- Может, стоит наших летунов всё-таки поднять с аэродрома? - спросил у товарища Бранирад. - Вдруг догонят? Или найдут.
- Небо - не степь, - пожал плечами Дорогомысл, - там следов не отыщешь.
Догнать же новенький котсуолдский безразгонник надежд не было никаких. Это, даже сугубо земной житель Бранирад, понимал отлично.
- Слушай, товарищ Дорогомысл, - вспомнил командир Дештского гарнизона, - а вещества-то искать надо. Те, из-за которых всю эту кашу заварили.
- Мои люди нашли уже, - заявил тот. - Там дом огороженный. Вокруг него охрана сильная. Даже пулемёт в воротах поставили. А дом тот необычный оказался, конечно же. У него под землёй этажей даже больше, чем над ней. Там будто больница какая-то. Вот только явно не лечили в той больнице людей. Совсем не лечили. Доктора, что там были, разбежались, но кое-кого мы поймать сумели. Ну и вещества тоже захватили.
- Их надо уничтожить, - сказал, как отрезал, Бранирад. Даже ребром ладони по столу рубанул, будто шашкой. - И докторов этих. И вещества. А дом - взорвать. Чтобы и развалин не осталось.
- Динамит мы уже со всего города свозим, - ответил ему Дорогомысл. - Мои ребята без приказа начали. И знаешь что, Бранирад? Вот они мне порассказали немного, что увидели в том доме. А сам я этого видеть не хочу. Совсем не хочу. Страшно мне, Бранирад. Никогда, вишь ты, ничего не боялся, а тут - боюсь. Слов мне одних хватило.
- Ну, значит, и не на что там глядеть, - пожал плечами впечатлённый Бранирад. - Подорвём всё к чёртовой бабушке - и дело с концом.
Силён князь Махсоджан. Высок и строен. Крепок телом и духом. Красив князь Махсоджан. И лицом - не одна дева пала пред его красой. И платьем. Одет князь Махсоджан в расшитый затейливым узором халат. На голове шапка, отороченная дорогим мехом. Подпоясан широким кушаком. На кожаном ремне сабля в ножнах и револьвер в кобуре. И владеет ими Махсоджан отлично. Ведь князь в своём уделе - первый воин.
Не гневлив князь Махсоджан, как и должно служителю культа предков. Но только сейчас ближе всего он к тому, чтобы разгневаться по-настоящему. Сжал обеими руками плётку, едва не сломал.
Город его, вотчина предков, лежит в руинах. Оборванцы в драных халатах бродят среди них. И не понять, кто это - достойные и уважаемые люди или же нищие. Сейчас одни не отличались от других. Все сегодня потеряли всё. И князь исключением не был.
Он вернулся лишь для того, чтобы обнаружить вместо дома руины.
Окружавшие его советники и спутники по духовному путешествию в Города почивших старались держаться от князя подальше. Понимали, сейчас князя лучше не донимать ни словом, ни делом.
Однако были и те, кто решился-таки отвлечь князя Махсоджана от горестных дум. Эти люди присоединились к кортежу князя утром этого дня. Они были родом из далёкой страны Блицкриг, и носили одежду вроде той, в какую были одеты офицеры, обучавшие солдат в армии князя. Только их форма была серой или чёрной. Лишь один одевался не как военный. Он был бледен, глаза лихорадочно горели. Именно он принёс чёрную весть о гибели Баджея.
Князь не поверил человеку с лихорадочным взором. Однако велел гнать коней во весь опор. Но приехал уже на руины. Даже проклятая небом армия народников уже покинула ближние окрестности города. Можно было видеть лишь её следы.
- Ваше святейшество, - подошёл к князю тот самый бледный человек в гражданском костюме, - мне очень неприятно прерывать вашу скорбь...
- Но ты её уже прервал, - отрезал князь, отлично изъяснявшийся на дилеанском, правда, без характерного блицкриговского выговора. С ним говорили гости князя и тот бледный, что подошёл к нему.
Сами гости маячили за спиной гражданского. Это было весьма странно. Особенно если учесть необычайную спесь именно блицкриговских военных.
- Я приношу свои самые глубочайшие извинения вашему святейшеству, - продолжал, как ни в чём не бывало, бледный. Глядел при этом почтительно - на третью пуговицу халата князя Махсоджана. - Но прошу у вас дозволения сказать вам нечто.
- Что же ты хочешь такое сказать мне? - поинтересовался князь, недвусмысленно указывая плёткой на всё ещё дымящийся Баджей. Мол, какие ещё вести ты можешь принести мне?
- Нижайше прошу вас, светлейший князь, - и вправду ещё сильнее согнул спину в поклоне бледный. - В подвале одного здания находится некий материал. Он очень нужен нам, вашим верным союзникам.
- Забирайте, - махнул рукой с плетью Махсоджан. - Но что вы готовы дать взамен этого материала?
- Нашу всемерную поддержку в грядущей войне с Урдом, - ответил бледный, приложив ладони к сердцу.
- У меня не осталось армии для войны с проклятыми народниками из Дешта, - отрезал князь Махсоджан. - Мне нечем воевать с ними.
- Наша армия станет вашей, светлейший князь, - выступил из-за спины бледного старший по званию военный. Настоящий блицкриговский офицер. В идеально подогнанном сером мундире. С внушительной колодкой орденов, среди которых есть и имперские, полученные за прошлую войну. Фуражка - на сгибе локтя. Спина - идеально прямая, будто позвоночник не гнётся совсем. - Фельдмаршал Реборг Онгемунд. - Он намерено не назвал свой титул, потому что тоже был рейхсграфом - графом Империи, тем же князем, как и многие высшие военные чины Блицкрига. Не хотел ставить себя на один уровень с Махсоджаном. - Командир группы армий Степь. С вашего милостивого разрешения я готов привести войска моей группы армий в боевую готовность. Не пройдёт и недели, как Дешт падёт. - Моложавый фельдмаршал лихим движением провёл по шикарным усам.
- Урдцы Адмирала обещали мне помощь, - как будто невпопад произнёс князь Махсоджан, - но я получил только горстку командиров, что учили моих солдат. Я желаю сам видеть ту армию, что ты предлагаешь мне, фельдмаршал Реборг Онгемунд.
- Мы можем отправиться в расположение моей группы армий сейчас же, - щёлкнул каблуками блицкриговец. - К вечеру мы будем на месте.
Князь сделал выразительный жест плёткой. Пара конюхов подвела ему великолепного скакуна с золотой уздой и красным седлом. Князь вскочил на него.
- Едем, - бросил блицкриговцу сверху вниз.
Никто, казалось, не заметил ярости фельдмаршала. Побелевшие костяшки пальцев, крепко стиснувших стек, скрыли кожаные перчатки. А дерево тросточки выдержало этот напор.
Вечером того же дня фельдмаршал сидел в своей личной палатке. Она была обставлена в духе провозглашаемой в Блицкриге доктрины минимализма. Никакой ненужной роскоши. На войне она только отвлекает командующего. Кровать, несколько стульев да рабочий стол. Всё недорогое и складное, чтобы удобнее было транспортировать. Это составляло контраст с полным роскоши шатром князя. Тот возводили десяток человек. А на площади, занимаемой им, можно разместить роту солдат. Вышедший оттуда не далее как четверть часа назад, фельдмаршал был поражён необычайной роскошью, царившей внутри. Ковры на полу. Отнюдь не складная мебель. Переносной трон. Груды подушек по углам. Сундуки - закрытые и открытые. Украшенное драгоценностями оружие на стенах. Князь явно не привык себя ни в чём ограничивать. А ведь он владеет всего одним жалким городишком, теперь уже разрушенным народниками. Во владениях рейхсграфа Онгемунда могли разместиться десяток баджеев, но он никогда не позволял себе ничего подобного. И потому презирал князя Махсоджана за всю его тягу к небывалой роскоши.
Однако сейчас Онгемунд думал совсем не о князе Махсоджане. Мысли его занимал собеседник с невероятно бледным лицом. Он примчался в расположение группы армий Степь, расквартированной на южной границе с Народным государством Урд, и тут же потребовал встречи с самим фельдмаршалом. И его пропустили. У него оказались просто железобетонные документы. Подписанные самим генерал-кайзером Блицкрига.
- Значит, - вздохнул Онгемунд, - мы всё-таки ввязываемся в войну с Урдом. Но вы можете сказать мне, фельдмаршалу, которому завтра вести солдат в бой, для чего? Зачем нам встревать в войну с Народным государством? Войну на два фронта.
- Вы ведь помните, фельдмаршал, - усмехнулся бледный человек в гражданском костюме, - о некоем материале, который нужен нам. Война с Урдом затевается именно ради него. Он нужен нам для изготовления нового вида оружия. Оно в краткие сроки поможет нам выиграть войну.
- Но Урд-то тут при чём? - продолжал задавать неудобные вопросы Онгемунд.
- А на ком нам его испытывать, - развёл руками бледный, - как ни на урдцах. Их ведь за полноценных людей мало кто считает на западе. Так что никто не станет возражать против испытаний. Даже среди союзников Урда. Кого волнуют потери народников? И вот когда мы доведём это оружие до совершенства на урдском фронте, мы обрушим всю его мощь на Дилеанскую империю. И сокрушим её одним ударом.
Он даже прихлопнул кулаком по раскрытой ладони.
- Вы всё ещё предпочитаете называться плебейским именем? - поинтересовался рейхсграф у своего племянника, предпочетшего карьеру разведчика неизменной в их роду карьере офицера пехоты.
- Я уже привык к имени Вадхильд, - пожал плечами шпион. - Столько лет с ним прожил.
- Ты только не забывай, - строго наставительно произнёс рейхсграф Онгемунд, - что ты отпрыск старинного рода рейхсграфов Онгемунд. И станешь наследником всех наших владений.
А вот это шпиона интересовало меньше всего. Как и родовое имя, которое он на самом деле уже начал подзабывать. Сейчас его длительная, многоходовая операция вступала в решающую фазу. И от этого будто ток по коже бежал. Он сделал всё, что мог, теперь слишком многое зависело от других. Это Вадхильд очень не любил. Но до поры ему в операции, им же и разработанной, отводилась роль пассивного наблюдателя. Действовать предстояло другим.
И начнётся всё с вроде бы бессмысленной войны с Народным государством Урд. Войны на два фронта.
[1] Косорылые - уничижительное прозвище урдских революционеров. Получено из-за герба Народного государства - скрещённых косы и молота с башенной короной над ними.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. Атака мертвецов
Глава 1.
Камера. Размером два на четыре метра. Посередине стул. Он крепко привинчен к полу, так чтобы допрашиваемый не превратил его в оружие. Связывать меня не стали. Просто усадили на него и ушли. Два неразговорчивых конвоира. Те, кому меня буквально с рук на руки передали нашедшие меня недалеко от разбитого аэроплана урдские пограничники.
- Вот это ты вооружен, нарушитель, - усмехнулся тогда командир разъезда лёгкой кавалерии. - Всех нас перестрелять мог бы.
Я ничего не стал ему отвечать. У меня забрали мой револьвер, с которым я не расставался ещё с войны. А потом и здоровенный пистолет с котсуолдским револьвером, что я взял у мёртвого Вадхильда. Я расставался с оружием легко. Ведь если уже распрощался с жизнью, то, как говорится, по волосам плакать поздно.
Меня доставили на ближайшую заставу, а оттуда в кузове грузовика под охраной твоих бойцов переправили в Дешт. Там определили почему-то на гарнизонную гауптвахту, а не в обычную тюрьму. Интересно, кем меня считали здешние народники. Может, баджейцем, успевшим сбежать до атаки.
Впрочем, судя по тому, что меня водворили в допросную камеру, ждать осталось недолго.
Представившийся стражем Пролетарской революции и следователем по некоему "моему делу" человек больше напоминал матроса. В кителе, под которым неизменная полосатая тельняшка. На голове - бескозырка с шитой золотом надписью "Орёл". На поясе висит деревянная кобура, кажется, такие были у здоровенных пистолетов, какие предпочитал Вадхильд.
- Гамаюн, - представился он, снимая бескозырку. Но понял, что положить её в камере некуда - не на пол же кидать - и, помяв, водрузил обратно на голову. - А вас как величать?
- Можно Готлиндом, - пожал плечами я, поднимаясь. Как-то неудобно было разговаривать сидя со стоящим человеком. Тем более, что этот самый Гамаюн был выше меня на полголовы. - Так мама с папой звали.
- Вот и славно, - кивнул Гамаюн. - Да ты садись, Готлинд, садись. Разговор у нас долгий будет.
Я воздержался от вопроса - о чём будет этот долгий разговор. Можно было нарваться на казённую фразу: "Вопросы тут задаю я"; хотя мне почему-то казалось, что вряд ли я услышал бы её от Гамаюна. Не такой он человек. Вообще, странно, как он оказался в стражах. Ещё бы в ЧОНе - это было бы понятно, но в стражах...
- Поговорить мы будем вот о чём, - сказал Гамаюн. - Кто ты такой будешь, а, гражданин Готлинд? Совсем с тобой всё непонятно. Откуда ты взялся? Куда летел на своём аэроплане? Кто его прострелил тебе?
Сколько вопросов. И как на них ответить. Конечно же, сложнее всего будет отвечать на самый первый. Остальные намного проще. Хотя вся моя авантюра словно сошла со страниц дешёвого приключенческого романа. А ведь мне, как и героям подобных романчиков, удалось выжить каким-то чудом. Или невероятным стечением обстоятельств.
Оказавшись на пороге домика, я глубоко вздохнул - и ударом ноги вышиб хлипкую деревянную дверцу. Радист, сидевший внутри него, удивлённо обернулся ко мне. Увидев на пороге человека с парой револьверов в руках, радист, к его чести отреагировал быстро. Но недостаточно. Он ещё только тянулся к кобуре, а я уже сделал шаг к нему - и приставил ствол револьвера к шее. Ногой захлопнул дверь, чтобы не болталась.
- Медленно вынимай оружие, - тихим, но достаточно убедительным тоном произнёс я, - и кидай его в угол.
Радист явно героем становиться не стремился. Собственно, я его отлично понимал. Как-то пересматриваешь свои взгляды на жизнь, когда в шею тебе уткнулся ствол револьвера. Он выбросил свой револьвер. Тот стукнулся о деревянный пол и отлетел в угол небольшого помещения.
- А теперь передавай то, что я тебе говорю. Хочешь жить, передавай.
- Куда передавать? - поинтересовался тот.
- Народникам, - ответил я. - На ближайшую их радиостанцию.
Радист вскинулся было, но я сильнее упёр ствол револьвера ему в шею. Он отвернулся. Но мне показалось, что я слышу, как он скрипит зубами. Он недолго искал нужную частоту. Покрутив ручки, быстро кивнул мне.
- Уничтожить Баджей, - принялся диктовать я радисту. Тот передавал. - Немедленно уничтожить Баджей. Большие запасы психотропных веществ. Немедленно уничтожить Баджей. Угроза для всего Народного государства. Повтори трижды. Понял меня? Трижды. - Радист послушно повторил. - И моли бога, чтобы народники пришли.
- Это ещё почему? - не оборачиваясь, злобно спросил у меня радист.
- Дай-то бог, - что-то часто я стал вспоминать о боге, - тебе об этом никогда не узнать.
И ударил радиста рукояткой револьвера по голове. Тот дёрнулся и свалился со своего стула. Ещё двумя ударами я разбил радиостанцию. Надеюсь, что испортил её надёжно.
А вот теперь для меня встала во весь рост проблема. Что же делать дальше? Я ведь не думал об этом. Совсем не думал.
Сдаваться офицерам Добрармии у меня желания не было. Значит, остаётся только одно - продолжать эту безумную авантюру. А из окна на меня так призывно глядели аэропланы. Всё-таки небо - моя стихия. Если уж гибнуть, то как положено летуну, в небе!
- Значит, ты ту радиограмму нам передал, - потёр внушительный подбородок Гамаюн. - А ведь не врёшь, наверное. Текст слово в слово повторил. И вещества эти, будь они неладны. И что три раза передано. И кто же такой выходишь, гражданин Готлинд? Спаситель Народного государства. А может, шпион очень хитрый? Может, кончил ты настоящего спасителя и сейчас под его видом к нам прокрасться желаешь?
- Может и так, - пожал плечами я. - Ведь, всё равно, я не смогу одними словами доказать вам, гражданин Гамаюн.
- А ты здесь не для того, чтобы мне что-то доказывать, гражданин Готлинд. Я тебе не царёва охранка, чтобы допрашивать. Пойми, я - представитель новой, народной, власти. И караем мы только врагов нашего государства и народа.
- Так для чего же я тут? Если не доказывать свою невиновность перед народной властью.
- А для того, гражданин Готлинд, - Гамаюн хлопнул кулаком по раскрытой ладони, - чтобы выяснить, что же такое произошло в Баджее? Для чего тебе надо уничтожать его? Понять мы должны, в толк возьми, что не могу я тебя просто так взять - и к стенке поставить. Разобраться я должен, что ты за птица. И если враг, то - к стенке поставить. А если нет, то - гуляй на все четыре стороны.
Что я мог на это сказать. Пожелать удачи в его разбирательстве разве что.
- Вот ты мне скажи, гражданин Готлинд, - вновь насел на меня Гамаюн, - как же тебе удрать с лётного поля удалось? Там ведь солдат полно. И вашего брата летуна - тоже.
- Немало, - кивнул я. - Но наглость, гражданин Гамаюн, иногда помогает намного лучше любой конспирации.
Я шагал по лётному полю, будто по родному огороду. Отвечал на приветствия попадавшихся летунов, которые не знали меня. Механики тоже приняли меня за своего. Хотя никто в лицо меня не знал.