Суворов, бросил мне Барклай, отправляйтесь к гусарам Ладожского. Он парень лихой. Пускай со своим эскадроном зайдёт в правый фланг врагу и нанесёт ему как можно больше урона. Пусть перебьёт как можно больше их лёгкой пехоты, но при первой же серьёзной опасности отступает.
Есть, ответил я, разворачивая коня.
Промчавшись от холма до позиций кавалерии, я подъехал к пёстрому сообществу наших и французских гусар, живо обсуждавшему творившееся на поле, и поинтересовался, где мне найти Ладожского.
Подполковник Ладожский, к вашим услугам, ответил немолодой офицер с седеющими усами колоссального размера. С кем имею честь?
Штабс-капитан Суворов, отдал честь я. Генерал-лейтенант приказывает вашему эскадрону зайти в правый фланг врагу и уничтожить как можно больше лёгкой пехоты. В бой с кавалерий не ввязываться, при первой опасностиотступать.
Ясно, кивнул подполковник. Гусары, за мной! Сабли к бою!
Отдав честь офицерам, я повернул коня обратно к холму. Однако не проехал я и половины пути, как увидел страшную картину. Вольтижёры правого фланга, вступившие в рукопашную с римскими гренадерами, не выдержали и побежали, увлекая за собою и несколько мушкетёрских рот, стоявших рядом с ними. Пулей подо мной убило коня, и я едва успел скатиться с его спины в ледяную грязь.
Вскочив на ноги, я, не раздумывая, бросился наперерез бегущим французским и нашим солдатам.
Стоять! кричал я, отчаянно размахивая руками. Стоять! Вернуться в строй! S'arrЙter! ю ordre! Sur ses pas!
Я бежал через солдат, не слышавших меня, бросающих оружие, срывающих с себя мундиры. Мне было чудовищно стыдно за них, особенно из-за того, что это проделывали не только вольтижёры, но и наши, русские, солдаты, поддавшиеся общей панике. А офицеры с унтерами даже не пытались навести порядок. И тут я едва не упал, споткнувшись о древко брошенного знамени. Я подхватил его, вынув из рук мёртвого знаменосца, и отчаянно замахал им.
Назад! кричал я. К знамени! В бой!
И так, со знаменем в левой руке и палашом в правой, бросился я вперёд, увлекая за собой ещё не совсем обезумевших солдат. Первым на меня выскочил римский офицер со шпагой в гребнистом шлеме. Он сделал выпад, но я отпарировал его, тяжёлым клинком шотландского палаша переломив узкое лезвие шпаги, и прикончил офицера, не успевшего опамятоваться, ударом в грудь. Вторым был рослый гренадер, попытавшийся врезать мне прикладом мушкета. Это его и сгубилоон слишком близко подошёл ко мне. Я вонзил широкий клинок палаша его в живот и провернул его в ране. Кровь пропитала белый мундир, и гренадер упал ничком. Третий противник оказался умней, он ударил меня штыком, я едва успел парировать его, отведя пол-аршина трёхгранной смерти от моей груди. И тут выскочивший из-за моей спины вольтижёр свалили цесарца ударом приклада в голову.
Я воткнул древко знамени прямо в кровавую грязь у себя под ногами. Оглянулся. Многие солдаты возвращались на свои позиции, офицеры и унтера наводили порядок. Паническое бегство было остановлено, цесарцы не успели воспользоваться им, чтобы развить наступление, кровавая рукопашная схватка продолжалась.
Передав знамя какому-то солдату, я поспешил бегом вернуться на холм.
Что вы там вытворяли, Суворов? сурово спросил у меня генерал-лейтенант.
Подо мной убили коня, ответил я, и я несколько задержался при возвращении.
А что вы делали на правом краю нашей центральной позиции? поинтересовался Барклай де Толли.
Цесарцы прорвались и отрезали меня от холма, глазом не моргнув, ответил я.
Научились лгать в лицо командованию, Суворов, усмехнулся генерал-лейтенант. Но лжёте изобретательно. Молодец.
Я почувствовал, что покраснел до корней волос.
Первый лейтенант, обратился ко мне Бонапарт, за вашу отвагу дарю вам своего коня. Эй, Рыжий, отдай лейтенанту одного из своих красавцев!
Только когда один из адъютантов маршала Нея, командовавшего кавалерией Бонапарта в этом сражении, подвёл мне великолепного жеребца, я понял к кому так фамильярно обратился Наполеон. Я был настолько шокирован, что даже забыл поблагодарить или отдать честь адъютанту, который был изрядно старше меня и по возрасту и по званию. Тот, однако, никак не отреагировал на эту вопиющую невежливость и с достоинством удалился обратно к штабу маршала, видимо, посчитав меня barbare russe.
Вскочив в седло, я вновь достал зрительную трубу и стал оглядывать поле боя.
Положение складывалось отчаянное. Барклай и Бонапарт были вынуждены вводить в бой всё новые резервы пехоты, медля, однако, с ударом кавалерии. По этому поводу у командующих возникло серьёзное разногласие.
Пришло время кавалерийской атаки, маршал Бонапарт! настаивал Барклай де Толли. Промедление стоит жизней десяткам солдат!
Пускай лёгкая кавалерия по-прежнему тревожит фланги врага, отвечал на это Бонапарт. Тяжёлую в бой пускать ещё рано. Её время ещё не пришло.
И когда же, по-вашему, маршал Бонапарт, придёт её время? поинтересовался генерал-лейтенант.
Когда враг будет достаточно обескровлен, сказал Бонапарт. Удар драгун решит исход боя.
Одними драгунами битвы не выиграть, маршал! вспылил, что было на него совершенно непохоже, Барклай. Для удара нам понадобятся кирасиры и остальная тяжёлая кавалерия, что стоит напротив немцев.
Значит, генерал, Бонапарт особенно тоном выделил слово «генерал», пора прояснить ситуацию. Надо отправить к Блюхеру адъютанта с вопросом: на чьей он стороне?
Нас скоро отрежут от немцев, мрачно бросил генерал-лейтенант. Адъютант может и не успеть.
Тогда пускай гусары прикроют его, пожал плечами Бонапарт, а если надо проложат дорогу к немцам.
Конь, Суворов, вновь обратился ко мне Барклай, у вас отличный и не уставший ещё. Так что вам и ехать.
Я не успел ответить, мои слова заглушил топот копыт. На холм взлетел гусар в знакомом мундире Белорусского полка. Лицо его пересекала свежая рана, вражья сабля разрубила щёку, кровь текла по шее, пятнала красный воротник доломана. Гусару явно было очень больно разговаривать, однако, не смотря на это, он радостно выкрикнул командующим:
Легкая пехота врага рассеяна! От того, что он заговорил, рана расширилась и кровь полилась быстрей. Венгров-граничар разогнали и стрелков тоже. На левом фланге врагахаос и смятенье! Казачки Смолокурова вышли в тыл цесарцам, собрались в леске и готовы атаковать в любой момент.
И для чего нам теперь немчура? рассмеялся Бонапарт, когда ему перевели слова гусара. Тот от избытка чувств то и дело перескакивал с русского на французский, из-за чего даже нам, офицерам, знающим оба языка понимать его было довольно сложно. Командуйте драгунам атаковать!
И всё же стоило бы отправить адъютанта к фон Блюхеру, настаивал Барклай. Успех на правом фланге может обернуться поражением на левом.
Там стоит вся тяжёлая конница, отмахнулся Бонапарт. Кирасиры втопчут в грязь цесарцев, если они прорвут фланг.
Но мы должны знать, чего ждать от немцев, резонно заметил Барклай. Суворов, отправляйтесь с ротмистром к Ладожскому. С его эскадроном будете пробиваться к немцам, если понадобиться.
Не тратя времени на слова, я отдал честь и помчался вслед за лихим гусаром, даже не глянувшим в сторону полевого лазарета. Подполковник Ладожский также был раненлевая рука его была наскоро перемотана, из-под перевязки сочилась кровь. Меня он встретил как старого знакомца, с силой врезав здоровой рукой по плечу.
Ты отправил нас в бой! рассмеялся он в ответ на мой недоумённый взгляд. И этот бой принёс нам славу! Мне есть за что быть тебе благодарным! С чем теперь прискакал?
Господин подполковник, сказал я, теперь надо проехаться на противоположный фланг и сопроводить меня к немцам.
Это сулит мало славы, штабс-капитан, усмехнулся Ладожский, но для тебявсё, что угодно! Эскадрон, за мной! Галопом!
Мне выделили место в самой середине построения, как объяснил мне ротмистр, это самое безопасное место в строю. Конь, подаренный мне Бонапартом, оказался отлично выезжен и легко подстраивался под темп скачки гусарских лошадей. Хотя был свеж и, скорее всего, изрядно резвее их. За спинами, скачущих впереди гусар, я и не заметил, что впереди бой. Римские гренадеры прорвались и строились на нашем пути в шеренги, отрезая нас от немецких позиций.
Сабли к бою! вскричал подполковник Ладожский. К чёрту ружья! В сабли их!
Мы налетели на гренадеров, не успевших, к счастью, зарядить мушкеты. Рукопашная схватка была яростной, но короткой. Памятуя свой первый бой, я думал, что нам не удастся прорваться через врага, как и британским гусарам под Броценами. Но то ли наши гусары были не чета островитянам, то ли гренадеры были слишком измучены долгой битвой, однако мы пробились через их строй. Я не успел и палашом взмахнуть.
А когда я думал, что всё уже кончилось, и впереди замаячили знамёна немецких полков, на нас налетели римские кирасиры. Они должны были поддержать пехоту и не дать растоптать её союзной тяжёлой кавалерии, вместо этого кирасиры превосходящими силами, атаковали нас.
Ходу, штабс, рявкнул мне подполковник, ходу! Дай шпор своему замечательному коню! Мы прикроем тебя! Но надолго нас не хватит! И уже обращаясь к своим людям:Гусары! Бей в спины!
Я ударил каблуками коня, посылая его в бешеный галоп, а эскадрон Ладожского развернулся навстречу кирасирам, готовясь нанести им встречный удар. Это было чистое самоубийство и гусары были готовы пожертвовать собой ради того, чтобы я выполнил своё задание. Я пригнулся к самой шее жеребца и снова подтолкнул его каблуками. За спиной раздался звон стали и надсадные крики людей и лошадей. Времени у меня оставалось смертельно мало.
Дорогу мне преградили несколько рослых кирасир с палашами в руках. Конечно, глупо было бы думать, что вражеский командир не заметил отделившегося от эскадрона всадника, нещадно погоняющего своего коня. Левой рукой я выхватил пистолет и выстрелил в лошадь ближайшего ко мне кирасира. Бедное животное вскричало и рухнуло, едва не подмяв всадника. Я едва успел сунуть пистолет обратно и перехватить поводья, не умел я управлять лошадью одними коленями.
Новая схватка была ещё более короткой. Я прорвался через кирасир, отмахиваясь от них палашом, надо сказать, не слишком умело, полагаясь более на резвые ноги жеребца, нежели на сталь клинка. За спиной у меня раздалось несколько пистолетных выстрелов, но, на моё счастье, особой меткостью цесарцы не отличались. Лишь одна пуля попала мне в кивер. Однако от преследования кирасиры не отказались. Копыта их коней тяжёло стучали позади меня. Обернувшись, я увидел, что они отстаютмощные кирасирские кони не могли тягаться в резвости с подарком Бонапарта.
Halt! услышал я окрик. Schießen!
Я натянул поводья коня, остановив его перед самыми штыками немецкого охранения.
Адъютант генерал-лейтенанта Барклая де Толли, ответил я. К вашему командующему.
Vorbeifahren! бросил мне младший лейтенант, командующий охранением. Hauptquartier dort. И указал куда-то себе за спину.
Я проехал через позиции немцев. Мимо выстроившихся и готовых к бою прусских мушкетёров в двуугольных шапках, знаменитых на всю Европу стрелков, чёрных брауншвейгцев, разноцветных саксонцев, светло-синих баденцев и тёмно-синих уроженцев Гессен-Дармштадта, сине-красных баварцев и сине-чёрных вюртембергцев. Конница стояла на своих позициях, лошади храпели и танцевали, их сильно нервировала пороховая вонь и запах крови, заставляющие бедных животных раздувать ноздри. И вся эта масса войск не двигалась с места. Лишь артиллеристы работали, казалось, за всех, давно уже расставшись с мундирами, оставшись в одних только свободных рубахах.
За этим со своих позиций наблюдали командующие. Немецкий штаб по количеству офицеров превосходил наш в несколько раз. Оно и понятно. Кроме фон Блюхера здесь присутствовали многие курфюрсты Рейнской конфедерации со своими дворами. В общем, от количества ярких мундиров просто рябило в глазах. И лишь на одних мой взгляд задержался дольше нескольких мгновений. В толпе прусских штаб-офицеров мне попались знакомые серые мундиры.
Спешившись, я перекинул поводья какому-то конюху.
Кто такой? обратился ко мне строгим голосом пожилой полковник в прусском пехотном мундире.
Адъютант генерал-лейтенанта Барклая де Толли, снова представился я, отдавая честь, к генералу фон Блюхеру.
Я - генерал фон Блюхер, сказал мне седовласый генерал с чёрными усами в шляпе-двууголке и синем мундире. Что у вас?
Генерал-лейтенант и его величество Наполеон Бонапарт, сказал ему я, интересуются у вас, когда вы намерены вступить в битву. А если быть точным, на чьей стороне вы будете сражаться?
Ваши командиры считают, что мы не сохраним верность союзническому долгу? поинтересовался Блюхер. Это можно расценить как оскорбление.
И тут меня прорвало. Слишком ещё свежи были воспоминания о гусарах Ладожского, мчащихся наперерез римским кирасирам. И эти люди, стоящие тут и наблюдающие за битвой, как в театре, из ложи, говорят мне об оскорблениях.
А не является оскорблением то, ледяным голосом произнёс я, что вы стоите тут, когда мы, ваши союзники, сражаемся в десятке вёрст и гибнем у вас на глазах?
Адъютант Бонапарта, усмехнулся на это Блюхер, сообщил мне, что французский император, считает, что может управиться с цесарцами и британцами и без нас. Вот теперь я смотрю, как это у него получается.
Сказать на это было нечего. Я забрал у конюха поводья коня и, отдав честь, направился обратно. В немецком лагере мне нечего было делать. Но и назад прорываться будет очень тяжело. Пользуясь разладом в стане врага, цесарцы и британцы отрезали нас, вклинив между позициями несколько батальоном гренадеров и два полка гвардейских кирасир. Не смотря на атаки нашей тяжёлой кавалерии, оттеснить их не удалось. К тому же, немцы намеренно, как будто бы не замечали этой группировки, их пушки стреляли куда угодно, но только не по ней.
В общем, я был в относительной безопасности только у немцев, ведь и в их сторону не прилетела ни одна пуля, да и возвращаться к своим было не с чем. Я остановился в стороне от штаба фон Блюхера, на небольшой возвышенности, и принялся осматривать битву в зрительную трубу, выжидая удобного момента, чтобы всё же рвануть к своим.
Как оказалось, место я выбрал самое неудачное, какое только мог. Всего в двух шагах от меня расположился за небольшим походным столиком невысокий толстый молодой человек в мундире знакомого мне цвета и покроя и очках в роговой оправе. На столике перед ним стояло такое количество снеди, что сразу становилось понятно, отчего он такой толстый. За спиной его стояли двое. Первый уже виденный мною дваждыфон Ляйхе, всё в том же кожаном плаще-пальто, фуражной шапке и маске с окулярами. Второго же я не знал, на такого раз поглядишьникогда не забудешь. Гренадерского роста, косая сажень в плечах, каменное лицо с красными, будто у альбиноса, глазами, белыми волосами. Поверх мундира он носил плащ-пальто столь же странного покроя, хоть и отличного от иных, какие носили серые офицеры, и суконное, а не кожаное, а на голове не фуражную шапку, а матерчатое кепи с козырьком и серебряной эмблемой в виде германского орла, держащего что-то в лапах. Чуть дальше стоял целый взвод серых солдат.
Молодой человек, обратился ко мне толстяк, вы по-немецки говорите?
Говорю, ответил я, подходя к ним, ведя коня в поводу. С кем имею честь?
Майор Криг, не вставая, представился он, а вас как звать?
Штабс-капитан Суворов, сказал я. Я вам вид не закрываю?
Этот человек с первого мгновения произвёл на меня не просто скверное, а откровенно отталкивающее впечатление. Вроде бы и не урод, разве что толст уж очень, однако все манеры его и прочее Разговаривать с ним не хотелось совершенно.
Ничуть, усмехнулся майор Криг, ничуть. Отличный вид отсюда открывается на битву. По мне, нет ничего лучше, нежели смотреть на сражение с удобной точки. Как вы считаете, штабс-капитан?
Я считаю, герр майор, грубее, чем стоило бы, ответил я, что любой настоящий мужчина должен участвовать в сражении, а не наблюдать за ним.
Для чего вы сразу же пытаетесь меня оскорбить? поинтересовался майор.
Отнюдь, герр майор, покачал головой я. Я просто высказываю своё мнение, как высвоё.
Ну, вот опять, вздохнул майор Криг. Все вы так себя ведёте, а после жутко обижаетесь, что я на вас гауптмана Вольфа натравливаю. Те, кто жив остаётся. Хотя таких не было ещё ни разу. Он от души рассмеялся своей неказистой шутке.