Джеймс, среднего роста и несколько неловкий, шатен с непослушными кудрями, постоянно выбивающимися из узла на затылке, как и многие экслибры, не имел характерных черт, но его лицо, не отличаясь особенной миловидностью, всё же излучало любезность. На первой встрече, три года назад, Рашель приметила искры ума в его глазах. Она спрашивала себя подчас, не слишком ли уж старательно он скрывает умственные способности от других? Её бабушка была наверняка в курсе этого и именно потому так высоко его ценила. Отец Рашели и её брат обращались с ним как с дураком лакеем, и только Рашель раскусила Джеймса. Он вызывал у неё восхищение, хотя одновременно с этим она догадывалась, что с ним надо держаться настороже. Он носил белую рубашку и светлые штаны. Джинсы в доме не разрешалисьэтого запрета придерживались и Фейт с Рашелью, считая необходимым даже в мелочах выделяться вне имения на фоне плебса. От обычного мира дом был строго отделён, и границы его иной раз казались Рашель более непреодолимыми, чем границы убежищ.
Простите, что помешал, снова начал Джеймс, на этот раз адресуя свои слова к баронессе, явилась Ливия Кантос.
Глаза Фейта, казалось, заволокли тени.
Без доклада, он подозрительно взглянул на отца, не так ли?
Меня она не предупреждала, отвечал барон. Он перевёл взгляд на пожилую женщину, но та тоже покачала головой.
Они даже не находят для себя нужным придерживаться элементарных правил вежливости, процедила она с презрением. Врываются без предупреждения! Несомненно, чтобы сообщить о постановлении, в который раз принятом без нашего участия.
Отец Рашели отложил в сторону салфетку и поднялся из-за стола. Несмотря на все его потуги, присутствующие отлично знали, что посещение ведьмы Кантосихи ему льстило. Рыжеволосая, на десять лет старше Рашели, Ливия была достаточно хороша собой, чтобы даже своим врагам вскружить голову. Поговаривают, здесь не обошлось без библиомантики, одной из тех перманентных иллюзий, какие уже несколько лет были в ходу.
Ещё девочкой Ливия отличалась чрезвычайной привлекательностью, но, с тех пор как она сделалась официальным уполномоченным Академии, она свою внешность ещё более усовершенствовала. Не укрылось это и от барона. Тем не менее в присутствии Ливии он с завидным постоянством преображался в заикающегося идиота, позволявшего командовать собой как школьником.
Я я сейчас к ней выйду, засуетился он и хотел было бежать к двери.
Но баронесса подняла руку:
Фридрих, подожди! Она повернулась к Джеймсу: Проси её сюда. Мы все хотим услышать, что юная дама нам доложит.
Сын не успел возразить матери, как молодой человек уже покинул столовую. Барон молча поправил свой воротничок и стал дожидаться посетительницы вместе с остальными.
Фейт откинулся на стуле и скрестил на груди руки. Его высокомерие было напускным: Рашель ощущала кипевший в нём гнев. У неё тоже вызывало отвращение, что Кантосы, пренебрегая всяким этикетом, открывали двери в поместье Химмелей так, словно были у себя дома. Но, в отличие от Фейта, ей удавалось держаться отстранённо. В данном случае речь шла не о ней с братом и даже не об их отце.
Ливия Кантос вошла в салон:
Всем привет, сказала она спокойно и лаконично, с достоинством женщины, осознающей, какое впечатление она производит на окружающих. Надеюсь, я не слишком помешала трапезе?
Конечно, помешала, и она это отлично знала. Рашель поспорила бы на что угодно: час своего посещения Ливия выбрала, рассчитывая именно на такое стечение обстоятельств. Это только подтверждало давние подозрения Фейта: Кантосы были в курсе распорядка дня и обычаев имения Химмелей. Какое-то время Фейт даже думал, что это Джеймс подбрасывает сведения их противникам. Рашель же, напротив, никогда в это не верила. Фейт терпеть не мог экслибра, но шпионом тот наверняка не был.
Барон поспешил навстречу Ливии и нежно пожал её ручку:
Как чудесно снова вас увидеть, моя дорогая! Рады вас приветствовать.
Очень рады, съязвила Рашель.
Фейт обаятельно заулыбался:
Это для нас как приступ люмбаго.
Ливия пропустила замечания обоих мимо ушей, слегка поклонилась баронессе и бухнула громадный бумажный свёрток на стол:
Новости о братьях-бардах.
Опять диверсия? встревожился барон.
В определённом смыследа. На этот раз, правда, наши организации гроза миновала.
Баронесса повела своей тонкой бровью:
Как прикажете это понимать?
Вам говорит о чём-нибудь имя Мардук?
Опустившийся субъект, разыгрывающий из себя падишаха в гетто Либрополиса?
Ливия кивнула:
Мы заключили с ним сделку.
Неужели всё зашло так далеко? Теперь мы ведём дела с уголовниками? Баронесса скривила презрительную мину и воззрилась на сына: Ты наслышан об этом?
Это представлялось разумным, отвечал он.
И каков был план? поинтересовалась Рашель.
Мы распространили слух, будто Мардук завладел планом Санктуария, включив его в своё собрание библиомантических редкостей.
Фейт скрестил руки за головой.
Старая карта Дамаскана? Значит, она действительно существует?
Существовала. Пока мы её не уничтожили. Codex Custodis оказался весьма сомнительным. Мы не могли так рисковать. Ливия самодовольно улыбнулась. Дом Кантосов трудился месяцы напролёт, чтобы направить ход вещей в нужную колею. Сегодня братья-барды наведались в разбойничье логово Мардука. Они там изрядно набедокурили, но вынуждены были убраться ни с чем. При этом они не только нажили себе врага в лице влиятельнейшего либрополисского преступника, но и ничтоже сумняшеся засветились на его камерах видеонаблюдения. Ливия указала на свёрток. Мардук приказал незамедлительно направить нам записи. То есть теперь мы располагаем фотографиями террористов, до сих пор не значившихся в нашей картотеке.
Барон раскрыл свёрток и вынул оттуда несколько снимков крупного формата. Рашель и Фейт подошли и глянули ему через плечо.
Вот этомальчик-садовник, он стоит в списке объявленных в розыск. Ливия показала на фотографию молодого человека с тёмными волосами и неправильно зажившим после перелома носом.
«Головорез, да и только, решила Рашель, отребье самого низкого пошиба».
На следующем снимке была изображена женщина со светлыми волосами, выбивающимися из-под чёрного капюшона.
Изида Пустота, предательница.
Просто скандал, что всё так далеко зашло, отметила баронесса с другого конца стола. Если уж мы наших лучших агентов не можем удержать в узде, то скоро молва о слабости Академии докатится до самых дальних уголков убежищ.
Ливия холодно посмотрела в её сторону:
Уверена, дела шли бы значительно лучше, если бы в управлении участвовали слепые старухи.
Моя бабушка не слепая! набросилась на неё Рашель. Она просто не может больше читать. Вот и вся разница.
О, извините. Безусловно. После этого Ливия перестала обращать внимание как на бабушку, так и на её внучку.
Она пролистала стопку с фотографиями и наконец вытянула те из них, где можно было различить лица девичьей троицы.
С одной мы уже имели счастье познакомитьсяСаммербель Лилливик. Её папаша был диссидентом, а сама она ещё и похуже будет. Гостья ткнула в два оставшихся снимка. Впрочем, особенно пламенный интерес у нас вызывают личности вот этих двух.
С одного из снимков глядела светлоголовая девочка в чёрной водолазке.
А у неё в руке случайно, не петушиная книга? спросила Рашель.
Очевидно, это её сердечная книга. Она библиомантка, но откуда она взялась, мы не знаем. Её описание подходит одной девочке, которую пару месяцев назад видели в Хей-Кастл в Либрополисе, незадолго до того, как нам пришлось убрать директора Кирисса с поста. Мы допросим его на этот счёт, но, по всей вероятности, будет непросто. Он не слишком-то настроен на сотрудничество.
Она указала на вторую фотографию: третья девочка была примерно того же возраста, с короткими чёрными волосами, в слишком просторной кожаной куртке и броских полосатых лосинах. При виде такой вульгарности Фейта перекосило.
Эта с библиомантикой, пожалуй, не имеет ничего общего. Но зато девчонка умеет обращаться с букбордом, что говорит о том, что она из убежища или, возможно, из Либрополиса, хотя это только предположение. Ливия одарила барона улыбкой. Дом Химмелей высказал пожелание в будущем упрочить свою роль в Совете. Она бросила мимолётный взгляд на Констанцию. Мы читали ваши письма, достопочтенная госпожа баронесса, будьте увереныкаждое из двадцати одного. Отсюда наша просьба: разузнайте, кто эти девицы. Их имена, кто их ныне здравствующие родственники, всё, что может помочь их аресту и допросу.
Отец Рашели оторвал взгляд от фотографий:
Мы сделаем всё от нас зависящее.
Всё от вас зависящее или нетвсё равно, произнесла Ливия Кантос холодно. В итоге важно лишь одно: ваше расследование должно увенчаться успехом. Мы полагаемся на вас. Она слегка поклонилась всем присутствующим. И на этом я позволю себе распрощаться. Я рассчитываю на ваше содействие.
Без дальнейших разговоров она повернулась на каблуках и покинула салон. Джеймс поспешил ей вслед, чтобы проводить к выходу, но это было излишне.
Барон упал на стул и громко вздохнул, заметно переутомлённый этим визитом. За другим концом стола стояла его мать. Опираясь на свою трость, она направилась к одному из высоких окон. Погружённая в свои размышления, баронесса поглядела на улицу.
Рашель взяла в руки фотографии и, схватив Фейта за руку, повлекла его за собой вон из салона, в другую комнату. Она была очень возбуждена, но прилагала немалые усилия, чтобы не подать виду. Фейт уставился на неё подозрительно:
Что с тобой такое?
Вот эту, сказала Рашель и указала на черноволосую девочку в полосатых лосинах, вот эту я знаю.
Глава пятнадцатая
Старик, некогда бывший богом, странствовал по пустошам своего творения.
Здесь, в ночных убежищах, в Стране Забвения, царила вечная мгла. Иногда над беззвёздным небом полыхало северное сияние, но на самом деле за ним скрывались остатки библиомантики, высвободившейся во время войны и с той поры больше никогда не подвергавшейся контролю. Часто сверкала молния, рассыпая во все стороны дюжины световых жилок, как если бы сама чернота разлеталась на куски. Громовые раскаты могли разорвать старику барабанные перепонки, даже если буря бушевала далеко за горизонтом. Близь и даль смешивались в ночных убежищах самым причудливым образом. Приметы терялись на растрескавшемся ландшафте из гранита и пыли, как будто каждое следующее мгновение складывало из руин этой скалистой пустыни новые странные структуры.
Черты лица Зибенштерна стали угрюмыми, выглядел он ещё более удручённо и подавленно, чем в начале своего изгнания, белые волосы доходили ему до лопаток. Из-за бурь и ветров он собрал их в хвост и засунул под воротник своего чёрного плаща. Полы плаща ободрались об острые камни, между которыми он блуждал изо дня в день, но всё ещё защищали его от пронизывающего ветра и дождя. Плащ был его достоянием, дороже, чем посох пилигрима и круглая фляга, которую он регулярно наполнял водой в грязноватых промоинах в предгорьях. К тошноте, томившей его после питья, он уже привык, как и к скудному рациону из грибов и горьких корешков, которые он иногда находил в ложбинах. Время от времени ему удавалось поймать тощего кролика, которого он поджаривал с приправами из трав, росших в скалистых нишах и несколько напоминавших базилик. Это были счастливые дни. Но выпадали и такие, когда он голодал, спрашивая себя, к чему вообще передвигать ноги, ведь цели у него давно уже не было.
В начале ссылки тщеславие гнало его добраться до границ этой местности. Ещё в бытность свою Северином Розенкрейцем он сотворил мир библиомантики, написав его на бумаге. Тогда он предоставил членам «Алого зала» полномочия самим изобрести убежища. И по злой иронии судьбы он обречён теперь проводить последние дни в наикошмарнейшем из этих мест. Страна Забвения получила своё название, являя собой окаменевшее отчаяниемогила ураганов, дождя и смерчей пыли. И ещёодиночества.
С тех пор как его отправили в ссылку, на пути ему не встретилась ни одна живая душа. Иногда ему казалось, будто он различает голоса, призрачные беседы в трещинах гранита. Временами он просыпался от криков, но существовали они только в его снах. Его предназначенный для непогоды спальный мешок защищал от влаги, но никак не от собственной совести.
Многие простились с жизнью в ночных убежищах с тех пор, как библиоманты десятилетия назад были втянуты в войну. Заносчивость и гордыня ввергли их во множество опустошительных сражений, одно ужаснее другого. Они били врага, ни разу не встретившись с ним лицом к лицу; они уничтожили армию чернильных поганок, так и не узнав, кто был их кукловодом. Конечно, немногие избранные были в курсе. Чтобы обезопасить Санктуарий, они передвигали по Стране Забвения свои армии, словно фигуры по шахматной доске, ни разу не выйдя на сцену в качестве истинных полководцев. В этой войне не было победителей, но побеждённыхбез числа.
И на Зибенштерне лежала вина за этоза каждого погибшего, за всю боль, за все страдания. Уже тогда библиомантические силы его оставили; они исчезли со всеми теми, чьё возникновение и распад он наблюдал в течение более чем двух веков своей жизни. О том, что творилось в ночных убежищах, он знал и только глубже зарывался в свои книги на вилле Анжелосанто в Турине. Он обманывал сам себя, предав свои идеалы. Происходящее его более не касается, убеждал он себя. Его творение давным-давно обрело самостоятельность, и теперь им управляли другие. Ответственность несут три семейства, а не он. Так из творца он сделался молчаливым наблюдателем. И, когда позднее у него появился шанс вмешаться и провести итоговую черту, ему помешала она.
Фурия Саламандра Ферфакс.
Она и её соратники отправили его, бессильного и сломленного, в изгнание, и он принял это наказание. Столько людей поплатилось своей жизнью, и только потому, что ему однажды не хватило силы воли. Справедливость восторжествовала: теперь он сам скитался по этой глухомани словно призрак. Бо́льшую часть своей долгой жизни он провёл в одиночестве, в одиночестве и умрёт. Где-нибудь среди этих утёсов, наверное, не от голода и не от жажды, но именно здесь его ждёт конец. Может быть, ещё не сегодня или завтра, может быть, только через месяц или год. Но времени здесь больше не существовало: ни светлого дня, ни отчётливого звёздного неба. В рюкзак, который ему дали с собой, он сунул механические часы и с тех пор скрупулёзно следил, чтобы они не остановились, ведь движение стрелок, как это не парадоксально, было единственным символом постоянства в его жизни.
В старом бункере, выдолбленном в скале, он нашёл оружие и амуницию и теперь всегда носил с собой пистолет и ружьё, хотя это было смешно. Ни воином, ни охотником он никогда не был, но оружие ему пригодилось, чтобы отстреливать кроликов, мясо которых было главным украшением его скудных трапез. Кролики питались теми же травами, что и он, и оттого были такими же слабыми. Завелись ли они здесь после создания ночных убежищ или их сюда занесли библиоманты, он не знал. Но, размножившись, кролики служили пищей, судя по всему, не одному Зибенштерну. Иногда он натыкался на объедкиобглоданные кости или разорванную шкурку, и тогда ему становилось ясно: по этой пустыне скитались и другие, возможно, более выносливые, но такие же, как и он, изгнанники.
Когда его часы показывали время отхода ко сну, он отыскивал лаз в пещере или расселине. Иной раз он брился ножом или умывался, экономно вспенивая жидкое мыло из пластиковой бутылочки, припрятанной в рюкзаке. Ещё ему сунули плитку шоколада. Вероятно, это сделала Фурия, но к шоколаду он до сих пор не притронулся, приберегая его для особого случая. Он решил его съесть, добравшись до окраин Страны Забвения или же до границы собственной жизни, если у него достанет на это сил. Но сегодняправда, что означало это «сегодня», не было ли оно тем же, что и «вчера»? его ночлег будет куда уютнее, чем какая-нибудь сырая дыра в скале или расселина, кишащая мокрицами.
Тёмный силуэт башни он завидел ещё издаличёрный монумент войне на фоне вздрагивающих на краю мира молний. Некогда в стране, лишённой всяких ориентиров, библиоманты попытались наметить хотя бы какие-нибудь вехи, выстроив целую цепь маяков. Их сигнальные огни давно погасли, горелки остыли. Зибенштерн оставил позади уже пять подобных башен, решив однажды кочевать от одной к другой. Когда-нибудь он окажется перед последней, поняв, что край поля брани достигнут и за пределами его лежит лишь неизвестность.
Пять предыдущих башен лежали в развалинах, после набегов из ночных убежищ, шестую едва зацепило. Хотя дверь сорвало, а внутри некогда бушевал пожар, внешние стены огонь не повредил. На всех четырёх этажах царила гулкая пустота.