Эрика УотерсПеснь призрачного леса
Посвящается моей сестре Мелинде
Глава 1
Сегодня мне нет покоякак и призракам. От шороха и вздохов листвы деревьевмурашки по голове, обострилось восприятие. Я чувствую что-то в паузах между музыкальными звуками, которые мы извлекаем из нот, словно вибрацию, слишком низкую для человеческого слуха. Она уже много недель стоит тут, в лесу, просто я не могу ее разобрать, уловить. Она от меня ускользает.
А остальные ничего не замечают. Сара низко склонилась над своим банджо, темные волосы упали на лоб, губы сосредоточенно сжаты. Музыка льется из-под ее пальцевяркая, как солнечный свет, скользящий по сосновым иголкам. В этом сиянии очертания Сариного силуэта мягки, а ресницыпушисты, словно крылышки мотылька.
Роща за ее спиной пронизана золотом далеко-далеко, до самого края маминых владений, а там уж начинается стена настоящего Леса. Там уже свет не властен, он уступает место теням. Там деревья высоки и растут очень тесно, да вдобавок их увивают плющи, а снизузаросли ежевики. Именно там любят собираться привидения, когда выбираются погулять из дома тети Ины. Именно оттуда доносит ветер их тихий шепот. Вот и сейчас. Слов я не разбираю, но звуки манят меня, отвлекают от музыки.
О господи, Шейди. Голос Сары разрубает песню, словно ударом мачете (Орладно одним хлопком по гитарным струнам обрывает только что взятый аккорд). Опять не вступила когда надо. Почему ты пропустила момент?
Мотыльковая мягкость мгновенно исчезает.
Прости. У меня на коленяхдешевая самодельная скрипочка. Я опускаю на нее взгляд. Мне почти нечего исполнять в этой песне.
Из обтрепанного подола моей юбки вылезла нитка. Я тяну ее и наматываю на палец.
Уже второй раз я забыла вступить где надо. Я сегодня рассеянная. Но, если честно, это потому, что песня меня не вдохновляет. Я хочу научиться играть блюграсскак папа, чтоб музыка лилась свободным дыханием, а ритм отбивало сердце. Но если Сара и дальше будет подбирать песни исключительно из фолк-рока, я никогда не научусь.
Она нетерпеливым движением откидывает назад короткие растрепанные волосы, показывая модно коротко подстриженные волосы над ухом и родимое пятно в форме облака за ним. Сколько же раз я представляла себе, как пробегаю по нему губами
Шейди, «Открытые микрофоны»уже через неделю. Если тебе не нравится, можем сыграть там что-нибудь другое, но если не выберем песню уже сегодня, отрепетировать не успеем. В голосе Сарырезкие, раздраженные нотки. Словно ее заставляют выполнять задание в паре с нерадивым одноклассником. Ты ведь знаешь, мне позарез надо выиграть этот конкурс.
Прости, снова извиняюсь я уже громче и берусь за гриф скрипки, демонстрируя полное внимание. Виновата тут только я, но раздражение в голосе Сары заставляет меня уставиться на нее в ответ. Все мысли о губах и облачках испарились. Ты же знаешь, я тоже хочу победить.
Главный призбесплатные полдня в небольшой студии, и можно будет записать одну песню на качественной аппаратуре и с настоящими профессионалами. Здорово, что и говорить, но важнее для менячувства Сары. Хочу, чтобы она порадовалась. Хочу видеть счастье в ее глазах. Она считает, все это поможет ей поступить в хорошую музыкальную школу.
Однако пока мы даже не можем решить, что сыграть на вечере «Открытых микрофонов». Саре нравятся новейшие, как можно более популярные фолк-роковые композиции, Орландо перелетает с цветка на цветок музыкальных пристрастий с легкостью и беспечностью бабочки, а я по-настоящему раскрываюсь, только когда мы играем традиционный фолк и блюграсс. Мы будто остатки от трех разных блюд, из которых кто-то пытается сделать запеканку.
Можно попробовать «Вэгон-Вил». Там сильная партия для скрипки, предлагает Сара.
«Вэгон-Вил»? От удивления я даже вздрагиваю. Последний раз мы играли эту песню с Сарой вдвоем, одни, у нее в комнате. Причем едва успели начатьи минуты не прошло, как наши губы оказались в сантиметре друг от друга. Поцелуя не случилосьона успела отстраниться, но с того дня все для нас и между нами изменилось. Мы никогда об этом не разговаривали, но, может, теперь Сара решила мне напомнить, подтолкнуть меня, дать мне возможность открыться?
Она смущена. Лицо сразу заливает густой румянец. Нет, она не хотела намекать на тот недопоцелуй.
«Вэгон-Вил» это уже немного заезжено. Я отвожу взгляд.
Зато народ всегда в восторге, как ни сыграй, возражает Орландо.
Он не обратил внимания на то, что между нами только что пробежало. Лежит себе, растянувшись на животе, очки в проволочной оправе сползли на кончик носа, который, в свою очередь, завис сантиметрах в восьми, не выше, над копошащимся месивом из мокриц, собранных под соседним камнем. Репетировать в лесу с Орландо всегда чреватото он за кузнечиком куда-нибудь упрыгает, то над муравейником на час-другой зависнет. Эти его манеры рассеянно-увлеченного натуралиста Сару злят, но нельзя же заставить человека разлюбить то, чем он увлечен. А Орландо увлечен насекомыми.
Есть еще идеи? вопрошает Сара.
Я уже давно разучиваю «Балладу о двух сестрах». Орландо она тоже нравится.
Не. Слишком она чудна́я, бредовая и жуткая. Она качает головой.
Я пожимаю плечами. Сарина правда. «Баллада о двух сестрах» это старинная народная песня, как можно догадаться, о двух сестрах. Они обе влюбляются в одного парня, и одна другую топит в реке. Потом тело погибшей выносит на берег, там его находит юный менестрель и из костей мастерит арфу. Точнеесаму арфу из костей, а струныиз ее волос. Певец идет к родному дому несчастной. Однако там арфа из останков утопленницы способна играть лишь одну мелодию: «Прощай, отец мой дорогой».
Отец сыграл мне «Балладу о двух сестрах» в один из периодов душевных невзгод, когда все его песни окрашивались мрачными, тоскливыми тонами независимо от содержания. В такие времена папа так отдалялся от ярких красок и переливов блюграсса, как только может отдалиться человек со скрипкой в руке. Легко было представить себе, что это он лично загубил добрую сеструтак надрывно заливался его инструмент, так хрипло-печально лился голос:
Струна запела под рукой,
«Прощай, отец мой дорогой!»
Другая вторит ей струна,
«Прощай, мой друг!» поет она.
Я разучивала «Балладу» много недель подряд, но исполнить ее, как отец, и сейчас не смогу. У меня все равно получается по-своему. Интонация выходит сладкозвучной и светлой, как я ни стараюсь ее углубить и «затемнить». И все равно эта песня меня не отпускаеткак будто скрипка моя сама хочет играть только ее, и все тут.
Никогда не призналась бы кому-то, да и самой себе признаюсь с содроганием, но если бы мне подарили скрипку из папиных костей, я не отказалась бы. Приняла бы и узнала от нее все тайны, что он унес с собой, все печали его сердца. Думаю, это они делали его музыку такой прекрасной.
Никак не пойму, почему ты так упорно отвергаешь все новое. Сара словно читает мои мысли.
А я не пойму, почему ты отвергаешь все хорошее, парирую я, вспыхнув.
Сара уже открывает рот, чтобы возразить, но тут же смыкает губы и упирает взгляд в колени. Так всегда: напускает на себя самый жесткий, властный вид, но под ним неизменно скрывается другая Саранежная, легкоранимая, которую первая так тщательно прячет. Мой укол оказался весьма болезненным.
Я не успеваю извиниться, она хватает банджо и гордо удаляется прочь через лестолько сосновые иголки из-под ступней разлетаются. Орландо со стоном воздвигается на ноги и удалятся следом за ней, оставляя меня наедине с деревьями. Как бы мне хотелось донести до Сары, как-то ей объяснить, что́ для меня значит игра на скрипкеа также что значила раньше и что никогда больше не будет.
Я понимаю: скрипка может дать мне путевку в другую жизньподальше от маминого тесного, переполненного трейлера, от шмоток с благотворительных базаров, от консервов и коробок с готовой дешевой едой. От воспоминаний, не дающих покоя ни днем, ни ночью. Но не ради этой возможности я играю. Вся история моей семьи; все, что мы потеряли, все наши скелеты в шкафах, все наши горести и печалиэто самая подлинная часть моего естества и живое звучание моей музыки. Поэтому играть на Сарин манердля меня все равно что топором рубить собственные корни.
Откуда-то из-за деревьев доносятся нежные и жизнерадостные ноты банджо. Сара затягивает песню Гиллиан Уэлчту, что об Элвисе. Орландо подпевает голосом мощным и густым, как патока.
От этого мотива на меня накатывают томление и ностальгияя вспоминаю, как мы трое впервые встретились в девятом классе. Сару перевели к нам из школы в другом округе, а Орландо переехал в Брайар-Спрингс из Майами прошлым летом. Через две недели мы уже стали закадычными друзьями, а спустя еще немного времени создали группу. Орландо был счастлив, когда понял, что блюграсс, любимый нами с Сарой, напомнинает ему гуахируэто «кубинское кантри», которое он с детства играл вместе с дедом и дядьями. И он научил нас нескольким кубинским песням, а мы егоблюграссу и фолку. Мы стали друзьями благодаря музыке, но сейчас, похоже, она же нас разделяет. Если бы мы только могли вернуться к началу, снова играть вместе просто для развлечения, для удовольствия, смеяться полпесни напролет
Я встаю и иду по звукам, будто по дорожке из хлебных крошек.
Они синхронно поднимают глаза, когда я подхожу к их полянке.
То, что надо, говорю я, отбрасывая все сомнения. Это мы и сыграем на «Открытых микрофонах».
* * *
Сара с Орландо уходят домой, а я немного задерживаюсь в лесу. Солнце уже заходит, кругом тихо, глухо, тени от крон чернильными пятнами стелются по земле. Прохладный воздух напоен сладкими запахами ранней весны.
Поднимаю скрипку и вдыхаю покой, закрыв глаза, чтобы сосредоточиться. Где-то поблизости ухает виргинский филинсловно мама ворчит и зовет меня за собой: мол, давай, что же ты остановилась?
Папа всегда говорил: сумерки идеально подходят для вызывания призраков, ведь это время промежуточное, переломное, когда граница между мирами становится тонкой, как папиросная бумага. Ду́хам в такую пору очень одиноко. Эта скрипка дырочку не проделает даже в папиросной бумаге, но другой у меня нет.
На папину привидения слетались, как колибри на нектар. Моя лишь способна напоминать мне о том, чего во мне нет и никогда не будет. Смычок рассекает струны, горестный вопль летит в синюю тишь и пугает филинатот ворохом перьев срывается с ветки где-то высоко у меня над головой, недовольно ухнув напоследок.
Я снова и снова исполняю от начала до конца «Двух сестер», представляю себя той, что утонула. Мир перед глазами словно заливает бурая речная вода. Потом играю «за» менестреля, «нахожу» труп девушки и «натягиваю» ее длинные пепельные волосы на корпус воображаемой арфы. Но мелодия выходит та же самая, такая жегрустная, светлая, тихая и спокойная, как река, омывшая бренные кости добела.
В конце концов даю песне затихнуть, и последние звуки поглощает кора худосочных сосен. Ночь обволакивает меня, воздух становится густым и липким. Цикады заводят свою мелодию с того момента, как стихла баллада. В кустах шуршат какие-то мелкие зверьки. Деревья вздыхают и стонут все горестней, все жалобней. Кажется, лесэто огромное ухо, которое вечно прислушивается и никогда не слышит того, чего ожидает, на что надеется. Может, скучает по папиной скрипке вместе со мной? А может, ждет, как я, когда прорежется его собственный голос?
Я поднимаю футляр, чтобы сунуть в него скрипку, и тут вдруг запоздалым эхом из-за деревьев доносится обрывок музыкальной фразыглубокая, чистая, полная скорби «тень» от последней дуги моего смычка по струнам. Каждая мышца во мне, каждый нерв ждет теперь еще хоть ноты
Шейди! От маминого трубного голоса из трейлера меня даже подбрасывает. Ужинать!
Хлопает дверь. Я встряхиваюсь, как собака после купания, укладываю скрипку в футляр и направляюсь к дому. Назадчерез темнеющую сиротливую рощу, назадк маминому трейлеру, назадк очагу жизни, разожженному нами среди пустоты, оставленной папиной смертью.
Глава 2
Наше жилище на колесах всегда вызывает у меня ассоциацию с жестяной банкой, под которую подложена петарда: вот-вот взорвется. И сегодня так же. Джим, мой отчим, разлегся в глубоком кресле и смотрит канал NASCAR, причем так громко, что кажется, будто трасса проходит прямо по трейлеру, вот-вот тебя собьет болид или обдаст запахом паленой резины. Мама у плиты гремит кастрюлями и сковородками, беспрерывно ругаясь себе под нос, а моя двухлетняя сестренка Хани цепляется за ее форменный фартук из «Уоффл-Хаус». От запахов жареной курицы, картофельного пюре быстрого приготовления и консервированного шпината, ударивших в нос, меня едва не выворачивает.
Где тебя носило, Шейди? интересуется мама, завидев меня у перегородки, отделяющей так называемую кухню от так называемой гостиной.
В роще, с Сарой и Орландо.
Хани на нетвердых еще ножках приближается ко мне, и я машинально начинаю сплетать прядь ее шелковистых волос. У меня у самой шевелюра такая густая и кудрявая, что фиг запустишь пальцы, так что остается играть с Ханиной. Обожаю.
Они уже час как по домам. Ты что, торчала там одна и на скрипке играла? Мама отирает пот со лба тыльной стороной ладони.
Я молчу. Она не унимается:
Ты как твой отец, слишком занята своим инструментом, чтобы найти время мне помочь.
Мама не в духе, но я понимаюне из-за меня. Собственно, это никогда не из-за меня.
Давай я тебе помогу. Что мне сделать? Легонько касаюсь ее руки.
Ее взгляд смягчается.
Сходи позови Джесса ужинать.
Я снова пересекаю гостинуютеперь в обратном направлении. Джим меня даже не замечает, поглощенный гоночной круговертью. Звонит его мобильныйон и на него не реагирует.
Стучусь в дверь к Джессу и просовываю в нее голову.
Мама ужинать зовет.
Мой старший брат сидит на кровати, прислонившись спиной к изголовью, в ушах наушники, в руках телефон, пальцы без остановки набирают текст. В динамиках глухо лязгает, как металл, ужасная музыка.
Джесс!
Чего? Он резко выдергивает один наушник и откидывает с глаз копну светло-каштановых волос.
Ужинать идешь или нет? Имей в виду, мама не в настроении, так что советую не игнорировать.
Джесс вздыхает так, словно я его на эшафот приглашаю.
Что ты натворил на сей раз?
Почему обязательно я?
Потому что косячишь у нас только ты. Тебе что, время некуда девать? Занялся бы чем-нибудь приятным для разнообразия. Мог бы в моей группе поиграть. Необязательно на скрипке. На мандолине, например, или еще на чем-нибудь. Папа бы ужасно расстроился, что ты
Не успеваю я и фразы закончить, как лицо Джесса становится каменным.
Да пошла ты.
Я отступаю на пару шагов и отворачиваюсь, щеки краснеют от злости и смущения. Поворачиваюсь, чтобы уйти, но брат окликает:
Прости. Я не хотел.
Я резко разворачиваюсь к нему лицом.
Нет, именно хотел.
Иногда я Джесса просто не узнаю теперь. Но все равно люблю. И скучаю. Скучаю по нему прежнему, по нашей жизни и дружбе до того дня, как папа погиб у него на глазах, а мама привела на его место другого мужчину.
Ну да, хотел. Но все равно прости. Не буду я играть такую музыку, не нравится она мне, понимаешь? Голос Джесса смягчается. От того, что ты раз за разом проигрываешь эту скорбную песню, он не вернется. Только рану свою бередишь.
Его слова погружаются куда-то на дно моей утробы холодными и тяжеловесными рыболовными грузилами. Это правда. Может, я нарочно ее бережу? Затем и выступаю часами напролет в роще перед духами, которые все равно не ответят? Потому и играю без конца «Двух сестер» и ничего иного мне уже много недель делать не хочется?
Я пожимаю плечами. Лучше сменить тему.
По крайней мере, на «Открытые микрофоны» в следующие выходные ты придешь меня послушать?
Может, и приду. Он мягко выталкивает меня из своего «отсека». Ну, а теперь давай, давай, иди.
Когда мы наконец притаскиваемся на кухню, мамин взгляд впивается в Джесса, но она молчит, ничего не говорит. Джим сердито глядит на экран своего мобильника, снова зазвонившего.
Иду к плите и накладываю одну большую тарелку для нас с Хани. Если так делать, мама не замечает, что я совсем не ем мясо. Она категорически против моего вегетарианства. Сестренка на своем детском стульчике для кормления уже за столом, мне приходится протискиваться мимо нее, чтобы занять место между микроволновкой и окномв нейтральной, так сказать, зоне неизбежной перепалки.