и славный Ольгейр эрл, ровесник Гуннбьерна, был сыном простого бонда.

А еще говорили, что старый император хотел дать рабам свободу, ибо негоже человеку владеть человеком. Старый император умер, но, может быть, сын его

Если много и усердно работать и не тратить деньги на пустяки вроде красивого пояса или воскресной кружки пива, то в конце концов скопишь достаточно для того, чтобы выкупиться на волю. Но тогда придется уйти с верфи, от кораблей Пока будешь учиться мастерству, пока заработаешь на выкуп, молодость уйдет, а кому на драккаре нужен старик? Да и захочет ли хозяин отпустить искусного ремесленника?

Одно утро изменило все.

Это было утро из тех, что случаются в человеческой жизни всего лишь несколько раз. Небо словно кто-то окутал тончайшим розовым шелком, пронизанным золотыми нитями. Море переливалось, играло бликами, как огромный драгоценный камень. В такое утро ангелы поют славу Господнему творению, а Пресвятая Дева Мария ласково склоняется над этим миром, словно над колыбелью. В такое утро нельзя долго спать. В такое утро движения легки, улыбки искренни и хочется петь и смеяться от нежной беспричинной радости и любви. В такое утро мир словно сотворен заново и нет в нем места ни злу, ни тьме.

Люди в то утро улыбались друг другу.

И как неуместно, зло, кощунственно разрушил это утро звон колокола! Отчаянные захлебывающиеся звуки. Растрепанная фигура Дюри Провидца на колокольне. Как он пробрался туда?

 Уходите, люди! Спасайтесь! Смерть и огонь идут к вам! Спасайтесь, люди!

Колокольный звон плывет над Хофенштадтом. До чего же эти стройные красивые благочинные звуки не похожи на безумный трезвон Дюри. «Он пьян или свихнулся»,  сказал тогда отец Олаф.

Двадцать пять лет. Неужели и вправду прошло столько времени? Он не забыл ничего, просто держал в глубине памяти под замком, не давал вылезти. Почему же сейчас? Горький запах дыма плывет над Хофенштадтом. В Сэгарде такого не было. А Братство? Братство было. Боже мой, Боже мой, почему допускаешь, чтобы во имя Твое лилась кровь? Разве мало Тебе любви, нужен еще и страх?

Братство Ревнителей Истинной Веры зачастило на Окаян. То священный поход против нечисти, то язычников в веру Христову обращают. К чему можно обратить мертвого? Как может возлюбить Христа человек, во имя Христа пытаемый?

Черный дым плывет над Окаяном. Иса эрл смоленка, язычница. Что стоит Братству объявить ее ведьмой и тут же скрутить лишенных вождя нордров? Пригрозят отлучением народа от церкви, прижмут язычников, а Ису на костер. Хоть Беркану спасти.

Если бы дочь Ольгейра узнала, что ее брак с Дитрихом Лорейнским задуман отцом Мартином, она бы прокляла своего учителя. Дерзкая отважная девчонка, не слишком усердная в молитвах, зато любящая слушать саги о древних богах и расхаживать в мужском платье. Чем не еретичка? Иса хотела спрятать падчерицу в глухих лесах на берегу Смолены, укрыть в городе Воеславле у князя Вадима. Отец Мартин не позволил. Пусть едет в Лорейн, страну христианскую. Герцог Дитрих Ольгейра привечал, неужели откажет в помощи дочери его? Братство Лорейн не терзает, может, переждет Беркана грозу? Только б не перехватили. Вчера, когда девушка исчезла, первым делом, грешный человек, на Братство подумал.

Отец Мартин никогда и ничего не просил у Бога. Зачем? Всевышний и так дает человеку все, что считает нужным, зачем же клянчить что-то сверх того? Но сегодня шрамолицый священник молил, нет, умолял Господа спасти невинную деву Беркану. Просьбы на грани богохульства, клятвы, слезы. Глядя на распростертого у алтаря человека в одежде священника, прихожане принимали его за великого грешника, расстригу.

Молитва не принесла облегчения, только милосердную усталость. Пошатываясь, вышел отец Мартин из церкви. Только на пороге храма вспомнил, что христианское имя Берканы  Бертильда.

Печально брел он домой. Так утопленник плывет, подгоняемый волнами, глядя пустыми глазами и не видя, являясь частью мира реки, но чуждый этому миру и отторгаемый им.

Как отыскал он трактир? Как вошел в дверь? В зале в окружении Исиных хирдманнов сидела Беркана. Живая, веселая.

Отец Мартин ничего не сказал воспитаннице. Кивнул коротко, словно только вчера вечером благословил ее спокойный сон, и поднялся в свою комнату.

Беда прокатилась мимо. Почему же отцу Мартину чудится, что темный холодный омут не спеша, со вкусом заглатывает его слабое тело?

Отвратить Эйрика Мьёлльнира от путешествия в Лорейн оказалось совсем не сложно. Беркана повздыхала о том, как плохо будет ей одной в незнакомой стране, и Эйрик пригорюнился. Поругала герумов, заставляющих честных людей, желающих отправиться за пролив Бергельмир, тащиться в Хофенштадт, а потом огибать остров по воде,  славный мореход запыхтел, как поднимающееся тесто. А когда коварная девица предсказала, что, женившись, герцог Дитрих возомнит себя хозяином над всем проливом вообще и никого ни на Окаян не пустит, ни с Окаяна не выпустит, рыжебородый любитель беспошлинных товаров вскочил, завопил, будто обнаружил в сапоге клубок змей, и немедленно проклял Герумскую Империю всю, Лорейн отдельно и герцога Дитриха особливо. Беркана невинно вздохнула, что Иса эрл, мол, будет недовольна возвращением просватанной падчерицы, но Эйрик мудро заметил, что раз в сто лет и эрл может ошибиться.

Оставалось уговорить отца Мартина.

Беркана неуверенно топталась на пороге. Раньше она никогда не видела разницы между жилищем отца Мартина и своим. Смело влетала, девочка-вихрь с растрепанными волосами и весело сверкающими глазами. Влетала и с порога обрушивала на старого воспитателя ворох вопросов. Где ночует солнце? Строил ли святой Иосиф корабли? Как приручить острожного и хитрого единорога? Почему Иса  жена Ольгейра, но не мама Берканы? И с каждым годом вопросы становились сложнее.

Отец Мартин отвечал. Отвечал всегда, как бы ни было трудно сказать правду, как бы ни хотелось прикрыться доброй ложью или хотя бы утаить часть истины. Может быть, потому Беркана так доверяла ему? Ее друзьями были суровые Ольгейровы хирдманны, ее матерью стала Иса Смоленка, но не им поверяла самые сокровенные тайны свои дочь эрла. Почему же сейчас она прячет глаза? Я не предавал тебя, Беркана. Как можно замышлять зло против того, кто стал тебе дорог, как собственный ребенок? Нет, еще дороже. Знаешь, что испытывает человек, обреченный умереть бездетным, когда на руки ему ложится теплый живой сверток? «Вот моя дочь. Воспитай ее»,  сказал тогда Ольгейр. С тех пор каждое деяние мое, каждая мысль были во благо твое, Беркана. Почему же теперь ты не хочешь раскрыть мне душу? Или же воистину не достоин доверия тот, кто хоть однажды запятнал себя ложью?

Отец Мартин стоял, отвернувшись к окну. Молится он, что ли? Наставник любит разговаривать с Богом, словно с родичем.

 Входи, входи, Беркана.

Плохо, что священник стоит, отвернувшись. Почему-то кажется, что, когда он оглянется, вместо знакомого, покрытого шрамами лица увидишь морду неведомого чудовища. Фу, глупости какие! Но почему-то очень, очень трудно войти в комнату.

 Мы возвращаемся в Аскхейм.

Отец Мартин не вздрогнул, не обернулся. Он словно знал, что Беркана скажет именно это. И заранее был готов с ответом.

 Нет, тебе надо ехать в Лорейн. Иса

Зачем он произнес это имя? Оно было словно удар кирки, разбивающий последний слой почвы на пути подземного источника. Дочь Ольгейра не могла больше властвовать над своими чувствами, словно бурная река, захлестнули они ее, завертели, поволокли.