Самбор, вслед за Фейнодоксо вошедший в помещение конюшни, остановился у двери, созерцая машину.
Добрая работа! Неужто самого Стондлея?
Его самого! с гордостью ответил мистагог, закрыв кран и завинчивая крышку водяного бака. «Стондлей Гробонос»! Садись, поехали!
Схоласт погладил покрытый чёрной эмалью передок, действительно напоминавший саркофаг, что и объясняло странное прозвище машины, взялся за поручень, и поднялся на место слева от водительского. Мистагог перебрался на свою часть обтянутой шкурой неспешуна скамьи по подножке, нажал на кнопку, открывавшую ворота на улицу, и, пока сочленённые кедровые прямоугольники ворот ползли вверх по рельсам, проверил давление пара.
Фейнодоксо отжал стояночный тормоз и левой ступнёй втопил до щелчка рычаг, открывавший паропровод. Зашипело, окутанный клубами пара «Стондлей» плавно выкатился на мостовую, возвышаясь над большинством других повозок, самобеглых, на ножном ходу, или на животной тяге. Ехавший навстречу паровой мусоровоз приветственно загудел, мистагог потянул за рукоять свистка, издавшего ответный резкий звук. Светило успело подняться над гребнем горы Посугайо. За рекой, его лучи серебрили поля зеркал, направленных на соляную башню. Ещё дальше, на западном окоёме, замедленно-плавно качались на ветру трубы восходящего потока, к одной из которых с подветренной стороны был пришвартован полужёсткий аэронаос. В небе парило с полдюжины воздушных шаров воздухоплаватели готовились к празднику осеннего равноденствия.
Венед попытался всучить мистагогу мешочек с золотом: ночью, Самбору удалось дозвониться через море в Пеплин до жены, и счёт за телефон, по убеждению молодого учёного, должен был превысить номисму. Фейнодоксо, как гостеприимный хозяин, отверг предложенное, и чтобы пресечь дальнейшие поползновения Самбора, как благодарного гостя, вновь подсудобить золото, принялся, стараясь перекричать ветер, рассказывать электротехнику историю и этимологию (какой же уроженец багряной гегемонии и колоний её не любит?) местных достопримечательностей. Широкий путь, проложенный вскоре после основания города, назывался Тундангагг («путь владык») и шёл вдоль реки, сохранившей с более древних времён имя Ха'и (что по объяснению Кватоко изначально означало не «река», и даже не «вода», а приблизительно «что ты до меня докопался»?). Гора Посугайо, возвышавшаяся слева, напоминала гутанам свернувшегося спящего дракона, а всем прочим арбузный ломоть с выкушенным в середине куском, где в качестве корки выступала покрытая лесом зелёная кромка горы, а в качестве мякоти красные скалы с чёрными косточками частично погребённых в туфе вулканических бомб. Справа, чередовавшиеся дубы и тополя в пойме Ха'и полностью скрывали реку из вида.
Где-то на полпути к городской управе, мистагог спохватился было, что забыл закрыть ворота, но тут же сам над собой посмеялся: что беспокоиться о воротах, когда местный обычай требовал, чтоб входная дверь в дом никогда не запиралась. «Стондлей» прогрохотал через мост, двухвековой давности гордость гутанских каменщиков и кузнецов, и въехал в старый город.
У ворот в стене стояло бронзовое конное изваяние Фарнисала Онати. Голова и руки всадника были, как обычно, облиты красной краской. Фарнисала-завоевателя сильно не любили племена, жившие к югу от Айкатты. Нелюбовь пережила телесную форму военачальника, давно сгоревшего на роскошном погребальном костре. Тиване и акомы продолжали мстить бронзовому Фарнисалу за бойню при Хаако.
Фейнодоксо рассказал Самбору про трёхдневную осаду акомской крепости и про её неприятные последствия. Акомы сопротивлялись чрезвычайно достойно, несмотря на то, что их технология отставала на век, а то и больше. Деревянные пушки и камнемёты защитников крепости нанесли тяжёлые потери гутанскому войску. Племянник Фарнисала лишился ноги, оторванной каменным ядром. Когда отряд наконец ворвался в крепость, военачальник, вместо того, чтобы предложить побеждённым с честью заслуженный ими мир на уважительных условиях, полностью озверел и приказал продать в рабство всех женщин и детей, а каждому мужу, не убитому в бою отпилить ногу.
«Стондлей» простучал мимо бронзового всадника, тоже недосчитывавшегося левой ноги ниже колена. Её отъяли от истукана акомские шаманы, чтобы аналогично искалечить дух Фарнисала. Конечность висела на цепи где-то над развалинами Хаако, с вырезанными на металлическом сапоге рунами: «Что справедливо, то справедливо».
Сход должен был собираться перед управой на площади Альтгафаурд, в середине переплетения старинных улиц приблизительно в полторы ширины «Стондлея». Машину и оружие (парамерион и Самборову лагунду) пришлось оставить под парусинным навесом на углу Бертакарова Пути и Дороги Мёртвого Вола примерно в двух третях рёсты от управы: все улочки, сколько охватывал взгляд, почему-то были забиты шести- и восьмиколёсными дромо́химами, запылёнными, как после дальнего пути. Заплатив старушке в очках, сидевшей под тем же навесом, пол-восьмушки за стоянку и за две палочки с нанизанными на них замороженными диоспи́рами, мистагог и схоласт протиснулись между глинобитной стеной и двухаршинными колёсами дромохимы с помятым кузовом, украшенным надписью «Угольный промысел Харкена и Сте» (часть надписи была почему-то тоже залита красной краской), и отправились к площади пешком, по улице Водоносов. Архитектура в старой части города отличалась трогательным смешением стилей: гутанские остроконечные башенки, сделанные из местного саманного кирпича и крытые жизнерадостно-рыжей черепицей вместо аспидного сланца, круглые плосковерхие дома из того же самана с торчавшими наружу через стены вигами потолочными балками, с которых пялились пустыми глазницами отбелённые Сунной черепа равнинных туров и мастодонов, и наконец, управа с резными столбами портика в тени вековых платанов, возвышавшихся над башнями и крышами.
По преданию, платаны посадил сам Бертакар, первый городской голова Айкатты, указал на деревья Фейнодоксо. До того, он работал в Йубавейхе палачом, но был изгнан с должности за излишнюю жестокость. Так что с нынешним головой нам относительно везёт.
Вот повезло Лучше, чем Фарнисал с Бертакаром! возвеселился схоласт, едва увёртываясь от столкновения с что-то недовольно ворчавшим себе под нос гутаном, решительно, но не совсем уравновешенно шагавшим в направлении от площади.
Количество приодетых, почтенных, но видимо раздосадованных горожан на улице заметно прибывало по приближении к управе. Причина стала ясна, когда за последним поворотом улицы Водоносов, открылся вид на площадь Альтгафаурд: она была полна битком, некоторые из собравшихся сидели на каменных опорах цепного ограждения, на старинных пушках, стоявших посреди площади для украшения, и даже на ветвях платанов. У прохода в ограждении, стражники спорили с недовольным старцем, судя по висевшей на его груди цепи, цеховым старшиной.
Больше не можем никого допустить, Аистульф батюшка! говорил один из охранников. Давка выйдет!
А этих зачем пускали? Кто они вообще такие? Я здесь никого не знаю! возмущался Аистульф.
Всё больше из цеха угольщиков, и старшины при них, как положено.
Что ж они, всем цехом пришли? Отроду я такого не видел!
Поди, ещё и из-за города свезли! добавил стоявший за старшиной горожанин.
Имеем право! с другой стороны цепи возразил кто-то, для угольщика мелковатый и чистоватый, но громкий. Мы работники непрерывного производства!
Стражник развёл руками:
Мне велено, как площадь заполнится, никого больше не пускать, батюшка, не в обиду
Пропусти, да́уравард. Нам перед сходом говорить, обратился к стражнику Фейнодоксо, бросив палочку с последним недоеденным диоспиром летучей лисе, вверх ногами висевшей под свесом крытой сланцем крыши.
Только если вы в списке значитесь, не в обиду! стражник, заметно смущённый необходимостью не пускать горожан на сход, указал на развёрнутый свиток, висевший поверх цепи.
Проверяй: Фейнодоксо сын Иоло, и Самбор сын Мествина.
Ты тот Самбор, что вертолёт из лука сбил? поставив стилосом галочки против имён в свитке, стражник поклонился и сделал шаг в сторону.
Проводи нас, сами не протолкаемся! сказал мистагог.
Конечно! Провожу, стражник с выражением облегчения воздел прислонённое к опоре копьё и ввинтился в толпу. Дорогу, дорогу! Почётные гости! Не в обиду!
Следовало заметить, что значительная часть им теснимых не особо стремилась давать дорогу почётным гостям, да и не выглядела ни на лепту безобидно. Самбор присоединился к даураварду, и вдвоём им кое-как удалось начать движение к портику перед управой, проталкиваясь и протискиваясь между неучтивых, потных, и скверно пахнувших участников собрания.
Если теперь, чтоб на сход попасть, надо вертолёт из лука сбить, дайте мне лук, и дайте вертолёт! продолжая бухтеть, Аистульф устремился вслед за Фейнодоксо.
За ним с бо́льшим или меньшим успехом последовало ещё с пару дюжин горожан, чему стража не воспрепятствовала, но у озабоченных выполнением своего гражданского долга вскоре возникли другие трудности.
Ты мне на ногу наступил! недовольно рявкнул кто-то.
А сам ты что толкаешься, как угольщик? ответил другой голос.
Ужо я тебя толкану, как угольщик! вмешался третий.
Когда мистагог, схоласт, и стражник протолкались к своей цели, где охрана со значками в виде глаза в окружении рун «Мы не дремлем» и почему-то с огнестрельным оружием оттесняла народ из тени под козырьком, в западной части площади уже шла изрядная драка с перебранкой. Первую затрудняла крайняя стеснённость участников, но это же обстоятельство способствовало драматическому накалу второй.
Вояки с недремлющими значками пропустили мистагога, схоласта, и их спутника с копьём под портик, где стояли гардавайры городское начальство, выделявшееся богатством цветов в одежде чёрный, тёмно-серый, аспидный, вороной, смоляной, и недавно изобретённый и уже приобретший любовь гутанов цвет фулиджин, считавшийся чернее чёрного, поскольку поглощал не только видимый свет, но и соседние длины волн. Два стражника, эти при мечах и в красных с золотом перевязях городской стражи, выкатили из-под портика бронзовую пушчонку с жерлом, задранным почти вверх. До того подпиравший стену в тени клеохронист сделал несколько шагов вперёд и взял фотокитон наизготовку.
Вон Реккасвинт! Фейнодоксо кивком головы указал на шедшего за пушечкой толстяка в чёрном, нёсшего пальник с дымившимся фитилём.
Толпа рядом с козырьком раздалась, один стражник поковырял длинной иглой в запальном отверстии, затем оба стража встали на почтительном расстоянии по обе стороны от пушечки, и Реккасвинт поднёс к орудию фитиль. Пушечка звонко тявкнула и выплюнула облачко дыма. Выстрел, обозначавший начало схода, слегка утихомирил толкавшихся и ругавшихся.
Дева в фулиджиновом платье до земли поставила перед Реккасвинтом держатель с микрофоном в паукообразном подвесе на восьми пружинках.
Порядок на площади! возгласил городской голова.
Звук был поставлен хорошо сильно и чисто.
Да я твою шапку вертел на моём не мог угомониться кто-то в задних рядах, но огрёб от соседа оплеуху и заткнулся, так и не уточнив, на чём именно.
Сограждане, сход открыт, продолжил Реккасвинт. На повестке утверждение пошлин, сборов, и сметы на следующий год. Управа предлагает пошлины и сборы оставить без измене
Сло́ва! крикнул кто-то из-под портика.
Реккасвинт вытащил из-за обшлага платок (чёрный с красной каёмкой), промокнул лоб, и, недовольно глянув на крикнувшего, произнёс в микрофон:
Признаёт ли сход Ариами́ра, сына Мира, члена совета управы?
Сход заревел с неожиданным, на грани пугающего, пылом. Ариамир, молодой, тощий и бледный, как положено правильному гутану, подошёл к микрофону и с пафосом сказал:
Лето на исходе! Зима близко! Такой зимы земной круг давно не видел! Уголь нужен! Я предлагаю снизить сбор с углепромышленников вдвое!
Сход снова заревел, рёв и вопли не прекращались довольно долго.
Твой уголь трижды погибель! крикнул издали Аистульф.
Толково сказал старшина, сказал Реккасвинт, заботясь, чтоб его слова поймал микрофон. Сперва горняки в шахтах гибнут, потом жители в домах угорают, а последним помрёт, кто угольной пыли с дымом надышался!
Мало кто из потевших в лучах светила и толкавшихся на площади Альтгафаурд услышал эту отповедь, даже из числа не улюлюкавших и не свистевших, хотя в задних рядах кто-то и попытался завести: «Уголь губит! Уголь губит»! Этот клич тоже потонул в воплях.
Ариамир полез к микрофону, но оказался временно оттеснён Глисмодой казначейшей.
Так по логике сбор тогда надо не с углепромышленников, а с горняков уменьшить? предложила та. Углепромышленники с отбойным молотком в лаву не лезут
В толпе возникло замешательство, свист поутих.
И чем убыль от сбора возместим? А? Глисмода, набычившись, исподлобья взглянула на Ариамира.
Науку сократим! вмиг нашёлся тот. Что это за забава, на которую двенадцатая часть всей казны идёт энергетика? Всё, что нам нужно знать про энергетику, ещё со времён Кинифрида сына Годы известно!
Я Фейнодоксо сын Иоло, требую слова перед сходом! мистагог услышал сам себя до того, как окончательно решил говорить.
Признаёт ли сход Фейнодоксо, сына Иоло, мистагога? обратился к толпе Реккасвинт.
Ответом ему было смешение нестройных криков:
Признаём!
Не тяни, ставь на голосование!
Кроты разрази мистагога! Ариамир! Ариамир!
Говори, Реккасвинт снова обтёр лоб платком.
Каждому городу надо чем-то гордиться, начал учёный, намеренно приблизив лицо к микрофону. У Кильды есть космодром, у Акраги морская академия, у Фрамиборга школа биохимиков. У нас эргастерий энергетиков, лучший в земном круге!
На обычном сходе, пафос подобной риторики вызвал бы восторженное рукоплескание слушателей, но толпа всё громче кричала: «Ариамир! Ариамир»!
Мы первые на грани термоядерного синтеза, со мной Самбор из Гнёва, он
Ариамир! не унималась толпа, или по крайней мере, её часть поближе к портику.
Он знает, как
Слова мистагога были неразличимы за криками, свистом, и улюлюканьем. Какофония пошла на убыль, только когда к микрофону вновь подступил Ариамир:
Требую поставить на голосование: сбор с углепромышленников уполовинить, эргастерий лишить средств управы! Надо готовиться к тяжёлым временам!
Толпа вновь заревела, на этот раз одобрительно. Переждав этот порыв, гутан повторил:
Готовиться к тяжёлым временам! А не тратить общинное золото на игрушки для этлавагрских и венедских аристократов!
Последнее было явно обращено к Фейнодоксо и Самбору.
Ты про дело, а он о козе белой, процедил схоласт.
Что ты несёшь, Фейнодоксов отец ткач! под новый всплеск гвалта толпы еле слышно, хоть и в полный голос, вступилась за мистагога Глисмода.
Тебе слова не давали! окрысился на казначейшу Ариамир и снова повернулся к микрофону. Требую голосования!
Есть кто поддержать предложение Ариамира? выражение не по-гутански красного лица Реккасвинта яснее слов говорило, что лучше б никого не сыскалось, но порядок есть порядок.
Я-а-а-а! в воздух поднялось сотни полторы рук.
Ставлю вопрос на голосование! отрешённо сказал голова. Кто за?
Поднявшийся рёв не смолкал с четверть диалепта.
Голоса считать будем? съехидничал молодой гутан.
Кто тебя на это подначил? Реккасвинт окончательно побагровел. Так обычай попрать, на гордость общины покуситься
Ариамир наоборот побледнел еще больше.
Община что мне община, и что её гордость? Я муж, что живёт для себя! Новый Фимбулвинтер грядёт не время радеть о других, и не время просить других радеть о тебе!
Молодой гутан наклонил держатель микрофона к себе, и, почти кусая устройство, выпалил:
Требую голосования! Реккасвинта снять, а меня назначить новым головой управы!
Толпа вновь, как по какому-то тайному приказу, завыла. Самбор прокричал Фейнодоксо в ухо: