По-моему, нам следовало бы прежде сформулировать общую версию произошедшего, внесла предложение Саммербель. С Изидой.
Общую версию? Фурия сунула сердечную книгу в набедренный карман штанов. О чём ты? Мы же все при этом присутствовали и видели одно и то же.
Она нас предала, заявил Финниан, даже если тебе это не по вкусу.
Она нас спасла!
Почему же тогда она не попыталась оказать Арбогасту сопротивление?
Может, чтобы не подвергать нас опасности?
А тебе известно, Фурия, начала Саммербель, что Изида не имела ничего против того, чтобы мы вместе с ней проникли в штаб-квартиру Мардука? И головной боли по поводу того, что она подвергает кого-то опасности, она не испытывала.
Мардук, по моим наблюдениям, ворочает такими делами, которые вам и не снились, подхватил Финниан. Изида и до нашей операции всё знала. Так что не надо мне рассказывать о том, как она за нас волновалась.
Кэт молча смотрела на него. Сожаление из-за того, что ему пришлось вынести, а также раздражение, что он с Саммербель теперь заодно, отразились у неё на лице.
Мы все знали, на что идём. Фурия постаралась сказать это примирительным тоном, не умаляя того, что Финниан пережил за последние три месяца, но ичто важнеене вынося Изиде приговор за то, за что та не взяла на себя ответственность. Каждый из нас был готов проникнуть туда и добыть проклятый план.
План, которого там никогда не было, уточнила Саммербель.
Что ты хочешь этим сказать?
Что нам следует хотя бы рассмотреть вариант, что Изида об этом знала.
Чушь!
Саммербель встала и опёрлась на полку.
Это сообщение её не особенно потрясло. Тебе это не бросилось в глаза?
Фурия тоже поднялась, правда слишком поспешно, и тотчас же зашаталась. Кэт поддержала её за локоть, но та с негодованием стряхнула её руку:
Вы что ж, и в самом деле считаете, что Изида вас предала?! После всех месяцев невзгод и всего, что она для вас сделала?
Финниан и Саммербель опять перекинулись взглядами. Их согласие приводило Фурию в неменьшую ярость, чем Кэт, пусть даже и по другим причинам.
Арбогаст заявился туда из-за неё, заметила Саммербель, он сам сказал. По какой-то причине Изида ему всё ещё так дорога́, что он нас отпустил. Даже Финниана, хотя он вот уже столько месяцев объявлен в розыск. Но Арбогасту и это безразлично. И всё ради того только, чтобы подобраться к Изиде? Тебе не кажется, что это немного странно?
Одна часть сознания Фурии попробовала услышать аргументы Саммербель. По крайней мере, дать им шанс. Но вторую, более сильную часть буквально раздирало от слепой ярости.
Шесть месяцев Изида жила с нами под одной крышей! Она
И частенько наведывалась одна в Лондон, перебил Финниан.
Потому что там живёт её отец, который, между прочим, помогает деньгами нам всем! Господи, Финниан!
Долгие годы она избегала всякого контакта с ним. И вдругэти посещения. И как часто! Раз в неделю?
Это её дело. Фурия видела, что он намерен ещё что-то возразить, а потому без лишних раздумий оборвала Финниана. Кроме того, если уж она действительно с Арбогастом заодно, к чему вся эта канитель? Она могла бы послать ему сообщение и встретиться с ним тайно.
Может, ещё не пришло время, возразила Саммербель. Она шаг за шагом от нас отдалялась.
А что, по-вашему, ей понадобилось в Лондоне?
В Лондоне или Либрополисевсё равно. Она могла там собирать информацию о создавшемся положении, пояснил Финниан. Возможно, она известила Арбогаста о том, что мы затеваем. Неужели я единственный, кому эпизод с оригами показался странным? Арбогаст якобы отловил её, и она привела его к Изиде? Где же это случилось? Может, между страницами мира?
Саммербель наморщила нос:
Совсем необоснованной эту мысль считать нельзя. Но всё не так просто.
Он лучший агент Академии! напомнила Фурия. Откуда нам знать, на что он способен?
Кэт молча скользила взглядом по собеседникам, словно пытаясь понять, как такой спор мог разразиться именно сейчас, после сегодняшних потрясений. Фурия тоже находила это абсурдным, но не желала допустить, чтобы Саммербель и Финниан выложили Ариэлю свою версию Изидиного предательства. Среди экслибров, укрывшихся в резиденции, репутация Изиды вплоть до сегодняшнего дня считалась небезупречной. Многие не могли ей простить, что она некогда охотилась на мятежных экслибров; подозрение в предательстве могло найти благодатную почву. Стоит только пустить дело на самотёк, и люди скоро вообще перестанут интересоваться доказательствами. Народ верит в то, во что он хочет верить, это, по крайней мере, она поняла за полгода жизни рядом с людьми.
Изида нас не предавала, твёрдо произнесла Фурия.
Только потому, что ты не желаешь этого признавать? усмехнулась Саммербель.
Ни на секунду не допускаю мысли, что она за нашей спиной что-то замышляла.
Фурия протиснулась мимо них к железной двери. Подняв тяжёлый молот, она взвесила его в руке. Прежде чем ударить им по пластине, она ещё раз повернулась к Финниану и Саммербель. Кэт сидела позади них и была похожа на жалкий комочек. Впервые за время их знакомства Фурия видела её безмолвной.
Рассказывайте Ариэлю что хотите. Но не ждите, что я буду при этом стоять и помалкивать. Она размахнулась молотом. Вы несправедливы и допускаете ужасную ошибку.
Глава четырнадцатая
Ожесточённые споры разгорались и на расстоянии многих километров от резиденции в Англии и её новых обитателей. Члены семьи Химмель сидели за ужином, и, как это частенько случалось, не могли скрыть своей нетерпимости друг к другу.
Рашель Химмель ковыряла на своей тарелке кусочек цветной капусты. Даже это блюдо ей не осилить. Стоило её отцу разразиться очередной тирадойа его речи сопровождали каждую совместную трапезу, как у неё напрочь пропадал аппетит. Особенно ужасно было по вечерам: к этому моменту он чаще всего уже опрокидывал в себя одну бутылочку из винного погреба, а за ужином осушал и вторую.
Брат Рашели Фейт занимал место за длинным столом напротив неё, демонстративно отложив в сторону свои серебряные приборы. Он был на год старше Рашели и в свои двадцать лет умел создать впечатление, будто содержание отцовских речей вызывает его живейший интерес. Фейт был рослым блондином и обладал опасной привлекательностью; опаснойпотому что на него постоянно заглядывались девушки совсем иного склада, хорошие и милые.
Из всех присутствующих в просторной столовой Рашель и Фейт были единственными, кто испытывал взаимную симпатию. Может статься, в силу обстоятельств, ведь отец презирал их обоих, а может, они просто были убеждены, что у них нет иного выбора. От других в этом доме они уже давно не ждали никакой любви. С тех пор как много лет назад барон Фридрих Химмель выставил на улицу жену и мать своих детей, атмосфера в старинных каменных стенах сделалась такой же холодной и не располагающей к жизни, как где-нибудь на Сатурне.
Барон восседал во главе стола, в трёх метрах от Рашели и Фейта, и толковал о никчёмности молодого поколения вообще и двоих своих старших детей в частности. Его монологи без конца вращались вокруг одних и тех же тем: разочарование, заблуждение, закат жизни семейства. Лишь выбор слов подчас подвергался изменениям. Одни упрёки уступали место другим, некогда поставленные цели в беспорядке сменялись новыми. Только его паранойя оставалась неизменной в этом хаосе слов.
На противоположном конце стола сидел четвёртый член семьиКонстанция, бабушка Рашели и Фейта, как обычно, вся в чёрном, с седыми волосами, уложенными в высокую причёску. В свои семьдесят девять лет ей не раз приходилось присутствовать при бесконечных спорах за этим столом, и она интуитивно определяла, когда целесообразно прервать словесный поток своего сына Фридриха, а когда лучше сохранять молчание. Самая одарённая из членов семейства, баронесса некогда владела библиомантическим искусством в совершенстве. Но с тех пор как ослабло её зрение, она постепенно утрачивала способность применять свои силы. Ещё детьми Рашель и Фейт слышали впечатляющие истории о своей бабушке. Россказни о том, как она сама в материнском чреве приняла решение стать женщиной, при всей своей неправдоподобности были устойчивой частью семейного фольклора. Но то, что она в момент рождения уже умела читать, равно как и факт, что сердечная книга нашла её, когда ей было девять лет от роду, в самом деле подтверждалось письменными свидетельствами.
Медленно, но верно развивающаяся слепота была горьким дополнением к её мифу. Болезнь глаз ставила под сомнение некоторые легенды о ней и вызывала в Рашели тайное торжество. Ей столько раз приводили старую баронессу в пример, что иначе как с известным злорадством она не могла следить за её дряхлением.
Только третий ребёнок барона его младшая дочь Пандора умудрялась избегать отцовских упрёков. Хотя она отказывалась принимать участие в совместных трапезах, против этого, как правило, никто не возражал. Барон души не чаял в одиннадцатилетней прелестнице и прощал ей любое упрямство. Появившись на свет без библиомантической жилки, Пандора тем не менее проводила всё своё время в библиотеке, глотая наитруднейшие собрания сочинений.
В тот вечер Пандоры за столом, как обычно, не было. И по причинам, известным только ему, барон решил, что виной всему Рашель и Фейт.
Пандоре пришлось расти без матери, хрипел он от своего вечернего приступа ярости, а от старших брата и сестры вполне можно было бы ожидать, что они посвятят её в обычаи этого дома.
Но ведь это не мы с Рашелью вышвырнули мать из дома, хитроумно возразил Фейт.
Рашель метнула на него предостерегающий взгляд: они ведь договаривались не раздражать отца без необходимости. Но Фейт не обратил внимания на этот сигнал, взял нож с вилкой и отрезал себе кусочек стейка. С наслаждением жуя, он ожидал от барона ответного удара. Фридрих Химмель, мужчина пятидесяти двух лет, седой как лунь, грохнул по столу кулаком. Стучал он часто и с охотой, совершенно игнорируя то обстоятельство, что дети испытывали к нему самое большеежалость. Холерик и тиран, пьяница и слабак, барон в бушующих водах жизни целенаправленно вёл свой корабль прямо на скалистые рифы. Хотя справедливости ради стоит отметить, что не он один нёс ответственность за упадок своей семьи, в немалой степени к этому приложили руку и некоторые из его предков. Два других семейства из Совета Академии относились к нему пренебрежительно, и ни для кого не было секретом, что в Санктуарии, находящемся под защитой Codex Custodis, для вынесения решений от имени всей Академии в его одобрении Кантосы больше не нуждались.
Заткнись! Фридрих грубо поставил сына на место.
Закашлявшись, старая баронесса промокнула морщинистые уголки своего рта салфеткой и процедила:
Фейт, очевидно, имеет в виду, что из Пандоры не вышло бы такой капризницы, если бы ты, мой сын, заплатив неоправданно много денег, не убедил её мать убраться из нашего дома.
Сказано это было достаточно дерзко, так что барон в первую минуту застыл с разинутым ртом, а потом схватился за бокал вина. Поспешно его опустошив, он злобно воззрился на баронессу:
Что ты хочешь мне этим сказать, дражайшая мать?
Баронесса расплылась в сияющей улыбке, позволявшей догадываться, от кого Фейт унаследовал своё лукавство.
Ах, эта свистушка, конечно, для всех нас невеликая потеря, даже для крошки Пандоры. Но не стоит недооценивать то обстоятельство, что твоя супруга превосходно владела искусством плести мелкие интрижки, тем самым в известной мере оказывая честь семейству Химмель. Не мы ли, Химмели, были теми, кто мог похвастаться одними из самых серьёзных заговоров в мире библиомантики? Не мы ли были теми, кто в своё время настроил против семейства Антиква все прочие семейства и благодаря этому предопределил их конец? И не семейство ли Химмель позаботилось о том, чтобы Розенкрейцы утратили право голоса в «Алом зале»?
Она часто и с удовольствием предавалась воспоминаниям о старых добрых временах, при этом клала свою трость на колени и поглаживала рукой её серебряный набалдашник.
Интриги для нашей семьи, продолжала баронесса, прежде были хлебом насущным, но с той поры, как моя невесткада изжарится она в адском пекле! нас покинула, я не вижу более никакой нужды поддерживать эту милую традицию.
«Если бы ты только знала!..»думала Рашель.
Всему этому почти двести лет! Барон сделал движение рукой, очерчивая зал.
Здесь с одной редкой вещицей всегда соседствовала другаяот сервантов с ножками в виде львиных лап и легкомысленных сервировочных столиков до гобелена весьма сомнительного вкуса.
Твои воззрения не менее изъедены жучком, чем вся эта рухлядь. Ты предаёшься воспоминаниям, которые даже не являются твоими. И скорбишь о временах, о которых знаешь лишь понаслышке. Прости меня, мать, но ты говоришь, как старуха, поморщился Фридрих.
Рашель размяла свою цветную капусту до мельчайших кусочков и теперь сдвигала их вилкой в крошечную кучку. Перед отцом она давно уже не испытывала никакого страха, а вот от бабки, несмотря на свои девятнадцать лет, ей всё ещё было не по себе. Слепая или нет, а Констанция некогда была библиоманткой, которой ни один из них и в подмётки не годился.
Помимо всего прочего, продолжал барон, в который раз прошляпивший подходящий момент для того, чтобы оставить тему в покое, мы обсуждали воспитание Пандоры, а не твоё неодобрение того способа, каким я улаживаю дела нашего семейства.
Ты вообще ничего не улаживаешь, дорогой, возразила баронесса, ни на мгновение не изменяя своему любезному тону. Ты просто сидишь сиднем, изрядно попивая винцо, придираясь к своим детям, не выказывая ни малейшего уважения своей матери и позволяешь Кантосам и Лоэнмутам попирать память наших предков.
Академия больше не
Академия, перебила она, не виновата в том, что наше семейство оказалось вне игры. Что к нашему мнению больше не прислушиваются и за нашей спиной над нами потешаются, ответственность за это несёшь ты да твой непутёвый папаша, мир его праху! Коротко переведя дух, она добавила: Без сомнения, и я внесла сюда свою лепту, поскольку так долго любовалась на это в бездействии.
Рашель прислушалась. Конечно, всякий знал, что Академией испокон веков управляли мужчины, патриархи трёх семейств. Женщин в Совет не допускали, и Рашель предполагала, что лишь немногим особам женского пола вообще довелось увидеть Санктуарий изнутри. Горечь в голосе бабушки выдавала, что Рашель была не первая, кого подобная несправедливость наводит на размышления. Казалось, сегодня, менее чем когда бы то ни было, мир библиомантики шёл в ногу со временем, устаревший и запылившийся, как этот салон, застывший в регламентах, письменно закреплённых много лет назад.
Протест девятнадцатилетней Рашель против такой несправедливости был вполне объясним, но то, что бабушка рассуждает точно так же, вызвало её безграничное удивление. Девушка обратила взор на брата, в полном спокойствии уплетавшего свой стейк и наливавшего себе воды. С блеском в глазах он предложил налить и ей, но она поспешно прикрыла свой стакан ладонью. Она многое отдала бы за то, чтобы узнать, что было у него сейчас на уме.
В дверь столовой постучали.
Что такое? вскипел барон, явно учуявший возможность выместить свою злость на постороннем. Мы принимаем пищу, чёрт вас побери!
«Только не я», подумала Рашель, хотя у неё урчало в животе от голода.
Старая баронесса брякнула тростью о край стола.
Войдите!
Высокая дверь качнулась, и в комнату вошёл экслибр, не старше Фейта и Рашели. Темноволосый кудрявый молодой человек поклонился сначала пожилой женщине, а послеи барону. Чтец и камердинер баронессы Джеймс в те дни, когда давал о себе знать её возраст, выступал также в роли сиделки.
Всемилостивейше прошу меня простить начал он. Но Фейт перебил его. Ещё до того, как он раскрыл рот, Рашель знала, что сейчас будет.
Когда ты научишься кланяться и нам с сестрой?
Джеймс бросил взгляд в сторону баронессы, в ответ коротко ему кивнувшей. После этого он отвесил поклон центру стола, в точности середине между Фейтом и Рашелью.
Вот так-то лучше, сказал Фейт удовлетворённо, упуская из внимания тот факт, что, строго говоря, Джеймс кланялся блюду с цветной капустой.
Рашель прокомментировала это шутливой улыбкой:
Добрый вечер, Джеймс.
Экслибр вызывал у неё симпатию, пусть даже она никогда не решится высказать это в присутствии своей семейки. Боковым зрением она приметила, что бабка наблюдает за ней. На расстоянии нескольких шагов баронесса выглядела неплохо, возможно, даже лучше, чем пыталась казаться. Иногда Рашель ловила себя на мысли, что на лице пожилой женщины, возможно, отразились события, которые нагоняли на неё страх. Тепла от баронессы она не знала, но и открытого неприятиятоже. И всё же у Рашели пробегал мороз по коже, стоило ей оказаться в центре внимания Констанции.