Я предпочёл промолчать.
Поймите, сказал он, я человек очень любящий войну. Всей душой. Искренне. Вот только воевать, ходить в атаки, стрелять из мушкета, скакать на лошади, я всего этого не умею. Зато у меня неплохо получается штабная работа, если это можно так назвать. Майор снова усмехнулся, на сей раз, совершенно непонятно чему.
Не знаю как вы, герр майор, ответил на это я, но я предпочитаю обратное. Я считаю, что стоять и наблюдать за битвой, будучи военным, способным, к тому же, самому принять в ней участие, это либо трусость, либо элементарная подлость! А, скорее всего, оба эти качества разом!
Großer Gott! вскричал майор Криг. Все вы, молодые офицеры, всех армий одинаковы! Вам бы только в атаку кидаться! Да что бы вы делали без нас, штабных офицеров?! Вы б даже не знали, кто ваш враг и где он!
У каждого свой род занятий, не слишком-то вежливо перебил его я. Позвольте откланяться! Мне надо возвращаться в штаб наших войск.
Я вскочил в седло и поскакал в облако порохового дыма, накрывшего левый фланг нашего войска, под прикрытием которого решил проскочить до нашего холма.
GlЭckliche Reise! донеслось мне в спину.
Danke schЖn! обернувшись через плечо, бросил я, коротко отдав честь майору.
Я нырнул в зловонное облако и едва не задохнулся. Глаза наполнились слезами, так что я почти ослеп. И теперь ехал практически не разбирая дороги и молясь, чтобы меня вынесло к своим, а не к врагу. Зря надеялся на божью помощь и удачу, не прошло и минуты, как я налетел на знакомых римских кирасир. Они мчались прямо на менявстречи было не избежать. Вскинув палаш, я устремился на них. Теперь надежды мои были лишь на то, чтобы прикончить хоть пару цесарцев, прежде чем удар вражьего палаша оборвёт мою жизнь.
Перезарядить пистолет я позабыл, а выдёргивать левой рукой второй было очень уж неудобно, потому я полагался только на сталь. Первого кирасира я срубил ударом по голове, лишённой гребнистой каски. Следующие обрушили на меня град ударов, которые я, как успевал, отбивал, однако очень скоро меня достали в правый бок, несколько раз ранили в левую руку, а потом и по голове. Слава Богу, вскользь. Кровь хлынула рекой, попала даже в рот, и я ощутил её металлический привкус. В глазах потемнело, я покачнулся в седле и рухнул во мрак.
(из воспоминаний диакона-гауптмана Коло фон Строззи, командира 2-го дивизиона 3-го Кирасирского полка, о битве при Труа)
Атака по флангу под прикрытием провалилась только Диаволовымпрости меня Господи! наущением. Сначала мы встретили бесноватого русского офицера, бросившегося на нас с палашом. Надо отдать ему должное, сражался он как мужчина и, скорее всего, ничего не ведал о подлости, которую учинили эти самаэлевы дети, бородатые варвары, казаки. Однако именно он отвлёк нас, из-за него мы не заметили этих проклятых Богом всадников с пиками и лёгкими саблями. Они поражали нас в незащищённые спины выстрелами из ружей и пистолетов, а также разнообразным холодным оружием. Прежде чем наш дивизион успел развернуться для отражения атаки, многие были убиты, ещё большеранены. Я выжил лишь промыслом Божиим. Получив несколько ран, я, совершенно обессиленный, рухнул на шею своего коня, который и вынес меня из боя.
Живой он, Петро Иваныч, как есть живой.
Это было первое, что я услышал, придя в себя. Оказывается, я всё ещё сидел в седле, однако держался в нём исключительно благодаря паре верёвок, которыми был привязан к седлу, и тому, что меня прислонили спиной к холодному стволу дерева. Конь подо мной нервно переступал, отзываясь на грохот пушечных залпов. Меня окружали донские казаки, видимо, те самые, войскового старшины Смолокурова, что зашли цесарцам в тыл.
Верно, сказал седоусый казак в летах в мундире с офицерскими витыми погонами, видимо, тот самый войсковой старшина. А ты, Макарыч, не хотел на него корпию переводить.
И сейчас скажу, пробурчал ещё более пожилой казак с сивой бородой, что зря. Не вытянет он. Вижу. Слишком тяжко ранен. Если его сразу к фершелам отправить, тода, а так Помрёт.
От таких слов мне стало весьма не по себе. Быть может, именно из-за них я решил жить. Жить, во что бы то ни стало. Назло всем и вся. Цесарцам, кирасирам, серым немцам и этому сивобородому казаку-пессимисту.
Ваше благородие, обратился ко мне войсковой старшина, ехать можете?
Могу, ваше высокоблагородие, усмехнулся я, морщась от боли в раненом боку. Он, кстати, был изрядно перемотан полотном и залеплен корпией, на левой руке также красовались несколько вполне профессионально наложенных повязок. Я не слишком хороший наездник, но в седле удержусь, не смотря на раны.
Хорошо бы ещё драться смог, буркнул сивобородый казак, а то толку с тебя.
Хватит ворчать, Макарыч. А тебе, штабс-капитан, я никакое не благородие и не высокоблагородие. Явойсковой старшина Смолокуров.
Ясно, войсковой старшина. Я вполне могу и держаться в седле и драться.
Вот и отлично, кивнул командир казаков. Драгуны атаку с минуты на минуту затрубят.
И действительно, не прошло и пары минут, как звонко запели эскадронные трубы. Драгуны пошли в новую атаку на римские порядки.
Казачки! вскричал тут же Смолокуров. Не посрамим Дону родимого! В пики их! В шашки! Бей врага! Руби! За мной!
И казачий дивизион устремился через давно вытоптанный подлесок на сбившихся в тесные каре священных цесарцев и венгров. Их обстреляли драгуны с фронта и казаки с тыла. А после устремились в рукопашную.
Ходу! кричал войсковой старшина Смолокуров. В намёт! Ходу! Бей их пока не очухались!
Я отбил палашом ствол, направленного в грудь моему коню мушкета, и выстрел его пропал втуне. Второй удар я обрушил на голову гренадера, целившего в меня. Гребнистая каска не спасла его. Тяжёлый клинок баскетсворда развалил её на две половины, вместе с головой цесарца.
Казаки насаживали врагов на длинные пики, рубили шашками, расширяя брешь в их построении. Не смотря на это, людская крепость стойко держалась. Гренадеры Священной Римской империи вполне оправдывали всё, что о них говорили. Стойкостью и крепостью они превосходили аналогичные части иных армий Европы. Нам пришлось отступить от их каре, а в спину нам грянул слаженный, хоть и не слишком точный залп.
В итоге короткой, но исключительно яростной схватки в ледяной грязи остались лежать несколько десятков римских гренадер и с дюжину казаков. Дивизион был изрядно обескровлен, и новая подобная атака могла стать для него последней. И, похоже, войсковой старшина отлично понимал это.
Крепки гренадеры, протянул он, крепки.
Не взять нам их, буркнул сивобородый казак, носивший звание подъесаула и имя-прозвище Макарыч.
Хитростью надо брать, сказал Смолокуров, а не в лоб кидаться. Хитростью возьмём.
И как же? спросил Макарыч.
Я возьму лошадей с убитыми казаками, ответил третий и последний офицер дивизиона есаул Мятников, привяжем их к седлам, и наеду на них с фланга. А как они залп дадут, так вы их и атакуете.
Это же верная смерть?! вскричал Макарыч.
Сам знаешь, что я и так не жилец, ответил Мятников, с двумя пулями в брюхе долго не протяну.
С Богом, есаул, сказал ему войсковой старшина. С Богом, Саша. Отчизна тебя не забудет. Вперёд!
Есаул Мятников лихо свистнул и врезал своему коню пятками в бока. Остальные рванулись за ним, однако казаки удержали их, лишь те, в сёдлах которых сидели мёртвые, поскакали вперёд.
Вперёд, казачки! кричал Мятников, лихо вращая шашкой над головою. Руби их, гадов римских! Бей-убивай, кто в Бога верует!
Он с мёртвыми казаками пролетел по флангу каре, нанеся несколько быстрых ударов шашкой и, кажется, даже срубив одного. Как только они подскакали на достаточное расстояние, каре дало залп, боковой и задний фасы его окутались облаком дыма, совершенно скрыв римские построения.
В бой! скомандовал Смолокуров, вскидывая шашку.
Погодите, войсковой старшина! ухватил я его за руку. Постойте!
А они ружья перезарядят?! дёрнул рукой Смолокуров. Не мешай, штабс-капитан!
Да погодите же! Я левой рукой перехватил поводья его коня, позабыв про боль «стреляющую» при каждом движении. Римские каре слишком близко! Они должны были попасть и по своим! А их совершенно не видно! Вы понимаете меня, войсковой старшина?!
Разумею, протянул тот. Это, выходит, в тебя из незнамо откуда пули прилетели, выходит, там враг, выходит
В подтверждение моих слов грянул залп. Не разобравшись, цесарцы выстрелили по своим. Каре, которое мы не смогли взять наскоком, ответило залпом в упор. Их соседи не промедлили.
Сами себя бьют! рассмеялся Смолокуров. Сами себя, черти, губят! Не разобравшись!
В этом каре, мне приходилось сильно повышать голос, чтобы перекричать залпы римских мушкетов, мы убили офицера! А унтера, видимо, не справляются с ситуацией! Не понимают, что по своим стреляют!
Наконец, порывистый ветер окончательно развеял дым, укрывавший каре, и гренадеры поняли, что к чему. Вот только унтера уже скомандовали «Feuer!», обрушив на соседей шквал свинца. И соседи не выдержали. Тот факт, что по ним стреляют свои же, оказался фатальным. Гренадеры бросились бежать, прямо в наш лес, под пики и шашки казаков. Это было форменное избиение, никакой красоты и благородства, самая обычная кровавая работа.
Я рубил бегущих мимо солдат палашом, стараясь просто не думать, что я делаю. Иные казаки, однако, настолько увлеклись этим процессом, что уже через несколько секунд оказались перемазаны кровью с ног до головы.
Довольно, казачки! осадил их войсковой старшина. Хватит! Стройся! Отходим на полверсты вглубь леса. Мы изрядно насолили латинянам, сейчас нас будут отсюда выбивать.
Дыра в построении гренадеров цесарцевили латинян, как выразился Смолокуровне осталось незамеченной драгунами. Два смешанных русско-французских дивизиона устремились в пролом, на скаку паля из ружей в растерявшиеся каре. Даже ответные залпы оказались не слишком уверенными, кажется, ни один всадник не упал с седла.
Не спать, штабс-капитан! окрикнул меня войсковой старшина. Сейчас по наши души латиняне приедут!
Я развернул коня и поскакал вслед за казаками, стараясь не слишком отстать от них. Я не так уж хорошо умел ездить по лесу, приходилось постоянно следить, чтобы не получить веткой по лбу или не наскочить на торчащий из земли корень, и при этом выдерживать темп, заданный казаками.
Гусары справа! крикнул кто-то. Охватывают нас!
Вот оно как?! Казаки, к бою!
Уже через минуту среди деревьев замелькали синие мундиры венгерских гусар. И пошёл самый странный бой, в каком мне доводилось участвовать. Мы носились среди деревьев, раздавая удары щедрой рукой. Слава Богу, была зима, и деревья стояли голые, иначе понять, где кто, было бы абсолютно невозможно. Схватки длились не более нескольких ударов и частенько заканчивались попросту ничем. Всадники разъезжались, чтобы схватиться вновь или же найти нового противника.
Я дважды схватывался с гусарами. Оба раза безрезультатно. Сабля звенела о палаш, раз, другой, третий, а после мы разъезжались. Затем я вместе с сивобородым подъесаулом Макарычем схватился с тремя гусарами. Они кружили вокруг нас, поочерёдно нанося удары и, я полностью отдаю себе в этом отчёт, спасала меня только ловкость мрачного казака. Он отбивал выпады, предназначенные ему и часть тех, что должны были достаться мне.
Сбей хоть одного гада! прохрипел мне Макарыч. Я тя прикрою, а ты врежь! Понял?
Я не стал тратить силы на слова и лишь пригнулся, врезав каблуками коню в бока. Два удара, направленных в меня, Макарыч отбил, едва не пропустив третий, который был направлен ему в голову. Вклинившись между гусарами, я дважды рубанул сначала направо, потом налево. «Правый» гусар оказался скверным бойцомне успел и сабли поднять, как клинок палаша вошёл ему в бок, с хрустом ломая рёбра. А вот «левый» был настоящим фехтмейстером. Он ловко увёл мой палаш в сторону и сделал молниеносный выпад, целя концом сабли в лицо. Я рефлекторно откинулся назад, и он нанёс мне рану, хоть и не очень глубокую, но и не царапину. Небольшой шрампамять о том боеукрашает моё лицо и по сей день. После мы обменялись несколькими быстрыми ударами, мне с трудом удавалось отражать их. Я думал, что после этого мы разъедемся как обычно, но ничуть не бывало, гусарский офицер продолжал наседать.
Очередной выпад мадьяра пришёл на кивер, сабля разрубила нетолстую кожу и лишь слегка прошлась по голове. Но после недавней схватки с кирасирами, мне хватило и этого. В глазах снова потемнело, боль пронзила виски и позвоночник. Я покачнулся и едва не выпал из седла, уберегли только верёвки, которыми я всё ещё был привязан. Гусар направил меня свою лошадь, на лице его играла победная улыбка. Он, похоже, ничего не видел кроме беспомощного врага. Не видел он и казака, подлетевшего к нему с пикой наперевес. Стальной наконечник её вышел из груди гусара, а он даже не обернулся, лишь торжество на лице сменилось удивлением. Казак выдернул пику, встряхнул ею и умчался куда-то.
Молодец, парень, сказал мне Макарыч, лихой казак из тебя б вышел! Вперёд! Дальше венгра рубать!
Остальные схватки этого лесного боя, по крайней мере, те, в которых участвовал я, были короткими и безрезультатными. Однако казаки всё же порубали гусар, хотя дивизион понёс изрядные потери, был сильно обескровлен.
Хватит, казачки, сказал войсковой старшина Смолокуров, погуляли и будет. Пора до дому. Прорываться будем!
Самое то, войсковой старшина! крикнул молодой вахмистр. Латинские гренадеры бегут! Вот там, в четверти версты налево.
Веди, Громчик, скомандовал Смолокуров. Мыза тобой!
И дивизион, в котором казаков не набралось бы и на полную сотню, пустили уставших коней намётом. Лошади хромали, дышали тяжело, даже мой великолепный жеребец проявлял явные признаки усталости. Бегущих цесарцев мы встретили ещё в почти вытоптанном подлеске. Цвет армии Священной Римской империигренадеры, удирали, бросая мушкеты и срывая гребнистые каски. Казаки рубили их, но походя, не особенно отвлекаясь от основного занятия, скачки на всей доступной лошадям скорости.
Так мы и налетели на французских драгун. Дело едва не дошло до рукопашной, из-за взаимного непонимания. Казаки готовы были накинуться на любого, не говорящего по-русски. Французы же, разгорячённые схваткой, не очень-то понимали, кто перед ними, и, кажется, приняли казаков Смолокурова за каких-то венгерских всадников или кого-то в этом роде. И только моё знание французского спасло ситуацию. Нас пропустили, и до штабного холма я добрался без проблем, на полпути расставшись с казаками, направившимися на позиции нашей лёгкой кавалерии.
У вас, Суворов, просто талант, поприветствовал меня Барклай де Толли. Настоящий талант влипать в истории и выходить из них живым, хотя шансов на это очень мало.
Не смотря ни на что, вы сберегли моего коня, первый лейтенант, усмехнулся Бонапарт. Похвальное качество.
Вы ранены, Суворов, продолжал Барклай, отправляйтесь в лазарет, пусть вам наложат полноценную перевязку.
Я вполне могу оставаться в строю, набравшись наглости, возразил я.
Не забывайтесь, штабс-капитан, осадил меня генерал-лейтенант, ваши приключения, вижу, вскружили вам голову. Я отдал вам приказ. Выполняйте!
Виноват! отдал я честь. Выполняю, ваше превосходительство!
Оставив коня какому-то унтеру, я отправился в лазарет. А там царил сущий ад. Фельдшера носились туда-сюда с носилками, на которых иногда лежали даже по двое-трое человек. На дальней стороне росло зловещее поле трупов. К палаткам и вовсе было страшно подходить.
Что у вас, молодой человек? обратился ко мне врач, тщательно моющий руки в тазу с красноватой от крови водой. Ну что вы застыли, как истукан?! прикрикнул он на меня. Или вам язык в бою оторвало?
Нет, ответил я, вид, наверное, у меня был наиглупейший. Меня генерал-лейтенант отправил на перевязку.
Ступайте в палатку, сказал мне доктор, снова и снова проходясь мылом по ладоням. Фельдшера вас перевяжут.
Есть, сказал я.
Чтобы войти в пропахшую кровью, потом и болью палатку, мне пришлось перебороть себя. Даже в атаку ходить было легче. Там я попал в сильные руки фельдшеров. С меня сняли мундир, стараясь причинить как можно меньше боли, срезали повязки, что накладывал Макарыч, промыли раны и сноровисто перевязали их. Перед и после процедуры мне дали выпить чарку водки, но это не спасло меня от боли. Я крепился, скрипел зубами, старался только стонать, не сорвавшись на крик, по ко мне не подошёл давешний врач и не сказал: