Единственное, что хорошо в смерти, что мы теперь можем в ус не дуть. Что они нам сделают? Засим последовала Его фирменная усмешка. Мы и так уже, считай, на том свете.
Я придумал себе форму: бейсболка, темные авиаторские очки, луисвилльская бита. Ральф назвал меня «группой поддержки». Мол, его и так боятся, а когда видят типа в очках с битой, то вообще готовы на все. Правда, он не говорил о нашем возрасте.
От медсестер не было отбоя: за следующие три месяца к нам приходили еще четырежды. Одна пыталась забрать коллекцию семейных фотографий у бывшего сожителя, с которым порвала после того, как он ее поколотил; отвергнутый спер фотографии и не желал их ей отдавать в наказание. Другая пожаловалась, что дружок ее дочери боится приходить к ней в гости из-за двух братьев, местной шпаны. Еще одна резалась в покер с пятью придурками из магазина подержанной электротехники, а те взяли за правило всякий раз жульнически обыгрывать ее на 5060 баксов. Четыре месяца она играла с ними раз в две недели, пока не поняла, что что-то здесь не так.
Все это было ерундой, развлечением. Но дальше возникла маленькая худенькая Кэлли. Сначала мы заметили кровоподтеки у нее на руках, потом то, как она заматывалась в платок, синяки на горле. Наконец, она явилась в больницу с двумя сломанными пальцами, две недели хромала и не могла скрыть фонарь под глазом. Другие медсестры шептались у нее за спиной, а одна сказала нам, что старшая медсестра расспрашивала Кэлли, что с ней происходит. Кэлли в ответ улыбнулась и ответила, что «у меня вся семья неуклюжая».
В эти дни примерно тогда мы с Ральфом убедились, что вряд ли протянем дольше отведенного нам времени. У меня на правом бедре вдруг выступило нечто явно онкологическое, а у Ральфа опять забарахлило сердцеэти проблемы у него то появлялись, то исчезали последние два десятка лет.
Мы почти не обсуждали свои проблемы. На такой стадии уже мало что можно сказать. Только и остается, что надеяться протянуть еще немного, а если порой удается помочь людям, то продолжаешь этим заниматься, насколько хватит сил.
Однажды вечером мы проследили за Кэлли, когда она возвращалась из больницы, и выяснили, что она живет в обветшалом сельском доме, торчащем на пустом месте одиноко, как маяк. Следующим вечером мы опять за ней увязались и дождались у ее машины, пока она выйдет из торгового центра.
Мои любимые пациенты, сказала она с улыбкой. Что, не нагляделись на меня на химиотерапии? Ее кошачьи зеленые глаза смотрели на нас с подозрением. Мы заметили, что она опять прихрамывает.
Точно. Том хочет предложить вам руку и сердце.
Ну, ответила она с прежней улыбкой, сначала мне придется обсудить это с мужем, верно?
Об этом мы и хотели с вами поговорить, Кэлли, сказал я. О вашем муже.
Улыбка исчезла, она тоже. Вернее, попробовала исчезнуть, но я загородил собой дверцу ее машины. Ральф взял ее за руку и отвел фута на четыре.
Что он ей сказал, я не слышал, но до моего слуха донесся ее голос:
Моя личная жизньне ваше собачье дело! Я все расскажу мужу!
Он поколотит нас так же, как колотит вас?
Кто вам сказал, что он меня бьет?
Помните, что я был полицейским? Я видел десятки таких случаев, как ваш. Это четкая система.
Значит, вы были неважным полицейским, потому что муж меня ни разу пальцем не тронул.
Три судебных запрета за пять лет, шесть звонков в службу 911, два посещения рентгенолога в связи с сотрясением мозга. Дважды вы проводили по три ночи подряд в женском приюте.
Город кипел жизнью: машины, доносящиеся откуда-то звуки рэпа, крики, смех, визг шин. А мы стали свидетелями маленькой смерти: она боролась не только с нами, но и с самой собой. Пакет с покупками выскользнул у нее из рук, она привалилась к машине. Из груди у нее вырвались сдавленные рыданияэто походило на первые признаки истерического припадка.
Я пыталась уйти. Пять или шесть раз. Однажды взяла детей и удрала в Сент-Джо. Это в Миссури. Две недели мы прожили в мотеле. На это ушли все мои деньги. Дети не возражали, они боятся его так же, как я. Но он нас отыскал. Так и не рассказал мне, каким образом. Знаете, что он сделал? Дождался, пока мы выйдем из кинотеатра, дети утянули меня в кино. Он засел в нашем номере. Открываю дверьа там он. Глядит на Люкасейчас ему восемь, а тогда было всего четыреи говорит: «Забирай сестру, Люк. Посидите в моей машине». А сын ему отвечает: «Не смей ее бить, папа». Представляете: четырехлетка, а такое говорит! В четыре года! А он мне: «Иди сюда, шлюха». Подождал, чтобы я вошла, и ударил так сильно, что сломал мне нос. И очки разбил. Увез детей с собой. Знал, что в этом случае я не смогу не вернуться.
Мы убедили ее пойти с нами в «ресторанный дворик» молла и выпить кофе. В воздухе буквально висел растопленный жир, хоть ложкой черпай. Говорят, в Техасе не жалеют масла для фритюра? Видели бы они, что творится в этом молле!
Но вы каждый раз возвращаетесь.
Я люблю его, Ральф. Не могу объяснить. Это как болезнь.
Не «как болезнь», Кэлли. Это болезнь и есть.
Может быть, если бы я знала, что могу удрать так, что он меня не найдет Судебные запреты его только смешили. А мне порой приходит в головув последнее время все чаще, что было бы, возможно, лучше, если бы он взял и убился за рулем своей проклятой колымаги. Ну, знаете, бывают же аварии с единственным погибшим Никому другому я не желала бы смерти с ним за компанию. Разве это не ужасно?
Ужасно, если вы его любите.
Это я только так говорю, Том. Я всегда так говорю. Но женщина в приюте свела меня с консультантом, и консультант объяснила мне то, что назвала «динамикой» моего отношения к нему. У нас в медицинском училище было два семестра психологии, и я всегда считала, что разбираюсь в таких вопросах. Но консультант заставила меня поразмышлять на темы, никогда раньше не приходившие мне в голову. В общем, пускай я это повторяю, но сама не уверена, что это так и есть И она стыдливо закончила:Простите, что устроила сцену на стоянке. Я собрала целую толпу!
А я содрал со всех деньги за просмотр.
Она откинулась на изогнутую спинку красного пластмассового кресла и улыбнулась.
Вымои настоящие друзья. Я весь день места себе не находила. Даже к детям не хотелось возвращаться. Знаю, это эгоизмдумать так Но я больше не могу выносить побои и пинки. Знаю, он взбесится, что я задержалась. Мигом домой, если нет хорошего оправдания, а не то пожалеешь! Разве это жизнь?
Ну, нет, согласился я, это не жизнь.
Пора его хватать!
Кэлли говорила, что на выходные повезет детей в парк развлечений, поэтому мы и выбрали этот вечер.
Нили не услышал наших шагов. Мы перебегали из тени под луну и снова в тень, пока он пытался выбраться из своего пикапа. «Пытался», потому что был настолько пьян, что чуть не выпал на землю; убился бы и без посторонней помощи, если бы вовремя не схватился за дверцу. Свесившись с края сиденья, он долго блевал себе под ноги. Его трижды вывернуло наизнанкуот этого меня самого чуть не стошнило. Потом он, конечно, спьяну ступил в своих ковбойских сапогах прямо в блевотину. Вытирая рот тыльной стороной ладони, он побрел было к дому, таща за собой след рвоты, но передумал и вернулся к машине. Распахнув дверцу, он что-то забрал из кабины. В лунном свете я разглядел, что это пинта виски. После здоровенного глотка из горлышка он сделал шесть шаговя считал, опять проблевался и двинулся через лужу своей рвоты примерно в направлении лестницы, ведущей в квартиру. Все это полностью нас устраивало. Никто не усомнился бы в том, что Нили надрался, сверзился с лестницы и умер.
Мы не стали медлить. Я занял позицию позади него в бейсболке, в очках и с битой в руках, а Ральф вырос перед ним со своим «Глоком».
Нили так залил глаза, что не видел Ральфа, пока в него не врезался. В него и в «Глок». Но и тогда он только и выдавил: «Чего? Спать охота»
Добрый вечер, мистер Нили. Зря вы так нализались. Надо быть осторожным, когда колотишь женщину вдвое меньше вас. Никогда ведь не знаешь, когда получишь сдачи.
Это что, пушка?
Похоже, да?
Он покачнулся на своих ковбойских каблуках, и я удержал его кончиком биты, ткнув в спину. Я был очень осторожен. Его падение с лестницы должно было выглядеть как несчастный случай. Мы не могли оставить на нем синяков, применить силутолько легкий толчок. Если он не умрет сам, придется слегка подсобить.
Ты чего?
Тебе бы соснуть, Нили.
Какой еще сон? Не дури мне мозги. У тебя хренова пушка.
Что, если у меня в машине найдется пицца?
Пицца?
Ну да, пицца.
Почему пицца?
Чтобы посидеть у тебя дома и поговорить.
Чего?..
Таккакнасчетпиццы?
Ральф отчетливо произносил каждое слово, потому что Нили оставалось до беспамятства не больше двух минут. Мы должны были заманить его наверх, не оставив на нем следов.
Пицца, Нили. Колбаса, говядина, пепперони.
Я позволил себе отвлечься на прелесть летней ночи. Мы с Карен впервые занимались любовью как раз в такую ночь, рядом с лодочной станцией. Тогда шел последний год нашей учебы в колледже. Потом мы часто, многие годы, возвращались на это место. Незадолго до ее смерти мы снова туда приехали. Я почти поверил в привидения: мне почудилось, что я вижу нас, молодых, на ночной реке, в старом прокатном каноэ из алюминия. Тогда вся жизнь была у нас впереди, мы были так молоды, восторженны, наивны! В этот раз мне захотелось опять сесть в старое каноэ и поплыть с женой вниз по реке, чтобы она умерла у меня на руках; может, мне бы повезло, и я тоже умер бы у нее на руках. Но нет, не судьба. И вскоре я перешел на одиночный полет.
Нили опять затошнило. В этот раз драматизма было гораздо больше, потому что он в конце концов упал лицом в собственную рвоту.
Что за дрянь! Когда его перестанет выворачивать, ты возьмешь его за одну руку, а я за другую.
Я думал, мы не станем к нему прикасаться.
И поэтому припас в заднем кармане латексные перчатки, как и я? Надо всегда готовиться к непредвиденным обстоятельствам. Потому копы и таскают с собой револьверычтобы подкладывать их преступникам. Иначе мы проторчим здесь до утра. Клинта Иствуда на тебя нет!
Ага, чтобы подкладывать людям огнестрельное оружие. Еще одно замечательное качество Иствуда.
Конечно, как я мог забыть? У тебя ведь такой нежный слух. Ты не желаешь ничего слышать о реальной жизни. Тебе бы только брюзжать и стонать, как Гарнер. Все, поднимаем этот вонючий кусок дерьма, и дело с концом.
Рвота требует усилий, так что неудивительно, что он весь взмок. Ночь была теплая, влажная, тело рыхлое, благо что не в плесени. Вытягивая его из лужи рвоты, я старался не дышать.
Тащить его нельзя. Они проверят его подошвы. Поставим его прямо и проводим вверх по лестнице.
Только бы он снова не начал блевать!
Однажды у меня так рвало одного чернокожего бандита. Жаль, что я не записал этого на пленку.
Вот уж порадовал бы внучат на Рождество!
Мне это нравится, Том. Остроумные шуточки в процессе совершения убийства первой степени. Сразу видно, что ты крепчаешь.
Мы не спешили. Его больше не рвало, зато, судя по вонище, он надул себе в штаны.
Перед первой ступенькой лестницы он вырвался. Мы оба считали, что он ничего не соображает и что проблем не будет, но он как-то вывернулся у нас из рук и три-четыре секунды карабкался вверх, как сбежавший из клетки дикий зверь, а мы стояли и смотрели на него. Когда он был уже на пятой ступеньке, Ральф опомнился и бросился за ним, я тоже. Ральф на бегу орал. Уверен, ему приходилось сдерживаться, чтобы попросту не пристрелить Нили.
Тому хватило ума, чтобы броситься бежать, но на большее он явно не замахивался, потому что, оказавшись наверху, остановился и достал из кармана связку ключей. Когда он, нагнувшись, стал шарить рукой по двери в поисках замочной скважины, его голова дернулась, и он уставился на нас так, словно впервые увидел. Недоумение в его взгляде сменилось ужасом, и он стал пятиться.
Черт, кто вы такие?
Как сам думаешь, Нили?
Мне это не нравится.
Нам это тоже не нравится.
У него бита. Он кивнул, указывая на меня, при этом он раскачивался, да так сильно, что я ждал падения. Потом его рука поползла в правый карман джинсов. Можно было подумать, что там у него спрятан злобный хорек.
Ральф показал ему складной нож с девятидюймовым лезвием.
Ты это ищешь?
Эй! Нили потянулся за своим ножом и потерял равновесие. Ральф успел его подхватить и поставить прямо.
Но у Нили еще оставались силы, и он, к моему удивлению, проявил неожиданную прыть. Ральф оглянулся на меня и подозвал кивком. В следующую секунду Нили сделал неуклюжее пьяное движение, вырвал у Ральфа нож и встал в боевую стойку.
Это выглядело бы устрашающе, если бы не его пьяное раскачивание.
И у кого теперь нож? крикнул он, пытаясь нас напугать.
Решил нас порезать, а, Нили? Ральф наступал на Нили, тесня его. Ну, давай! Ударь! Вот сюда. Он вытянул руку. Бей, не промахнешься!
Нили раскачивался, клонился назад, а Ральф подступал все ближе.
Какой ты жалкий, Нили! Бьешь жену, а когда тебе отдали твой ножик, боишься меня пырнуть! Ты не мужчина, но ты ведь и сам это знаешь? Каждое утро смотришь на себя в зеркало и видишь себя настоящего, да?
Вряд ли Нили понимал, что ему говорит Ральф. В его состоянии это и впрямь было бы мудрено. Все, что он понял, это что ему хотят причинить вред. Если не Ральф, то тип в бейсболке и в темных очках. Тот, с битой в руках.
Нили попятился назад и взмахнул руками в отчаянной попытке удержать равновесие. Ударившись спиной о тонкий брус, исполнявший на верхней площадке лестницы роль перил, он перевалился через него, сломав при падении. Он не вскрикнул на лету. По-моему, он так и не понял, что произошло. Когда он долетел до земли, я уже стоял рядом с Ральфом и пялился вниз, в тень.
Было совсем тихо. Ральф включил карманный фонарик, и мы уставились на Нили. Если он был еще жив, то очень натурально прикидывался трупом. Он находился не в той позе, которую мы обычно ассоциируем с падением с большой высоты: лежал на спине, с широко раскинутыми руками. Правая нога была немного подвернута, но ничего пугающего в этом зрелище не было. Распахнутые глаза смотрели вверх. В них не было ужаса, ничего такого, к чему нас приучили книги и фильмы. У нас на глазах у него под затылком стала расплываться лужа крови.
Спустимся и удостоверимся, предложил Ральф.
Можно было подумать, что кто-то включил звуковое сопровождение. В те секунды, пока Нили летел вниз, все звуки стихли, но теперь ночь опять ожила, да как! Ночные птицы, собаки, лошади, коровы, которым полагалось давно видеть сны, грузовики вдали, поездавсе дружно устроили такой немилосердный тарарам, что мне захотелось зажать ладонями уши.
Ты в порядке, Том?
С чего мне быть не в порядке?
Я вижу. Я знал, что тебе будет нехорошо.
Тебе-то, думаю, хоть бы хны. Подумаешь, мы всего-навсего убили человека!
Хочешь, чтобы я расчувствовался и сказал, что сожалею?
Пошел ты в задницу!
Он был полным козлом и рано или поздно убил бы нашу подругу. Может, не специально. Стал бы по привычке ее колотить и случайно убил бы. Так или иначе это бы произошло. И нам пришлось бы признать, что мы не сумели его остановить.
Я отошел от края площадки и уставился на ведущую вниз лестницу.
Тебе уже лучше? осведомился Ральф.
Да-да, кажется, лучше.
Клинт Иствуд, говорю тебе. Клинт Иствудна все случаи жизни.
Выяснилось, что Нили еще не умер. Нам пришлось долго стоять там, глядя, как он истекает кровью.
Я гостил в Фениксе, у старшего сына (жарковато там для меня), когда узнал о смерти Ральфа. Я зашел на интернет-сайт нашей городской газеты и увидел его некролог, возглавлявший раздел некрологов. На снимке ему было лет двадцать с небольшим. Я с трудом его узнал. Сердечный приступ. Он пролежал мертвый целый день, прежде чем сосед заподозрил неладное и попросил управляющего домом вскрыть дверь квартиры. Я снова вспомнил его слова об одиночном полете.
Ральф достиг наивысшего этапа одиночного полетасмерти. Я надеялся, что по ту сторону он нашел то, чего хотел. Сам я еще не разобрался, чего бы мне хотелось там найти. Будет ли там что-то вообще?
Врач сказал, что мне нужен новый курс химиотерапии. Результаты моих анализов быстро ухудшались. Медсестры в клинике сочувствовали мне, как если бы Ральф был моим близким родственником. Мне многое в нем не нравилось, емумногое во мне. Мы с этим так и не разобралисьнаверное, и не нужно было. Наверное, одиночный полет был единственной необходимой нам с ним связью. Одно могу сказать точно: без него время на химиотерапии тянулось гораздо дольше. Было дело, меня даже накрыло волной сентиментальности, и я поставил на DVD-плеере фильм с Клинтом Иствудом «Петля». Удивительно, но он мне, скорее, понравился.