Джим, вырубай свою громыхалку и иди нормально поешь со всеми, велит мама. А на телефон или ответь, или тоже отключай к черту.
Это Фрэнк, корова его забодай. Все достает меня насчет чертовых не доставленных вовремя пиломатериалов. Джим глушит аппарат, но продолжает на него пялиться. Принеси-ка мне тарелку сюда, Ширли.
Прислугу себе нашел? Мама смотрит на него сверху вниз. В книгах обычно пишут о «пронзительном взгляде голубых глаз», но это авторы просто маминых карих не видели. Она способна листовой металл прожигать.
Джим ворчит, кряхтит и приглушает звук телевизора. Затем плюхается на стул рядом с Джессом и каким-то образом втискивает свои длинные ножищи под стол.
Ох, парень. Ты, случайно, не знаешь, кто это сегодня так расстроил твою мать?
Джесс молчит. Уставившись в тарелку, он одновременно пробегает кончиками пальцев по ободку чашки со сладким чаем.
За него отвечает мама:
Директор звонил. Этот целую неделю в школе не появлялся. Она оборачивается к Джессу и применяет свой испепеляющий взгляд к нему. Ты хочешь, чтобы меня в тюрьму отправили за твои прогулы?
Может, пора уже вообще забрать его оттуда? предлагает Джек, потирая тыльную сторону своей вечно обгоревшей на солнце шеи. Пусть сам на жизнь зарабатывает. Поймет, почем фунт лиха. В колледж его все равно нипочем не возьмут, так какой смысл получать и среднее образование?
Мой сын окончит школу, как все нормальные люди, говорит мама угрожающим тоном.
Она сама бросила школу подростком и, только уже родив Джесса, смогла сдать госэкзамен и получить аттестат. Теперь при ней только заикнись о подобном, даже в шутку, и нарвешься на трехдневную лекцию о том, какой стыдвыходить на жизненную дорогу безо всякого образования и вообще о позоре невежества. Лучше бы Джим не начинал
Вообще, обычно он помалкивает, держит свои мысли при себепо крайней мере, в мамином присутствии, но сегодня огрызается. Вероятно, потому что Фрэнк, его брат и начальник в строительной компании, заездил Джима пуще обычного. А между ними с Джессом и так все плохо. Стоит им увидетьсясразу сцепляются, а сегодня Джесс явно под прицелом.
Да ты ведь за ним все равно не следишь, он у тебя растет, как сорная трава, творит что хочет, тратит жизнь попусту, так какой смысл школу-то оканчивать? вопрошает Джим. Все равно дело кончится кутузкой. И там ему будет самое место.
Брат вскакивает со стула, спинка с грохотом бьется о стену. Хани тоже подпрыгивает от испуга, глазки расширяются, но никто на нее, бедную, не обращает внимания. Последний раз, когда Джесс с Джимом так скандалили, маме пришлось разнимать их физически, дело едва не дошло до драки.
Но на сей раз Джесс только надменно скрещивает руки на груди.
Ну а тебе где место, Джим?
Ты одет, обут, над головой крыша есть, так? Я свою задачу выполняю. Вот тебе и ответ. Джим выковыривает из зубов кусок курицы.
Ага. Значит, мне надо стать таким, как ты. Горбатиться на какой-то дерьмовой работе за такие грошиподумать жутко! Загнать детей своего же лучшего друга в не менее дерьмовый трейлер и мариновать их там, навязав себя в отчимы, чтобы меня ненавидели? Думаешь, наш отец такого для нас хотел?
Джесс хохочет, но натужно, неестественно и противно.
Ты отца сюда не приплетай. Речь о тебе и твоем поведении. Джим качает головой и продолжает как ни в чем не бывало ужинать.
Он старается казаться спокойным и невозмутимым, но рука сжимает вилку так, что та чуть не сгибается. Да, работа у Джимабольное место. Задолго до того, как они сошлись с мамой, его буйство и пьянство так гремели на весь город, что теперь отчима никто даже полы мыть не возьмет, кроме Фрэнка, а корячиться на старшего брата для негокак серпом по сердцу. Наверное, особенно потому, что Фрэнка все любят, а Джима считают мерзавцем. Я не могу сказать, что я не согласна.
От Джесса не укрывается, как противник вцепился в вилку, и губы его искривляются в ядовитой улыбке. Этот парень вообще все замечает и не пропускает случая подколоть.
А вот скажи-ка, Джим начинает он.
Но мама не дает им больше ничего сказать.
Ладно, все уже, хватит, Джесс Рэй. Не умеешь по-человечески вести себя хотя бы за столом, ступай к себе в комнату. Мы целый день трудимся не для того, чтобы вечером получать неблагодарность.
В глазах брата загораются гневные огоньки.
Он же первый
Не перечь матери, язвительно ухмыляется Джим. Он доволен: мама снова на его стороне.
Джесс пристально смотрит на них обоих, стараясь подавить ярость и совладать с собой. И наконец говорит сдавленным от боли голосом:
Можешь сколько угодно читать мне нотации, мама, но я знаю, что вы двое сделали, и я этого не смогу забыть! Он резко отталкивается от столадаже посуда звенити с топотом удаляется из кухни. Хотела, чтоб я стал нормальным мужчиной, так вышла бы за такого замуж! доносится уже из коридора.
Джим порывается идти за Джессом, но мама останавливает его, положив руку ему на плечо.
Оставь, Джим. Не надо.
Конечно, я понимаю, что́ брат имел в виду: их якобы давнюю любовную связь. Но это неправда. Еще когда мы с Джимом только съехались, я спросила маму, было ли между ними что-нибудь до папиной смерти, и та ответила: нет, конечно же, нет.
Мама, почему Джесс так упорно считает
И ты оставь, Шейди. Хватит! рявкает она. Лучше нарежь сестренке кусочек куриной грудки.
Я кривлю губы, с мясом мне возиться противно, но осознаю: лучше не спорить.
Джим же никак не остынет.
Гнешь-гнешь спину целыми днями, приходишь домой, а тут такая встреча, бормочет он, вставая из-за стола, забирает едва початую тарелку с собой в гостиную и там опять на полную громкость врубает телик.
Звенящую тишину трейлера снова прорезает монотонный рев гоночных машинвсе по кругу, по кругу, по кругу. Очень подходящая метафора нашей семейной жизни.
Мама сидит, уставившись в свою недоеденную тарелку. Она устала, ей грустно, ее снедает чувство вины. Хани балуется с едой, к счастью для всех нас, решительно не обращая внимания ни на крики и ссоры, ни на то, что они прекратились. Я заставляю себя проглотить еще несколько водянистых картофелин, но дольше уже не могу оставаться за этим столом.
Пойду немного воздухом подышу.
Ладно, детка, давай. Мама избегает моего взгляда.
И вот, едва выбравшись наружу, я набираю полные легкие ночного соснового аромата, с размаху плюхаюсь на ступеньку трейлера и затылком прислоняюсь к входной двери. Но механический рык из телевизора здесь по-прежнему слышен, поэтому я встаю и бреду по грунтовке, бегущей мимо нашего дома, вдоль частокола высоких деревьев, тени от которых тянутся за мной, как обрывки темных снов. Добравшись до конца этой короткой дорожки, выбираюсь на другую, тоже без асфальта, но поширеона упирается в шоссе. На пару сотен метров удаляюсь по ней.
Черные сосны остаются позади, а впереди открывается коровий выгон, и я вглядываюсь в противоположную его сторону, ищу глазами дерево, которое с некоторых пор полагаю своим. Это выжженный молнией дуб, скрученный, как выжатая половая тряпка, с бледной гладкой корой и ветвями, из последних сил тянущимися вверх, словно узловатые пальцы старухи. Большинству он, наверное, кажется уродливым, а мне вотпрекрасным, хотя дерево мое иссушено, бесплодно и одиноко. Я люблю представлять себе, как ономертвоепереживет всех нас и даже через много-много лет после нашего ухода будет стоять тут, нисколько не сетуя на отсутствие листьев и желудей, не страдая от того, что не способно дать, как другие дубы, благодатную тень путникам. Всякий раз, как я его вижу, меня к нему тянет, словно мы родня.
Раньше мы с папой часто проезжали мимо на машине, и папа всегда на этом месте затягивал себе под нос старинную балладу из цикла «Об убийствах». По папиным словам, она так и называлась: «Старинный дуб», хотя слов никаких не было, только печальная переливчатая мелодия, которая мне очень нравилась.
Сегодня над головой сияет множество тусклых и далеких звезд. Лес позади меня дремлет, дыхание его спокойно, даже самые верхние ветки самых высоких сосен уснули на безветрии. Ощущениесовершенно такое же, как когда папа играл на скрипке: будто вся природа замерла и ждет, что же откроет ей музыка.
Жду я, ждут деревья и призраки, подрагивающие в воздухе, несмотря на весеннее тепло, но все мое естество настроено на такую частоту, где ум улавливает лишь белый шум, помехи статического электричества. Сколько ни прислушивайся, безмолвие в мелодию не переходит.
* * *
Я готовлюсь ко сну, но чувствую себя все еще взвинченной и, можно сказать, даже на грани срыва. Все еще вихрем гуляет во мне музыкальный отрывок, услышанный перед ужином тогда, в роще. Все еще чувствую, как ду́хи настороженно прислушиваются к нему вместе со мной. Так я вряд ли смогу уснуть Но нет, оказывается, вечерние переживания и перебранка все-таки порядком меня измотали. Свалившись на постель ровно в десять часов, от беспокойных мыслей переношусь сразу под сень шумящей тенистой рощи в поток знакомых сновидений.
Вот я лежу еще в своей старой двуспальной кровати, еще в старомнастоящем, родномдоме. В открытое окно врывается сырой осенний ветер. У меня даже ступни окоченели, но закрывать окно не хочетсяведь из рощи доносится голос папиной скрипки. Тихая, заунывная, неизвестная мне мелодия сливается с обычной музыкой ночной природынаоборот, хорошо знакомой. Мотив грустный, но меня он успокаивает, умиротворяет, веки слипаются
Вдруг дверь спальни со скрипом отворяется, и я резко пробуждаюсь (во сне). Наверное, просто призрак какой-то забрел, ничего особенного. Натягиваю стеганое одеяло повышесначала на грудь, потом чуть не до самого носа, но тут слышу скрип половиц под шагами тяжелыми, ничуть не похожими на привычную, легкую и торопливую, поступь привидений. Поворачиваю голову к дверному проемутам стоит высокая темная фигура. Черт, лица не разглядетьсвет из коридора бьет сзади.
Сердце мое начинает бешено колотиться.
Папа? спрашиваю я, хотя тут же понимаю: это не папа, ведь его скрипка по-прежнему плачет в роще, и продолжаю гадать: Джесс?
Нет. Силуэт для брата слишком длинный.
Впрочем, кого я пытаюсь обмануть? Я уже догадалась. Уже знаю, кто это там, в дверях.
Он молчит. Он вплывает в комнату бесшумно, как чернила растекаются по бумаге, он приближается к изголовью моей кровати, вот он уже надо мной и заглядывает мне прямо в лицо. Я гляжу на него снизу вверхкак случалось уже десятки раз раньше, не в силах вымолвить ни слова, даже вздохнуть. У него нет лица. Он пустота. Онничто.
Рука тянется к моему горлу. Я понимаю: надо сопротивляться, надо кусаться, пинаться, царапаться, но тело не слушается, оно оцепенело. Конечности отяжелели, как гири, не сдвинуть с места. Кончики пальцев чужака уже легонько пробегают по моей глотке, и только тут где-то внутри меня рождается крик. Он вырывается изо рта, прорезает тьму спальни и заставляет темную фигуру отдернуть темную руку.
А я все ору, ору, и вот я уже никакая не девочка, не человек, состою не из плоти и крови, а из одних только звука и страха, несущихся в ночи.
Чья-то теплая ладонь ложится на плечо и легонько трясет его.
Шейди. Проснись. Открой глаза.
Я снова в трейлере, в нашем общем с Хани закутке, надо мной лицо брата. Напряжение во взгляде Джесса сменяется облегчением: я его узнала. Меня еще не отпустилолежу как парализованная, однако могу оглядеть глазами помещение: не спряталась ли где фигура из теней?
Ты так вопила, сообщает Джесс. Я думал, тебя душат прямо в постели.
Так и было. По лицу моему сбегает теплая слеза. Я отираю ее ладонью и понимаю, что снова могу двигаться. Сажусь на постели, вся разбитая, голова кружится. А где Хани?
В кровати напротив моей ее нет.
Наверное, заснула у мамы, отвечает брат, осматривая меня. У тебя что опять эти сны, как тогда?
Он не в состоянии произнести «до смерти папы».
Кошмары бывают у всех, отвечаю.
Но безотчетный ужас опять поселился у меня в груди и не отпускает, он тяжек, как тело взрослого человека. Вот уже четыре года, как я его прогналапришлось прогнать. Со дня папиной гибели не нападал на меня Черный Человек, выскальзывающий из полумрака и исчезающий в нем, в сумеречном пространстве между сном и явью. Между удушающим кошмаром и воплем пробуждения.
Если теперь он вернулся, значит ли это, что вернутся и остальные персонажи снов? Мертвая девочка на потолке, осы со жгучими жалами? Меня бросает в дрожь, глаза непроизвольно зажмуриваются. Почему именно сейчас? Зачем ему понадобилось возвращаться?
Шейди, что случилось? В дверях возникает мама.
Наверняка я перебудила весь дом.
Овладеваю собой. Отвечаю ровным голосом:
Просто дурной сон увидела. Все хорошо. Иди спать.
Джесс с ней не разговариваетвстает и протискивается в свою комнату. Мама, пробормотав «спокойной ночи», тоже уходит, и я остаюсь одна с физически отчетливым ощущением холодных пальцев на шее, звуков скрипки в ушах и тайны, в которую мне самой поверить страшно.
Черный Человек вернулся.
Глава 3
Сегодня суббота. Тревожное чувство, ожидание худшего или, во всяком случае, чего-то очень скверного все еще стоит у меня «поперек груди», когда я подъезжаю к дому тети Ины.
Этот дом, где я выросла, выглядит как обычно. Наверное, он всегда так будет выглядетьсколько простоит. Белая краска давно облупилась и приобрела тот же серый оттенок, что и тяжелые «бороды» испанского мха, свисающего с массивных дубов в палисаднике. Окна на верхних этажах покрыты слоем грязипаутина видна мне даже из машины. Трава вымахала слишком высокая, причудливая сеть трещин в кирпичной кладке переднего крыльца напоминает рисунок пуэрариевых зарослей.
Со стороны на первый взгляд могло показаться, что здание необитаемо, только розовые азалии цветут дерзко и яростно, выдавая наличие людей, ухаживающих за ними. Впечатление такое, что в присутствии этих азалий даже дубы нервничают. В смысле, обычно цветы придают саду и жилищу более нарядный, бодрый вид, а тут, по контрасту с их свирепой яркостью, строение и роща, наоборот, смотрятся как-то зловеще. Кругом одни тени и шорохи. Вдобавок еще и небо затянуло мрачными грозовыми тучами, и они всё сгущаются Мрачная картина.
Направляюсь к дверямруки увешаны сумками. С того самого дня, как я получила водительские права, моя еженедельная обязанностьзакупать продукты и всякие хозяйственные мелочи для тети Ины. Не то чтобы она сама не может выходить на улицупросто не любит. Ее нервируют скопления людей. А также открытые пространства. И лампы дневного света. Гастроном в тетином представленииидеальный образ ада. Мама говоритона всегда была такой, но с папиной смертью стало хуже.
Тетя Ина открываетвсе еще в ночной рубашке, несмотря на довольно поздний час.
Привет, дорогая. Улыбается и пропускает меня внутрь.
Она так похожа на папу, что у меня всякий раз в груди щемит. Та же белизна кожи, темные кудри, курносый нос. Вот только глаза у нееголубые, редкость в нашей семье.
Азалии у тебя скоро выше крыши вымахают, замечаю я, проходя в дом. И чем таким ты их подкармливаешь?
Тетя Ина загадочно шевелит пальцами в воздухе и уходит взять деньги из кошелька. Она каждый раз выдает мне «за труды и хлопоты» двадцать долларови это мой единственный источник дохода. Но я бы и без них «трудилась и хлопотала». Я люблю посидеть-поболтать с тетей и понимаю, как ей одиноко. Ну и к тому же начинаю совсем уже невыносимо скучать по этому старому дому, если долго здесь не появляюсь.
На кухне я помогаю разложить продукты по местам, и каждый шкафчик, каждый ящичек тутсловно шкатулка воспоминаний. Открыли они выплывают наружу. Вот папа варит арахис в огромной кастрюле. Мы с Джессом, пока родители спят, уничтожаем весь стратегический запас шоколадного печенья в доме. Мой домашний аттракцион: самодельный вулкан стреляет красной пеной до самого потолка.
Приходит, конечно, на память и плохое: кошмары с Черным Человеком по ночам, от которых я вскакивала и потом, даже посреди дня, жалась по укромным углам и украдкой заглядывала за все двери в домене притаился ли там мой мучитель? Вот прямо тут, на полу в кухне, я сидела однажды ночью после одного особенно жуткого сновидения, дрожала и рыдала, пока меня не нашел Джесс Но я все же стараюсь вытеснить подобные картины из головы и заменить их хорошими, добрыми, красочными. Что бы там ни говорил мой брат, я точно знаю: здесь мы были счастливы. Счастливыдаже с этими кошмарами. Даже с привидениямихотя именно из-за них мама решила переехать отсюда, когда не стало папы. Они ведьдухи не ее народа. Одно дело жить с призраками одной с тобой кровиа с чужими трудно поладить, особенно если темперамент не позволяет. Тогда призраки ужасно раздражают, всё в них не так. Даже кожу раздражают, не говоря уж о том, как на нервы действуют.