Провозившись полдня с перетаскиванием мрамора на берег, мужчины сели отдохнуть.
Батюшка?
Что, Васенька?
А можно я попробую?
Что попробуешь?
Чудо сотворить
Ты же сам говоришьлучше быть голодным, чем уставшим.
Я все равно уже устал. Дозвольте, батюшка!
Куда тебя денешь, валяй, твори. Реликвия-то все равно при тебе.
Васенька встрепенулся, встал на колени, трижды осенил себя крестным знамением, вынул из-за пазухи тритона, сжал в кулаке и прикоснулся к мраморному блоку. До сих пор он удваивал только золотой империал, с которым приплыл в Джибути Александр Ксаверьевич. Сейчас святой реликвии предстояла задачка посложнее.
Запахло грозой. Юноша так и стоял на коленях перед мрамором, не открывая глаз, и читал про себя «Отче наш». Одежда Василия прилипла к телу, волосы зашевелились, вдоль позвоночника началось покалывание.
Хватит, отрок, а то мы точно устанем сегодня! оборвал воспитанника Александр Ксаверьевич, и отрок распахнул глазаголубой и зеленый.
Теперь мраморных блоков было восемь.
Ты как? спросил у Васеньки Булатович. Как себя чувствуешь?
Голова немного кружится, а такхорошо, ответил юноша, и тут же из носу у него хлынула кровь.
Александр Ксаверьевич оттащил воспитанника в тень, вытер кровь, положил на лоб мокрую тряпицу, другую прижал к носу Василия.
Нельзя так, ласково говорил Булатович. Подвиг подвигом, а совсем изнурять себя нельзя. Кто ж иначе чудеса творить будет?
У меня это давно уже, батюшка. Слаб я телом.
Ничего, зато духом силен. Вот построим обитель, станешь в ней настоятелем
Больше в тот день они не работали. Попили чаю, привезенного с собой в бутыли с того берега, дождались вечера и погребли обратно к биваку.
В лагере их ждал сюрпризпоручик Курбанхаджимамедов. Он вышел из лесу с винчестером наперевес.
Поручик? удивился Булатович.
Он самый, Александр Ксаверьевич. Не усидел в Петербурге, любопытство одолело.
Он подошел к угасающему уже костру и подбросил дров.
Да вы присаживайтесь, господа, что вы так смотрите, будто призрака встретили. Свой я, свой.
Монахи нехотя присели, завороженно глядя на винчестер.
Вас оружие смущает? Ох, простите, я тут недалеко видел стаю гиен, поэтому и держал оружие наготове. Прошу меня извинить. С этими словами Курбанхаджимамедов встал и повесил винтовку на торчащую из песка корягу. Все? Теперь, надеюсь, я перестал вас смущать?
Зачем вы вернулись?
Александр Ксаверьевич, вы, очевидно, не расслышали в первый раз. Меня одолело любопытствочто за тайны мадридского двора разыгрываются за моей спиной. Согласитесь, я рисковал своей жизнью и имею право знать. Я некоторое время наблюдал за вами с почтительного расстояния и сам во всем разобрался. Признаюсь, что впечатлен. Особенно трюк с кирпичами
Это не трюк, это чудо! воскликнул Василий.
Возможно, юноша, но я материалист и в чудеса не верю. Тот, другой молодой человек с такими же глазами тоже умудрялся творить что-то похожее на чудо. Полагаю, вся хитрость в металлическом амулете. Я видел скорпиона, обезьяну, а у вас что?
Монахи молчали. Александр Ксаверьевич весь напружинился, готовый броситься врукопашную, но поручик покачал головой.
Сколько вам, господин ротмистр? Сорок? А мне едва тридцать исполнилось. Я быстрее вас, сильнее, я регулярно упражняюсь в стрельбе. Оп! в руке поручика оказался самозарядный пистолет Манлихера. Юноша, будьте так добры, передайте мне вашу реликвию. Обещаюникто не пострадает.
Серый от гнева Василий, весь дрожа, снял с шеи шнурок с тритоном и медленно протянул Курбанхаджимамедову. Поручик взял артефакт. Глаза его сразу поменяли цвет с карих на голубой и зеленый.
Вижу по вашим лицам, что сработало. Что ж, а теперь попробуем
Поручик сжал тритона в кулаке и стал ждать. Но ничего не происходило.
Любопытно, усмехнулся он после минутного ожидания. В чем секрет?
Поручик вопросительно посмотрел на Василия, но юноша упрямо сжал губы. Курбанхаджимамедов перевел взгляд на Булатовича, но тот тоже не произнес ни слова. Хмыкнув, поручик попытался повторить фокус не с пистолетом, а с деревянной палкой. Ничего не получилось.
Хорошо, сдаюсья чего-то недопонял в увиденном. Юноша, продемонстрируйте, как это работает.
Тритон снова оказался в руках Василия. Юноша взволнованно посмотрел на наставника.
Нет, я сам, сказал Александр Ксаверьевич и забрал реликвию.
Только, пожалуйста, без подвигов, предупредил Курбанхаджимамедов.
Булатович не ответил. Тритон неприятно пульсировал в сжатой ладони, Александру Ксаверьевичу никогда не нравилось это ощущениебудто тритон был живым.
Василий, дай мне империал, велел иеромонах.
Монашек встал и положил на раскрытую ладонь наставника золотую монету. Тотчас воздух наполнился едва слышным потрескиванием и сладковатым запахом озона, а в песок одна за другой начали падать, поблескивая кровавым цветом в лучах заходящего солнца, империалы. Три, четыре, пять
Как это у вас получается? зачарованным голосом спросил поручик.
Александр Ксаверьевич не отвечал. Он продолжал осыпать африканскую землю русским золотом, монеты уже с тихим звяканьем начали падать одна на другую, перед священником образовалась довольно крупная куча золота.
Все, хватит, я понял, крикнул поручик, и тогда Александр Ксаверьевич швырнул тритона в лоб Курбанхаджимамедову.
Грянул выстрел, Василий зажмурился. Однако спустя мгновение услышал яростное сопение двух мужчин. Монах открыл глаза и увидел, как в песке кувыркаются, словно два льва, Булатович и поручик.
Священник и впрямь оказался не так быстр и ловок в движениях, да и сила, видимо, была не та. Поручик легко выворачивался изо всех захватов и старался дотянуться до голенища, за которым у него виднелся нож. Вскоре ему это удалось, и поручик тремя едва уловимыми выпадами располосовал Булатовичу плечо, бедро и щеку.
Все, хватит, крикнул он ринувшемуся в последнюю отчаянную атаку Антонию. Я не хочу вас убивать, Александр Ксаверьевич. Отдайте мне эту безделушку, и мы расстанемся добрыми друзьями.
Иди и возьми, прохрипел Булатович и попытался выбить нож из руки Курбанхаджимамедова. Вместо этого получил глубокую резаную рану в боку и удар обухом по затылку. Священник со стоном рухнул.
Что же вы, господин ротмистр? тяжело дыша, спросил поручик. Я же вас по-хорошему просил.
Он наклонился и подобрал лежащего в песке тритона.
У меня есть бинты и коньяк, сейчас обработаем раны
Тираду поручика оборвал выстрел винчестера. Поручик упал лицом в золотые монеты, сжимая в руке шнурок с артефактом. Василий, выпустив из рук оружие, бросился к Александру Ксаверьевичу.
Батюшка! Батюшка!
Антоний со стоном перевернулся на спину.
Кто стрелял?
Я.
Ох, Васенька, за что ж ты грех на душу взял Как же это ох Кровь сочилась из ран и мешала говорить.
Не сейчас не сейчас, батюшка подождите, я мигом.
Обильно политые коньяком раны Василий перевязал и помог Александру Ксаверьевичу перебраться под полог, служивший монахам ночлегом. Бездыханное тело поверженного врага он подтащил ближе к костру и всю ночь, не смыкая глаз, палил дрова, чтобы гиены не сбежались на пир. Наутро, взгромоздив наставника на тележку, юноша повез его на север, в столицу, где располагалась русская дипломатическая миссия. Тело поручика, его вещи, оружие и груду золота он оставил на берегу. Хоронить Курбанхаджимамедова было бессмысленнопадальщики все равно доберутся.
Тритона он повесил наставнику на грудь. Святая реликвия, по мнению Василия, должна была исцелить священника, но в течение недели, что они добирались до Аддис-Абебы, Булатовичу становилось все хуже. Начинался сепсис. По счастью, в дипмиссию они поспели вовремяврач обработал раны, дал обильное питье и похвалил отменное здоровье святого отца, благодаря которому он выдюжил.
Кто это его так? Разбойники?
Нет, ответил Василий. Зверь из лесу вышел.
1920 год. Прямой канал.
Обычно сотрудник уголовного розыска Кремнев говорит:
Богдан, ты можешь быть семи пядей во лбу, можешь запомнить все имена и клички, ты можешь даже читать мысли по лицам, как это умеют некоторые опытные сыскари, которых уже не осталось, при этом Сергей Николаевич скромно поправляет галстук. Но! тут Кремнев поднимает вверх указательный палец и наклоняется к самому уху, чтобы прошептать:Неблагодарная ты тварь, Богдан. Потерпел бы еще немногомы сами бы ушли. Но шибко ты, видать, гордый. Ну и гори со своей гордостью синим пламенем.
Богдан в ужасе отшатывался от уха наставника и видел вокруг себя лишь полки и дощатые стены деревенской бани, воющую бабу и двух детей. Снаружи начинало гудеть пламя, и Богдану становилось жарко и душно.
Держи. В узенькое окошко влетал и падал к ногам Богдана револьвер. Я не зверь, не хотите мучитьсяне мучайтесь.
Револьвер ложится в ладонь ласково и надежно. И вот Богдан лепит пули, одну за другой, сначалав лоб бабе, потомпытающимся забиться под полки пацанам. Ствол нагана будто сам собой упирается в небо, и Богдан чувствует даже кислый запах горелого пороха.
Это был не я, вспоминает он вдруг. Это Дормидонт. А кто тогда я? И ответ тоже легко возникает в голове в виде паскудной улыбкитак Богдан улыбался своим жертвам, когда убивал. Будто его улыбка могла облегчить чужие страдания.
Почти сразу сон меняется: перед ним дом, который выгорел почти полностью, остались только пара столбов и печная труба. Вокруг печной трубы ходит маленький ребенок, лет четырех-пяти, бесштанный, чумазый, и не разобратьпарень или девка. Ходит и равнодушно, будто со сна, зовет: «Ма! Ма!» Чуть поодаль валяются обугленные кости, и сразу понятно, что этосгоревшая мать. Богдан пытается взять ребенка на руки, но мелкий не дается, вырывается и с ревом убегает, а потом возвращается к трубе и снова кружит и зовет мать равнодушным, сумасшедшим голосом.
Рядом ржет конь. К седлу приторочены мешки с добром. Холод в груди, если опустить глаза и посмотреть на себя, можно увидеть огромную кровоточащую дыру, через которую с завыванием пролетает ветер
Обычно в этот момент Богдан просыпается, и тяжело дышит, и пытается сдержать бухающее бревном в грудную клетку сердце. Но иногда бывает продолжение. Ветер свистит все сильнее и сильнее, и вот уже земля уходит далеко вниз, а по бокам видны только мелко дрожащие крылья аэроплана, и впереди рулит этой махиной Ленька, а сам Богдантеперь уже решивший порвать с разбоем и начать новую жизнь! бомбардирует станицу Лбищенскую с криками «На кого бог пошлет!» золотыми царскими червонцами. Проснуться в такой момент он считает счастьем.
Но чаще всего он просыпается от кошмаров. Кошмары связаны с тем, что прошлое, которое старательно пытался забыть Богдан, все равно рвалось наружу. Он думал, что стоит перекраситься, начать новую жизнь, и старая исчезнет сама по себе, но, увы, все вышло иначе.
Он многое заставлял себя забыть. Откуда он, кто такой, чем занимался. Новый Богдан Перетрусов упорно лепил себе новую личность, которой никогда не был, да и быть не хотел. Но все это он делал только для того, чтобы не помнить, чем он на самом деле занимался. Занимался недолго, но так самозабвенно, будто завтра никогда не наступит. Так что в памяти остались только те страшные полгода грабежа, разбоя и убийств. Он боялся, что однажды не сможет проснуться после кошмара, так и останется там, в окрестностях Лбищенска, с руками по локоть в крови.
Но Богдан уже проснулся, успокоил сердце, восстановил дыхание и лежал с закрытыми глазами. Полдень, как пить дать. Он всегда так просыпается. Приучил себя. Правда, вместо будильника кошмары, но все равноработает.
Кто-то стучит в дверь. Три раза. Это к старикашке Фогелю. Опять, поди, его сестра, выжившая из ума баба, которая каждый божий день как на работу приходит и требует у брата не грешить и поделиться кладом. Клад у Фогеля в напольных часах, что стоят в коридоре. Снаружи часы обклеены керенками, а внутри потайное отделение, про которое знает вся квартира. Отделение это забито всякой часовой рухлядьюшестеренками, пружинками, винтиками, балансирами. Фогель на памяти квартирантов несколько раз разбирал часы до винтика, чтобы найти клад, о котором говорит сестра, и многие этот процесс наблюдали с начала до конца. Ничего.
Собирая часы обратно, старик с извиняющимися нотками в голосе говорит, что сестра до революции была замужем за весьма состоятельным гражданином, часовых дел мастером и работодателем Фогеля Аристархом Петровичем Ляйднером-Русским. Держал Ляйднер несколько часовых мастерских, в одних часы делали, в другихремонтировали. И якобы в одни из напольных часов он припрятал на черный день фамильные драгоценности матери. Во время Февральской революции Аристарха Петровича убило шальной пулей, влетевшей в окно. Во время Октябрьского переворота сестру Фогеля, вдову Ляйднер-Русскую, ограбили, изнасиловали, и она сошла с ума. С тех пор она каждый день ходила к брату и требовала делиться кладом. Ну кто-нибудь откроет ей уже.
Дверь хлопнула, и тут же коридор наполнился криками, матом и топотом сапог. Еще до того, как в его комнату ввалились люди в гимнастерках, потертых пиджаках и косоворотках, похожие на бандитов, Богдан понял, что пришли по его душу.
Он? спросили у робко прижавшегося к косяку Фогеля.
Товарищи, я не знаю, оправдывался старик. По документам вроде он, но я
Свободны пока. Парень в пиджаке, который был за главного, осмотрел лежащего на полу рядом с полуголой девицей Богдана. Бородин?
Нет, товарищ, я Сергеев, широко улыбнулся Богдан.
Собирайся и на выход. Разберемся, какой ты Сергеев.
Вы бы хоть отвернулись, со мной дама.
От дамы разило сивушным перегаром, и до часу дня она точно не проснется, но должен же он вести себя соответственно.
Что мы, дам не видали? Вставай быстрее, а то прямо без подштанников поведем.
Да ладно, ладно Богдан начал вставать.
Копылов, проверь у него одежду. Вдруг
Копылов успел раньше, чем Богдан, и маленький дамский «моссберг брауни» оказался перехвачен.
Вот, товарищ Топалов.
«Вот», передразнил Топалов. Лежали бы сейчас с дырками в пузах, и был бы тебе «вот». Вяжи его, ребята. Стоять, подштанники пусть натянет. Не хватало нам еще срам его демонстрировать.
Всю дорогу, вплоть до самой площади Лассаля, Богдан думалФогель настучал или прямой канал заработал? Если Фогельто и хрен с ним. Придется, правда, хату менять, ну да ладно, не в первый раз. А если прямой канал?
Отчего-то всем фраерам кажется, что после задержания сразу в тюрьму везут. «Цыпленка жареного» наслушались. Менты, может, и хотели бы сразу в тюрьму, да там и так полно народу. Паспорт проверять, паспорта нетутогда уже на дознание в уголовку или еще лохмачена Гороховую. У Богдана паспорт был. Даже три. За «моссберг» могут и по голове приголубить, но это, в общем, ненаказуемосейчас кого хочешь на улице останови, и через одного волына в кармане будет. Времена неспокойные, волына хоть и холодная на ощупь, зато от нее на душе теплее.
Везли Богдана с ветерком, на открытом автомобиле. Топалов, сидевший рядом, разглядывал документ. Подкопаться было не к чемулюди, делавшие бумагу, свое дело знали.
Значит, налетчик?
Нет, товарищ, я Сергеев.
Разберемся. Если ты Сергеев, зачем тебе ствол?
Покойный папаша с германского фронта привез.
Сирота, значит?
Сирота.
Доехали до Лассаля. Богдан здесь не был ни разу, поэтому глазел по сторонам, не обращая внимания, что идет в одних подштанниках.
Кого привели? спросил дежурный.
Да вот, сироту. ФамилияСергеев. Ствол в кармане.
И что? У меня все камеры забиты. Этот вроде приличный, и документы в порядке.
Сигнал был. Вроде шляется с кем попало, с иностранцами дружбу водит, золотишком балуется.
Эй, товарищ, не ершись, моя фамилия Сергеев.
Завали хайло, Сергеев. Надо будетя на тебя Азовский банк повешу. У меня не такие
Топалов, что за шум? послышался со спины чей-то недовольный голос.
По лестнице спускался высокий подтянутый мужчина в морском кителе и с повязкой на правом глазу.
Да вот, Владимир Александрович, задержали. Вооруженный.
И где он оружие держал. В подштанниках?