Что в карман влезет, то и бери, ответил Куликов и засунул руку в ларец, доверху заполненный жемчугом. Всю эту горсть он попытался засунуть в карман шинели, но сделал это как-то неаккуратно, и по полу рассыпались и заскакали тысячи разнокалиберных перламутровых шариков.
Я согласен с Куликовымнужно сосредоточиться на компактных и дорогих вещахна драгоценностях и благородных металлах, сказал Скальберг и раскрыл свой вещмешок. Вы тоже подготовились?
Подготовился только Скальберг. Эвальд Эберман заворожено трогал вещи, не в силах выбрать, что бы такое взять, Сеничев с Куликовым рассовывали по карманам все, что попадется, а о братьях Прянишниковых все на какое-то время забыли.
А они шли, будто по стрелке компаса, куда-то мимо всевозможных сокровищ, даже не обращая на них внимания. Эвальд, забывший обо всем и наблюдавший игру света в гранях камней, усыпавших какую-то диадему, очнулся лишь в тот момент, когда Кирилл крикнул:
Нашли, уходим.
А? Что? Мы еще не закончили! возмутился Куликов.
Еще немного, ладно? заныл Сеничев.
Уносим ноги, сказал Скальберг. Кому малопотом отсыплю, у меня полный мешок елки, тяжелый получился. Погоди, ребята, я выгружу половину.
Некогда, уматываем! заорал Кирилл.
Куликов схватил одну лямку вещмешка, Скальберг другую, и припустили за братьями, которые уже бежали к выходу. Эвальд и Сеничев тоже бросились их догонять.
Лешка бежал пустым, за ним тащил какой-то кожаный портфель Кирюха. Они перескакивали через две ступеньки, никто навстречу не попадался, и Эвальд, едва они вырвались на первый этаж и помчались к выходу, начал уже думать, что Кирилл зря всех торопил, перестраховался. В этот миг грохнул первый выстрел.
Стоять! Руки вверх! Стоять!
Мальчишки заметались. Оружия у них не было, ответить огнем они не могли, бежать по одной линиистать отличной мишенью. Сложней всего приходилось Скальбергу и Куликову.
Оська, бросаем! орал Скальберг.
Я те брошу задыхаясь, отвечал Куликов.
Вправо! крикнул Лешка Прянишников и вместе с братом исчез в боковом коридоре. Остальные за ними.
Впереди чернели окназначит, выход был рядом. Мальчишки бежали в шахматном порядке: Прянишниковы ближе к левой стене, Эвальд с Сеничевым прижимались к правой, Скальберга и Куликова мотало от одной стены к другой.
Поднажми, братцы! крикнул Кирюха, и они поднажали, хотя в шинелях своих основательно взопрели и устали. И сзади слышался топот десятков ног и крики: «Уходят! Степа, стреляй!»
Грохнул выстрел, пуля свистнула и сбила фуражку с головы Эвальда. У него будто крылья вырослизадрав полы шинели, он многократно ускорился, перегнал Прянишниковых и выскочил в зал, из которого на улицу вели застекленные двери. Он распахнул их настежь, чтобы друзьям легче было в них попадать.
Первыми из коридора вырвались братья. Они сразу увидели Эвальда и промчались мимо. Следом вывалился, тараща от ужаса глаза, Сеничев. У самой двери он наступил на край шинели, споткнулся и выехал в проём на пузе, теряя пуговицы. Топоча, как першероны, последними выбежали взмыленные Куликов со Скальбергом. Последние пару метров они едва не проползли, настолько устали.
Эвальд вышел сразу вслед за ними и вставил в дверные ручки черенок от метлы, прислоненной к стене в тамбуре. Вторую пару дверей он забаррикадировал плевательницей, стоявшей на крыльце. Прозвучало несколько выстрелов, вылетели стекла из дверей и окон.
Стоять, паскуды, все равно догоним! орали преследователи, но друзья уже свернули с Дворцовой набережной на Зимнюю канавку и не слышали угроз.
На улице бежать было легче. До Первого Зимнего моста двигались без остановок, потом перешли на другой берег, снова галопом до Мойки, до Большого Конюшенного двигались короткими перебежками.
На Большом Конюшенном остановились отдышаться.
Ну мы дали! радостно выдохнул Лешка Прянишников. После этого его голубой и зеленый глаза закатились, из уголка рта вытекла багровая струйка, и он упал лицом вперед. Вся шинель на нем сзади была в крови, а на левой лопатке виднелась круглая дырка.
Видимо, Лешка так и бежал с пулей в спине все это время. Все только сейчас заметили, что за ними тянется длинный след из темных капель.
Лешка! позвал Кирилл. Алешка, вставай! Мы же все
Но Лешка лежал лицом вниз и не шевелился.
Так они стояли в полном молчании некоторое время. Пошел снег с дождем, где-то вдалеке слышны были выстрелы и крики.
Кирюха, надо уходить, сказал Скальберг.
Уходите, равнодушно ответил Кирилл.
Нас могут всех накрыть!
Уходите, повторил Прянишников. Нет, стойте. Матери передайте.
Он швырнул друзьям под ноги портфель, с которым бежал.
Кирилл, так нельзя, начал Эвальд.
Передайте матери! рявкнул Кирюха. Передайте ейпусть она провалится со всем своим общим событием! Слово в слово!
Выстрелы и крики приближались. Видимо, кто-то пытался уйти из Зимнего тем же путем, что и юнкера. Сеничев взял портфель и попятился. Следом потянулся Куликов, уводя за собой Скальберга.
Эва, забери фуражку. Кирилл снял с головы брата головной убор и бросил Эберману. Беги уже, беги.
Эвальд бросился догонять остальных.
Добежав до ближайшего дома, в тени которого дожидались его друзья, Эберман обернулся на плеск позади себя. У перил стоял, глядя вниз, Кирюха Прянишников. Вода под мостом была черная. С того берега уже слышалось:
Эй, ты! Стой, где стоишь, стрелять буду!
Кирюха, не обращая внимания на окрик, влез на перила.
Эй, паря, не балуй! Слазивай обратно! Ну? Слазивай, говорю, чего удумал?! испуганно кричал кто-то невидимый на той стороне канала.
Кирилл сделал шаг веред, и послышался новый всплеск.
Твою мать-перемать! заорал невидимка. Братишки, вы видели, а? Вот шибздик-то, а?
Эвальда, застывшего от ужаса, друзья утащили за собой в тень дома.
Быстро во дворы, иначе догонят, приказал Скальберг, и они вошли в первый же подъезд.
Складно рассказываешь, похвалил Перетрусов «Еву». Значит, ты весь такой мягкий и нежный, жертва обстоятельств?
А чего ты хочешь? Чтобы я взял на себя убийство Шурки? Вот уж хрен тебе, не добьешься. Можешь арестовывать, но Шурку я не убивал.
Кто его убивал, мы знаем.
Знаете?
А вот кто сдал убийцамбольшой вопрос.
А убийцы чтобез языков?
Хуже. Зажмурились все трое сегодня утром, соврал Богдан.
Или Эвальд прекрасно собой владел, или не знал, что убийц было четверо. По крайней мере, на неправильно названное число он ответил:
Всегда знал, что Шурку в одиночку хрен достанешь.
Вы отдали Прянишниковой коллекцию?
Нет, конечно. Мы вообще сначала весь хабар свалили у моего дяди, Леннарта Себастьяновича.
У тебя и дядя есть?
У меня и мама с папой есть, но далеко, вам точно не достать.
Перетрусов понял, что Ева, как загнанная в угол крыса, может решиться на отчаянный шаг, поэтому решил смягчиться.
Никому не нужны твои мама и папа, а дядятем более. И что, так никто к Прянишниковой не ходил?
Почему не ходил? Скальберг через неделю ее навестил, продуктов принес, лекарств и сказал, что Лешку с Кириллом пьяные матросы в Мойке утопили.
А она?
А ты как думаешь?! вспылил Эвальд. У нее оба сына погибли, как она может реагировать? Скальберг не рассказывал, но у него на физиономии было написано, кого мадам виноватым считает.
Богдан задумался. Чего-то в этом складном повествовании не хватало.
А что потом было? Как вы сокровища делили-то?
Ну, тогда-то все и перессорились.
После революции все пошло прахом. Ребята узнали, что их отчислили, но это было их удачей, потому что все запуталось настолько, что начальника училища в скором времени расстреляли сами юнкера. Началось время грабежей, самочинных реквизиций, убийств, и разумные люди принялись в срочном порядке покидать Петроград. Прислушиваясь к новостям и слухам, ребята узнавали, что мародеров в Зимнем дворце побывало великое множество, все что-то выносили. Распродавать сокровища было бессмысленно, с сокровищами нужно бежать за границу, но тут-то возникли первые сложности.
Старики Куликова ни в коем случае не желали покидать Питер. Его отец работал автомехаником, мать была швеей, а что по происхождению они дворяне, родители и думать уже забыли. Без них Куликов уехать не мог, хотя старшие его братья и сестры покинули страну в числе самых первых.
У Сеничева случилась любовь. Вернувшись домой, он вдруг обратил внимание на соседскую девчонку, которую раньше не замечал. Раньше-то она маленькая была, а тут вдруг рази расцвела. И тоже ни в коем случае не собирается покидать страну, в крайнем случаесогласна переждать зиму под Новгородом, в деревне.
Скальберга вроде ничего не держало. Вполне мог уехать, как уехали в Швецию Эвальд и его родители, но никак не мог решиться. Он поменял жилье, снял комнату напротив дома Леннарта Эбермана, так, чтобы в случае опасности дядя Леннарт мог просто отдернуть в стороны кисейные занавески, и отправился искать себе работу по душе.
Зимой в Питере стало холодно, голодно и опасно. Если кого-то не забирала ЧК, то приходили самочинщики и отнимали все до нитки. Вот в это время, тридцать первого января, и наведались к дяде Леннарту за своей долей Куликов и Сеничев. Были они настроены решительно, старик Эберман испугался и подал сигнал тревоги, на который Скальберг явился незамедлительнодостаточно только через дорогу перебежать.
Бывшие друзья, увидев Скальберга, сначала пониклиони-то забрали с собой только то, что в карманы влезло, а Шурка полный мешок упер. Добытое в ту злополучную ночь добро Сеничев и Куликов сложили в мешок Скальберга и оставили на хранение дяде Леннарту, договорившись собраться, когда дела будут совсем плохи. И вот теперь оказалось, что дела плохи, но Скальберга бывшие однокашники почему-то позвать забыли.
Мы не думали, что ты дома, сказал Куликов.
Скальберг не стал скандалить. Лишний шум им был ни к чему: соседи Эбермана менялись каждую неделю, и что они за люди, никто знать не мог. А у старика в камине, за покореженным от жара листом железа и куском асбеста, имелся потайной несгораемый шкаф, в котором дядя Леннарт хранил за мизерную плату чужие ценности.
Ладно, если пришли, давайте делиться, тихо сказал Скальберг.
Они вытащили мешок из тайника, аккуратно выложили содержимое на ковер и стали проверять по списку, который составили, оставляя сокровища на сохранение.
За несколько месяцев ничего не пропало. Принесенное Куликовым было завернуто в носовой платок, добыча Сеничева помещалась в табачном кисете. Лежали там и абсолютно бесполезные вещивроде костяного гребешка с инкрустацией из бисера или перламутровой табакерки с музыкой, имелись и действительно дорогие безделушкивроде горсти крупного жемчуга, в том числе черного, или перстня с изумрудом. Но по сравнению с впихнутым в вещмешок Скальберга добром добыча Куликова и Сеничева казалась смешной.
Именно в этот момент Куликов и вспомнил:
Ты же говорил, что если кому не хватит, то поделишься.
Помню.
Так делись.
Скальберг удивленно посмотрел на друзей:
Куда вам столько, вы сначала это потратьте.
Шурка, какая тебе разница? Давай разделим и разбежимся.
Вы дураки, что ли? Сейчас этот лом понесете по домам? Вас на углу Лиговской разденут обоих.
Не твое дело. Обещал делитьсятак делись.
Или что?
Бывшие друзья растерялись. Когда молчание затянулось, Скальберг сказал:
Давайте расходиться. А то вы сердитесь, я сержусь, так недалеко поссориться. Потратите свое доброприходите еще раз, отсыплю, сколько нужно. А жадничать не надо.
Как ни обидно было Сеничеву и Куликову, а скандалить они не решились. И Скальберг вместе с ними. Только ждать, пока друзья потратят свои доли, он не стал. На следующий день, который по декрету «О введении в Российской республике западноевропейского календаря» был уже не первым февраля, а четырнадцатым, Скальберг взял свою долю, сложил туда портфель с коллекцией Булатовича и отправился на Гороховую, 2сдавать находку. Он понимал, что Куликов с Сеничевым не оставят его в покое, пока все не разделят. Поэтому решил остаться вообще безо всего.
Конечно, бывшие друзья Скальбергу не поверили. Их не убедила даже бумага из ЧК, в которой чёрным по белому написано, что тов. Скальберг, будучи сознательным гражданином, сдал то-то и то-то. Куликов с Сеничевым считали, что их хитроумный друг специально пошел работать в ЧК, чтобы зажилить сокровища. Они ненавидели Скальберга, писали на него доносы, а Шурка просто терпел их и даже помог переправить происхождение в документах.
Погоди остановил Эвальда Богдан. А куда делся тритон?
Я не знаю, меня и в стране-то тогда не было. Хотя не удивлюсь, если дядя Леннарт влез в портфель без ведома Шурки и присвоил.
А где сейчас твой дядя?
Да кто его знает. Он старьевщик, на месте не сидит никогда, особенно летом.
Немедленно, вот прямо сейчас беги к нему, и если тритон у негонеси на Лассаля, требуй начальника угро и передавай ему, скажешьот Перетрусова.
А если нет никакого тритона?
Значит, я тебя снова найду и буду пытатькуда ты девал талисман.
Погоди, остановил Эвальд собравшегося уходить Богдана. А почему у тебя сейчас глаза одинаковые? У тебя же
Это? Перетрусов вынул из кармана цепочку с петухом. Нельзя этими штуками бесконечно пользоваться. Плохо бывает. Собирайся немедленно, я подожду снаружи. Ты увольняешься.
С Бенуа Ева прощалась душераздирающе.
Какувольняетесь? расстроился Александр Николаевич. У вас только-только начало получаться, я очень доволен вашими профессиональными качествами. Из вас может получиться замечательный искусствовед!
Не могу я, Алексанниколаич! всхлипывала Ева. Не могу!
Но почему?
Ева подняла на начальника полные слез глаза и прошептала:
Я вас люблю
Что?!
Не мучайте меня, Алексанниколаич! Вы женатый мужчина, детный, не могу я женатого любить. Потому и сошлась с этим иродом, кивнула Ева на дверь, за которой ожидал ее туповатый пролетарий.
Помилуйте, Ева Станиславовна, что вы такое говорите? растерянно пролепетал Александр Николаевич. Ну как же можно, вы, такая молодая
И что? гневно сказала Ева. Это значит любить не могу? Думаете, я вертихвостка какая-то?!
Ева вдруг порывисто подскочила к Александру Николаевичу и впилась в его губы таким страстным и долгим поцелуем, каких Бенуа не помнил и за четверть века с Акицей. Ева томно повисла на шее начальника, потерявшего всякую волю к сопротивлению, потом так же внезапно отцепилась и закрыла лицо руками. Чем-то поведение девушки напоминало плохой кинематограф, но Бенуа снисходительно подумалну где еще молодая девушка, живущая одна, может набраться науки любовных отношений?
Ева Станиславовна Ева Вы погубите свою жизнь с этим мужланом! Вам нужно целиком отдаться искусству, оно излечит ваши душевные раны! Я готов обо всем забыть, лишь бы вы остались здесь
Нет, Алексанниколаич, не могу я так. Иссохлась я вся по вам, спать не могу. Как уж говорятс глаз долой, из сердца вон. Не забуду вас, если не уйду сейчас же.
Заломив руки, поклонница кинематографа вышла прочь и захлопнула дверь. Бедный, брошенный любящей женщиной ради какого-то тупого пролетария Александр Николаевич не мог знать, что тупой пролетарий спас ему и репутацию, и душевное равновесие.
Зачем мужику мозги запудрила? сердился пролетарий, покидая с невестой Эрмитаж.
Должна же у него в жизни быть хоть одна несчастная любовь. Художники любят страдать.
Где ты этой гадости набрался?
Сам ты гадость. Я всю жизнь артистом стать хотел, в театре играть или в кинематографе, а меня родители в юнкера упекли.
И ты в мошенники решил пойти.
Мошенникитоже артисты. Если бы Станиславский видел, как мошенники и аферисты играют, он бы всех своих артистов разогнал.
И кто тебе аплодировать должен? Те мужики, которых ты обнес?
Между прочим, они сами виноваты.
Да, конечно, знаю я эту песню.
Что ты можешь знать, гнида красная?
«Уж побольше твоего», думал Богдан.
1920 год. Июнь.
Когда на Лассаля объявили о трагической гибели Скальберга, Курбанхаджимамедов взбесился. Он только начал подбираться к агенту ближе, выяснил, где он живет и чем дышит, и вдруг единственного человека, который хоть что-то мог знать о тритоне, убивают.