Почему?
Потому что тогда вы будете единственным на свете маркграфом, который проигрывает в шахматы своему конюху.
[1] Туазсредневековая мера длины, примерно 2 м. Здесьпримерно 200 м.
[2] Миннезанг (нем. Minnesang)«любовная песня», средневековый жанр лирики.
[3] Лигасредневековая европейская мера длины, равная 2,3 км.
[4] Здесь: примерно 4 м.
[5] Здесь: примерно 700 км.
[6] Квинталсредневековая мера веса, равная 48,95 кг. Здесь: примерно 294 тонны.
[7] Гидроморфонопиоид, производное морфина.
[8] Арпансредневековая мера длины и площади, равная 58,5 м. Здесь: примерно 10 270 кв. м.
[9] Барбют, саладтипы рыцарских шлемов.
[10] Здесь: примерно 40 м.
[11] venari anima dulcoratur (лат.) радушная охота
[12] Квинталодна из средневековых мер веса, равная 48,95 кг; сто квинталовприблизительно 5 тонн.
***
«Убийце» были неизвестны ни отдышка, ни повышенное сердцебиение, ни прочие слабости человеческого тела. Он был создан из куда более прочной материи, чем глина. Однако сейчас Гримберт отчетливо ощущал напряженный гул, доносящийся из его силовой установки, тревожные отзвуки проистекающих глубоко в недрах экранированного реактора реакций атомного расщепления. И если «Убийца» не пыхтел от натуги, то только лишь потому, что не имел для этого необходимых устройств.
Гримберт гнал доспех напрямик, по присыпанному снегом склону, забыв про осторожность и почти отказавшись от маневров. Быстрее! Быстрее! Быстрее! Он уже не пытался обходить преграды, наоборот, сминал их многотонной массой доспеха, почти не замечая.
Всего в нескольких туазах позади тяжело ворчал «Страж», подминая под себя деревца и впечатывая ноги в мерзлую землю с такой силой, что во все стороны летела вперемешку со снегом земляная крошка. Если раньше он довольствовался ролью ведомого, то в последние минуты явно увеличил обороты и едва не дышал в затылок «Убийце».
Гримберт безотчетно сжался в тесном пространстве бронекапсулы, словно это могло уменьшить его вес и облегчить задачу «Убийце». Ни в коем случае нельзя было допустить, чтоб «Страж» Аривальда обошел их на подъеме.
Бег наперегонкиникчемная забава для сосунков, до которой никогда не опустится двенадцатилетний отрок в Турине, будь он хоть подмастерьем, хоть пажом, хоть сыном маркграфа. Потому ни Гримберт, ни Аривальд не унижали себя формальным объявлением начала гонки. Как и многие ритуалы, принятые среди мальчишек, этот не нуждался ни в арбитрах, ни в условных сигналах, его правила и так были очевидны.
«Страж», без сомнения, легко обошел бы «Убийцу» на подъеме. Каждым своим шагом он выигрывал добрый туаз, а то и полтора. Может, доспех старшего пажа в техническом отношении был еще более безнадежно устаревшей образиной, чем доспех самого Гримберта, однако двигался удивительно споро и ловко, точно не пятитонный боевой механизм, прикрытый толстой броней и ощетинившийся стволами автоматических пушек, а крепкий лесоруб в полушубке, выбравшийся на легкую прогулку.
Может, «Страж» был ловок, но ему не суждено было завоевать победу в этой гонке. Почти добравшись до конца подъема, уже опережая соперника на половину корпуса, он неосторожно поставил лапу на припорошенный снегом ельник и опасно накренился.
Аривальду удалось удержать равновесиеспасибо крепкому вестибулярному аппарату и чутким гироскопамно преимущество, выигранное «Стражем» на протяжении гонки, мгновенно оказалось утрачено подчистую.
Гримберт не сомневался, что Вальдо допустил эту оплошность не случайно. Может, его собственный старший паж и выводил его иной раз из себя своими дурацкими шуточками, нарочно испытывая терпение, но жестокосердным он не был. Гримберт даже собирался было, забыв про недавнюю перепалку, сказать ему что-то приятное, но, поймав в визор изображение поверженной добычи, прикусил язык.
Добытый им олень ничуть не походил на те трофеи, которые выгружали после охоты из трициклов отцовские егеря. Его тело не сохранило после смерти той животной царственности, что свойственна его роду, напротив, являло собой весьма неприглядную картину.
Снаряды, выпущенные из автоматической пушки, предназначались для стрельбы по бронированной цели, не по дичи, их чрезмерная кинетическая энергия, выплеснувшаяся в цель и превратившаяся в энергию разрушения, оставила после себя страшную картину. Олень был выпотрошен так, будто здесь пировала целая волчья стая. Выпотрошен, освежеван, перемолот вместе с костями и разорван в клочья, уставшие белый снежный покров лоскутным одеялом из алого, парящего его, мяса в обрамлении пучков дымящейся шерсти. Даже роскошные рога, подпорченные первым его выстрелом, были размозжены снарядами во множестве мест и походили больше на переломанный куст, чем на достойный трофей.
Гримберт молча уставился на осколок рога, торчащий из расколотой черепной пластины, внутренняя часть которой была испачкана черной венозной кровью. А может, она лишь казалась черной на фоне белого снега.
Разглядывая изувеченный остов, снег вокруг которого быстро алел, превращаясь из девственно белого полотна в рыхлую розовую слякоть, Гримберт ощущал себя слишком опустошенным даже для того, чтоб толком выругаться. Он чувствовал себя обманутым, точно его вновь подвели автоматические приводы наводки. Точно подарок на день рождения вновь обернулся насмешкой, как тогда, три года назад.
Он хотел получить трофей в виде мертвого благородного зверя, но получил лишь груды дымящегося, перемешанного со снегом и землей, мяса, в придачу разбросанные в таком беспорядке, точно мясника, который свежевал тушу, охватил приступ бешенства.
Совсем не та картина, которую он предвкушал.
За его спиной, скрипнув сочленениями стальных лап, остановился «Страж» Аривальда. Несколько секунд он разглядывал жуткую картину невыразительными глазками объективов, склонив тяжелую бронированную голову, похожую на глухой рыцарский шлем, потом неуверенно шевельнул стволами орудий, точь-в-точь как человек, растеряно всплеснувший руками.
Пожалуй, нам лучше придержать эту историю, чтоб она не дошла до ушей мессира Магнебода. Он найдет, что сказать по поводу твоей славной охоты.
Да уж, с досадой подумал Гримберт, разглядывая алые прогалины в снегу, уж он-то найдет. Скажет, пожалуй, что в тактическом противостоянии сошлись две равные силы, и победила та, что без рогов.
Плевать на Магнебода! отозвался он грубовато, И на оленя тоже! У нас нынче особенная охота, Вальдо. Мы ищем дичь покрупнее и без рогов!
***
а аббат пекарю и отвечаетэто не вера у тебя слаба, сын мой, это замочная скважина на кухне велика. Ступай и прочти «Символ веры» дюжину раз, а служанка ваша пусть завтра ко мне на исповедь придет!
Гримберт рассмеялся и еще добрых полминуты позволял себе время от времени хихикать, как хихикает человек, с опозданием понявший сочные подробности, и теперь с удовольствием их смакующий. Он втайне полагал себя весьма искушенным в подобных материях, однако некоторые детали подобных историй смущали его или заставляли испытывать недоумениесмысл их казался ему не до конца понятным. Конечно, он не был невинным, как сопливое дитя, напротив, ему приходилось часами разглядывать старинные гравюры, найденные а отцовский тайниках, гравюры, которые живописали процесс зачатия новой жизни отнюдь не с библейской стыдливостью. Кроме того, многие рыцарские романы, случайно оказавшиеся в маркграфской библиотеке, тоже не стеснялись подобных сцен, пусть и снабжая их пышными многообразными метафорами, открывающими дополнительный слой удовольствия для фантазии.
Однако на фоне Аривальда он, наверно, был отвратительно невинен, как монастырский послушник. В свободное время тот частенько околачивался под лестницей, будучи на короткой ноге с пажами и даже был частым гостем в казармах, отчего легко мог загнуть такую историю, что Гримберт, даже не поняв в полной мере ее смысла, ощущал, как тлеют его собственные уши. Например, эта его история про трех монахинь и попугаяон слышал ее не раз, но так и не понял в полной мере, что именно в ней должно вызывать смех. Или коронная, которую Вальдо рассказывал с особенным удовольствием, в которой в фигурировали дочка мельника, маслобойка, апостольский протонотарий[1] и мешок брюквы. Гримберт всякий раз смеялся, даже тряс головой и подмигивал, словом, делал все, что полагается делать мальчишке, услышавшему славный соленый анекдот, однако стеснялся признаться Вальдо, что не вполне понял суть. Не хватало еще выставить себя еще большим остолопом, чем есть!..
Двигаться было все труднее. «Убийца» прокладывал себе путь сквозь трещащий подлесок с непоколебимой уверенностью большого механизма, даже не собираясь жаловаться, но вот его владетель, заточенный внутри бронекапсулы, обречен был испытывать все больший и больший дискомфорт. Равномерная качка, неизбежная во время движения, почти незаметна, если тело в должной мере привыкло к доспеху, к тому же в режиме нейро-коммутации жалобы тела были едва ощутимы. Беда подкралась с другой стороны. Стиснутое со всех сторон жесткой обшивкой тело, долгое время находившееся без движения в тесном пространстве бронекапсулы, начало мучительно саднить, особенно в области седалища. Не спасал ни плотный кожаный гамбезон, в который Гримберт был облачен, ни осторожные попытки размяться в замкнутом пространстве. Правду говорил старый пьянчуга Магнебод, рыцарь в своем искреннем служении подчас сталкивается совсем не с теми проблемами, к которым готовился
«Пусть ученые господа и поэты ведут между собой спор на счет того, что рыцарю более важно, голова или сердце, возвестил тот как-то раз, вываливая свое необъятное брюхо из «Багряного Скитальца», Как по мне, беречь в первую очередь стоит жопу. Всего за один ходовой день эта мерзавка припомнит вам больше, чем самый сборщик податей!»
Легко ему было говорить, мрачно подумал Гримберт, пробираясь сквозь глубокие снежные завалы Сальбертранского леса. Его доспех, побывавший в великом множестве сражений, был оборудован настоящим рыцарским ложементом, ему не требовалось трястись в бронекапсуле «Убийцы», больше похожей на обшитый листовой сталью гроб, чья система амортизации была столь примитивна, что больше подошла бы не боевому доспеху, а крестьянской подводе.
Несмотря на то, что тело в режиме нейро-коммутации делалось нечувствительным, как бы слегка оглушенным, многочасовая тряска внутри доспеха неумолимо истощала его силы. Конечности от долгой неподвижности онемели и неприятно покалывали, кости казались сухими трухлявыми ветками, а желудок скрутился в тугой бельевой узел.
Пора было делать привал, но Гримберт вновь и вновь малодушно откладывал приказ. Может, задница у Вальдо попросит пощады первой?.. Однако судя по тому, как монотонно мерял шагами Сальбертранский лес «Страж», он даже не думал об остановке. Вот ведь хитрец! Делает вид, будто ему самому привал ничуть не нужен, ждет, пока Гримберт первым проявит слабость.
Хронометр «Убийцы» утверждал, что уже два часа пополудни и, судя по всему, в этот раз не сбоил. Солнце, похожее на розовую промороженную виноградину, достигнув высшей точки своей траектории, уже клонилось вниз. Дьявол! Гримберт мотнул головой, мимолетно ощутив сопротивление нейро-шунта в затылке. Он потратил до черта времени, выслеживая этого треклятого оленя, вместо того, чтоб заняться настоящим делом, ради которого все и было затеяно. И вот пожалуйста, самые драгоценные дневные часы уже упущены. Того времени, что осталось до сумерек, может и не хватить, сумерки зимой ранние, они превратят и так безжизненный пустой Сальбертранский лес в истый лабиринт.
Но двигаться без передышки тоже не годилось. Вздохнув, Гримберт бросил взгляд вокруг, приглядывая место для остановки. И почти тотчас нашел.
Вижу подходящее местечко для привала, объявил Гримберт в микрофон, изнывая от желания расстегнуть пропотевший гамбезон и хорошенько почесаться, точно искусанный блохами бродячий пес, Сорок туазов впереди, по правому борту. По-моему, весьма милая опушка, и снега немного. Дадим нашим лошадкам немного отдыха, а, Вальдо?
Гусиный жир, Грим. Помни про гусиный жир.
А, черт! Пусть будет восемьдесят метров, если тебе так больше нравится!
Что, уже косточки ноют?
Ничуть, отозвался Гримберт с фальшивой небрежностью, так, будто ему ничего не стоило дошагать хоть до самого столичного Аахена, Просто не хочу, чтоб ты заблевал своего «Стража» изнутри. Только вообрази, до чего нелегко тебе будет оттирать бронекапсулу снегом!
***
Они остановились на краю опушки, плечом к плечу, как полагается двум рыцарям в дальнем путешествии, ведущий и ведомый. Гримберт нарочно определил место стоянки с таким расчетом, чтоб кустарник укрывал доспехи хотя бы с одной стороны, но при этом не помешал бы им вести огонь в случае необходимости и не заслонял секторов огня. Такая мера предосторожности могла выглядеть странно в глазах АривальдаСальбертранский лес казался безжизненным, как и прежде, едва ли он мог укрывать какую-то опасностьно Гримберт не собирался держать ответ перед своим старшим пажом. По крайней мере, не сейчас.
Сложнее всего было разорвать нейро-коммутацию с доспехом. Действие было простое и привычное, не сложнее, чем вытащить шпильку из волос, но пальцы, давно нащупавшие основание нейро-штифта, выпирающее из затылка, предательски медлили. Как и сам Гримберт, они хорошо знали, что за этим последует, и в меру возможностей оттягивали неизбежное.
Щелчок.
Хорошо знакомый, механический, он возвещал страдания и для духа и для тела, страдания, к которым невозможно привыкнуть, вне зависимости от того, сколько времени ты провел в доспехе, три года или тридцать три.
Мир вокруг него мгновенно потускнел, потеряв великое множество красок и оттенков, сделался водянистым и блеклым, едва ли не хлюпающим. Точно он уставился вплотную на невысохшую акварель, что изображала окружающий мир, в придачу акварель весьма дрянную и неказистую. Потребовалось несколько томительных секунд, чтобы заставить тело вспомнитьименно так он видел мир все двенадцать лет своей жизни.
Механические глаза «Убийцы» были по-своему несовершенны и имели безнадежно устаревшую конструкцию, но даже они позволяли видеть мир в бесконечно более широком спектре, чем человеческие, его собственные. Они сообщали всякому объекту, оказавшему в поле их зрения, четкость форм и чистую перспективу. Они способны были рассматривать даже еловую хвою под ногами доспеха, так отчетливо, что можно было разглядеть каждую иголочку. Лишившись их, Гримберт ощутил себя слепцом, обреченным видеть мир не в его истинном обличье, а лишь в жалком изувеченном подобии. А ведь есть люди, которые всю жизнь видят его именно так!..
Он больше не ощущал запахов, отчетливо, как ищейки из отцовских псарен, улавливая тысячи ароматов спящего леса. Не слышал шорохов на всех мыслимых частотах и диапазонах, шорохов, которые были бесплотны для человеческого уха.
Его тело больше не было тяжелым и массивным, крепким, как гранитный валун, оно сделалось податливым булькающим бурдюком из плоти и крови, заточенным в стальной темнице, жалким и слабым, таким, что Гримберт едва не всхлипнул от отвращения к самому себе. Эти уродливые пальцы, состоящие из обтянутой кожей костей, эти тонкие полупрозрачные ногти, эти острые выпирающие колени Омерзительная и примитивная конструкция, не идущая ни в какое сравнение с благородным обликом воина. Должно быть, Господь нарочно испытывал человеческую душу на прочность, поселив ее в столь ветхую и жалко устроенную обитель
В этот миг, когда его душа отрывалась от стального тела, Гримберт сам ощутил себя мертвым оленемвыпотрошенной оленьей тушей, но не лежащей в снегу, а заточенной в броневую сталь. Совокупностью беспомощных мягких слабых клеток, внутри которых вместо масла и охлаждающей жидкости текут теплые соки и секреции. Паскудное, мерзкое ощущение, которое, должно быть, испытывал Адам, когда Господь низвергнул его из Эдема.
Едва ли другие переносили его легче. Мессир Магнебод, его наставник и один из старейших рыцарей Туринской дружины, выбравшись из кокона «Багряного Скитальца», часто мучительно блевал в услужливо поднесенную маркграфскими слугами бадью, да и отец, чего греха таить, после расстыковки часто выглядел мертвецки бледным.
Великая сила взимает великую плату. Так уж заведено в мире испокон веков.
Борясь с тошнотворной слабостью, Гримберт наощупь распечатал люк «Убийцы» и прыгнул прямо в снег. Вздумай он исполнить такой трюк с бронерубки «Багряного Скитальца» или отцовского «Вселенского Сокрушителя», отделался бы самое малое переломанными ногамиросту в них было как в церковной колокольне, а то и побольше. Другое дело «Убийца», который на фоне настоящих рыцарей выглядел точно дряхлый мул, поставленный напротив статных першеронов. Его бронированная макушка, похожая на приземистую, из серой броневой стали, крепостную башню, взирала на мир с высоты около полутора туазов[2]даже ребенок запросто спрыгнет, не ушибившись.