Из всех присутствующих первым опомнился ватаман.
Ну, хватит с меня этих ёлсов и анчуток,грозно проговорил Хитрун, выхватывая свою могучую саблю. Причем проделал сие действо с таким жутким скрежетом лезвия по оковке устья ножен, что у Скальца враз невыносимо заныли зубы и засвербело в ушах.
А анчутка, пискнув что-то озорное, вприпрыжку умчался по вагонам в хвост состава, дробно впечатывая копытца в железо, и то самое «цок-цок-цок», слышанное, но непонятое раньше, звонким эхом заметалось по лесу. Тут и бандюки повыхватывали оружие, привычно строя зверские рожикак всегда перед дракой. Буян же, сгоряча выдернув огрызок своей сабли, с которым не было сил расстатьсярукоять с куском лезвия шириной в ладонь, выругался, плюнул, и воткнул его обратно.
Тем более и воевать уже было не с кем.
Быстро стихающий звук копыт резко оборвался где-то вдали, и наступила тишина, еще более полная, чем ранее. Бандюки еще раз облегченно перевели дух и попрятали свое оружие обратно, а Жила споро скрутил и повесил на плечо выхваченный было аркан. Только ватаман все стоял и смотрел в эту даль, продолжая держать саблю на отлете, словно все еще собирался рубануть невидимого врага, да так рубануть, чтоб сразу от плеча до пятки, не менее И такая задумчивость была на его лице, такая работа глубокой и потаенной мысли, что оторопь бандюков взяла. Буян с Ухмылом беспокойно переглянулись, а Жила почесал в затылке. Уж не стуманился ли их батько? Пожалуй, только Скальцу было не до бандюковских проблемдо сих пор стоял ни жив, ни мертв, а глянцевые рога анчутки маячили перед глазами как живые. Почему-то только рогани ухмыляющейся рожицы с острыми зубками, ни длиннющего хвоста с кисточкой на конце. Рога то появляясь, то исчезали. То появлялись, то Тьфу ты, разогни коромысло, вот же напасть!
Скалец встряхнул кудрявой головой, и наваждение, слава Олдю, сгинуло.
И как это я раньше не скумекал,загадочно пробормотал Хитрун, продолжая глядеть вслед удравшему поверху анчутке.
Батько, время жхмуро напомнил Буян.Что делать будем? Дальше пойдем, или повернем назад?
Хитрун вздрогнул всем своим крупным телом, обвел бандюков сразу налившимися кровью глазами и процедил сквозь зубы:
Кто это там обратно захотел, кровь из носу? Ты, что ли, Буян?
Я ж только спросил, батько
Вперед и только вперед, ёлсовы дети! И не отставать, а то ноги повыдергаю!
Сабля с лязгом влетела в ножны, ватаман резко развернулся и быстро зашагал прочь.
Спустя несколько минут, достигнув перрона полустанка, ватажники тихо, на корточках, чтоб никто из оконцев не увидел, подкрались к Махине.
Замерли.
Прислушались.
Нахмурились.
Творилось что-то непонятное и весьма тревожащее. Скалец в усердии даже ухо к дверце приложил, но все равно не помогло. Изнутрини звука, ни движения, словно всех ёлсы забрали, пока в грузовозе пьянка длилась. Слав тревожно оглянулся вокруг. На перронета же тишина и безлюдье. Справа, чуть в отдаленииневысокий угловатый домик билетной станции, слева, шагах в двадцати от носа Махиныеще какое-то хозяйственное строение, с высокой копной почерневшего от времени сена во дворе, огороженном редкозубым забором.
И больше ничего. И никого.
Копна Какая-то хитрая мысль попыталась пробиться на поверхность сознания, но тут такая жуть начала брать Красавчикачто вот, остались одни, навечно, в Проклятом домене,что выть с отчаянья захотелось, ханыгой степным выть, и страх загнал ту хитрую мысль обратно в глубь.
Заметив общее уныние ватажников, ватаман решил их приободрить и громким шепотом внес ясность:
Спят, кровь из носу! То нам и надо Сейчас сделаем вот что
От слов Хитруна на душе слава слегка потеплело, а взгляд снова почему-то вернулся к копне сена. И та самая мысль, снова прорвавшись на поверхность, вдруг оформилась. Легла перед внутренним взором Скальца, как соленый огурец на блюдечко с голубой каемочкой сразу после стопаря. Плевать, что копна выглядит столь темной, прелой, гнилой. Потому как внутри сено скорее всего сохранилось. Скалец живо вспомнил, как неоднократно прятался в таких вот славных стогах, удирая от разных обидчиков (мужей и женихов оприходованных девиц)тоже темных и прелых на вид. Внутри сено всегда оказывалось сухим, добротным, душистым. Спать в таком стогемилое дело, и хрен кто найдет. Правда, потом все бока от колких остьев чешутся, затоцелы.
И Скалец, набравшись смелости, прервал самого ватаман, что-то втолковывавшего своим ватажникам:
Ватаман, гляди, а ведь у нас есть сено
Хитрун умолк посреди слова, опешив от такой наглости, и послушным дитятей уставился на копну. Ватажникитоже, как один. А потом заработала ватаманская мысль, на что Скалец и надеялся, и Хитруну стало уже не до него.
Батько перевел взгляд на Махину, железной громадой застывшую в голове состава. Снова на сено. Хмыкнул. И когда снова обратил внимание на Скальца, то в его взгляде явно читалось одобрение.
А ведь дело наш дохляк говорит, кровь из носу,тем же шепотом молвил Хитрун.Вот этим делом мы сейчас и займемся!
Глава 16, в которой Благуше снова снится сон на любимую тему
Уж ежели мечтать, так ни в чем себе не отказывая.
«Апофегмы»
Снилась ему Минута.
Она снилась ему каждую ночь с самого дня знакомства, и каждый раз это выглядело почти одинаково. Причем действие во снеза пределом самых смелых мечтанийпроисходило в номере гостиницы «Блудная дева», в которой ему довелось останавливаться в храмовнике, и после пробуждения (чуточку стыдливо) он обычно недоумевал, с чего это у него так буйствует фантазия, ведь на самом деле ничего подобного и близко не было А может, потому так фантазия во сне и буйствовала? Именно потому, что наяву он так старательно загонял ее вглубь? Но оставим эти неуместные размышления, ведь сейчас шел сон, а у снов, как известно, свои законы.
С любопытством скользнув взглядом по огромным, от потолка до пола, гардинам из какой-то дорогой красивой материи, прикрывавшим просторное окно номера от света улицы, по чудовищных размеров кровати, на которой можно было не только спать, но и при желании играть в догонялки, слав решительно отправился в моечнуюнебольшую комнатушку размером четыре на четыре шага, с бассейном вместо пола. Там уже плескалась прозрачная голубоватая водица, заметно исходившая паромхозяин расстарался. Быстренько скинув всю одежду, Благуша потрогал ногой водицу, оказавшуюся терпимо горячей, и бултыхнулся целиком. Какое-то время он просто неподвижно сидел, отмокая, аж прикрыв от наслаждения глаза, затем принялся орудовать мылом и мочалкой, смывая с себя усталость и грязь, накопленные в душе и теле долгим суматошным путешествием от края домена в центр.
В дверь постучалинегромко и как-то даже деликатно.
Уже зная, что это не так, Благуша по заведенной неведомо кем схеме подумал, что, верно, вернулся хозяин гостиницы, Бодун, забыв что-то сообщить, и громким голосом пригласил войти.
Дверь открылась и и Благуша обомлел. Глаза его полезли на лоб, а руки попытались инстинктивно прикрыть пах. В моечную, с обольстительнейшей и весьма многообещающей улыбкой гетеры плавным шагом вступила Минута, остановившись возле самого края бассейна. Невзрачный шерстяной плащ, в котором она скромничала всю дорогу, сменился на небесно-голубой халат, легкий, воздушный и весьма соблазнительно подчеркивающий ее формы, оказавшиеся не такими уж и скудными, как ему показалось при первом знакомстве. По крайней мере грудь девицы ничем сейчас не уступала красотам Милки (бывшей невесты, как подсказывал неведомый голосок даже во сне, уже бывшей), а то даже и превосходиланапример, смелостью шейного выреза, открывавшего очертания приятных глазу нежных округлостей. Сердце слава сладко затрепетало где-то в районе переполненного желудка, быстро спускаясь вниз, чтобы потрепетать в другом месте Он почувствовал, как его прямо распирает от желания. Рук, стыдливо прикрывавших пах, стало явно не хватать. Ох, ну и оказия и куда только подевалась незаметная послушница! Сейчас перед ним усладой глаз предстала красивейшая из женщин! Обычно, встретив такую красотку в жизни, скольких трудов стоит заставить ее обратить на себя внимание, а тут она пришла к нему сама, и в ее намерениях сомневаться не приходилось
Слав прямо-таки ошалел от привалившего счастья, ошалел настолько, что продолжал сидеть пень пнем, не предпринимая никаких действий, лишь поедая девицу пылающим взглядом с головы до стройных ножек. Минута еще более обольстительно улыбнулась, оценив по достоинству вызванное ее видом восхищение, как-то по особенному повела плечиками и халат целиком соскользнул на пол, открыв все абсолютно все Видение невыразимо прекрасного обнаженного женского тела было столь ослепительным, что слав даже зажмурился, а в голове почему-то поплыл похоронный звон Почему похоронный? Да потому что пропал, неожиданно понял Благуша. Совсем пропал. А она уже была рядом, в бассейне, и даже сквозь голубоватую воду ее тело, приближаясь, сверкало сияющей белизной, а в уши слава, словно сквозь толстый слой войлока, проникал ее прерывистый, доводящий до исступления шепот: «Я всегда выполняю свои обещания», и взгляд ее обещал невыразимое блаженство
Благуша раскрыл объятья
И тут сон дал сбой, обломав ему весь дальнейший кайф.
Вместе с шепотом с алых губ девицы вдруг сорвались и безостановочно повалили густые клубы черного дыма, устремляясь славу прямо в лицо. Дыма настолько едкого, что слав, едва вздохнув, тут же отчаянно закашлялся, а все его помысли об огромной кровати, дожидавшейся их в номере за дверью моечной, где должно было завершиться сладострастное действо, мгновенно вылетели из головы. Минута же, словно ничего не замечая, приблизилась к нему, жарко обвила руками шею и впилась ему в губы не менее жарким, можно сказать, даже раскаленным поцелуем, пустив жуткий дым в легкие напрямую и окончательно перекрыв доступ воздуха.
И тогда Благуше пришлось проснуться, чтобы спасать свою жизнь.
Глава 17. Просто семнадцатая, в которой да нет, просто семнадцатая
Лучше переспать, чем недоесть!
«Апофегмы»
Перекатившись на спину, Благуша ошалело продрал глаза и, не удержавшись на краю лежака, грохнулся на пол. Вот только пол почему-то оказался живым и мягким и просипел голосом деда прямо ему в лицо:
А едыть тебя по голове, ведмедь косолапый, куды лапы суешь!
Благуша скатился с Проповедника и словно провалился в преисподнюю. Дым был повсюду. Удушливые струи поднимались от пола сквозь какие-то щели, собираясь в плотное облако, которое, стягиваясь в сторону клоацинника, скрученным жгутом уходило в потолочное отверстие. Едкая серая дрянь лезла в глотку, глаза и нос, вызывая слезы и надсадный кашель.
Горим!тонко закашлялась где-то рядом Минута.
Скорее дымим, скатертью дорога,просипел Проповедник, поднимаясь на четвереньки.
Слав вскочил на ноги, пытаясь хоть как-то сориентироваться в этом бедламе, и прикрыл рот рукавом армяка, чтобы немного отгородиться от дыма.
Сперва ему на глаза попался Воха. Непонятно как оказавшийся под столом, бард спросонья попытался резко подняться и звезданулся макушкой о крышку. Стол, понятное дело, загудел, как пчелиный улей, а бард, ясный пень, завопил благим матом, шмякнувшись обратно. А, ёлс с ним, с бардом, спохватился Благуша, о чем он только думает, надо ж о Минуте позаботиться! Он резко обернулся, но девица уже сама о себе позаботиласьприжав к лицу нижний край задранной кофточки, она устремилась к боковой дверце Махины, по пути ухватив Благушу за рукав и потащив за собой.
Стойте, скатертью дорога!Проповедник клещом вцепился в одежду Благуши.Не троньте дверцу! Бандюкам только энтого и надобно!
Каким еще бандюкам, кхе-кхе?сквозь кашель огрызнулся Воха, устремившись к дверце странными дикими прыжками, словно у него были связаны ноги.Обалдел, дедуля? Хочешь, кхе, чтобы мы тут все задохнулись?
Не тронь, говорю, обалдуй стихоплетный! Я ихние голоса слыхал!
А почему я не слышал, обертон по ушам!
Да потому что ты орешь, скатертью дорога!
Да отпусти, дед,Благуша снова дернулся и освободился от хватки Проповедника.Понял я, понял, оторви и выбрось.
Теперь уже он потянул девицу за собой к оконцу, к тому, что находилось над столиком. Вот только разглядеть что-либо снаружи оказалось затруднительнодым сплошной завесой клубился и там, окутав, похоже, всю Махину снизу доверху. Даже ежели бы он и знал, как это оконце открыть, то толку от этого не было бы ничуть.
Минута же занялась чем-то страннымна ощупь выудив с потонувшего в дыму столика, словно корабль после кораблекрушения, бокал с остатками кваса, она облила выуженный откуда-то носовой платок, и протянула Благуше.
Прижми к лицу, так дышать легче!
Не надо, Минута, у меня свой есть. Спасибо, что напомнила!
И быстренько проделал то же самое со своим платком. Дышать и вправду стало значительно легчемокрая ткань пропускала воздух, но почти не пропускала эту едкую мерзость, что наполняла махинерию уже снизу доверху, продолжая сгущаться.
Ой, влипли, кха-кху,бубнил где-то за спиной Воха,ой, попали, как кур в ощип, обертон по ушам! И как меня только в такую историю угораздило, кхе-кха-кху У-у, уроды! Ур-рою!
Непонятно было, кого Воха Василиск матюгаетто ли бандюков, то ли попутчиков.
И тут Благушу как что-то толкнуло. Он только сейчас сообразил, что Махина стоит на месте. Не было слышно не шелеста колес, ни завывания ветра снаружи, движения совершенно не чувствовалось, да и приборная доска Махины словно уснула, не издавая привычного звукового фонащелчков, треньканья, гула утробного. Собственно, только поэтому бандюкам и удалось подложить под Махину и поджечь какую-то пакость, чтобы выкурить их наружу. Додумались-таки подлюки воспользоваться очередной остановкой (меньше дрыхнуть надобно!), что полагалась Махине по расписанию движения! Вот стерви поганые, оторви и выбрось!
Продолжая дышать через мокрый платок, он быстрым шагом подошел к приборной доске и свободной рукой нажал знакомое окошко скорости. А затем, неожиданно для себя (словно какая-то неведомая сила завладела его рукой и повела, словно родитель несмышленого дитятю), нажал еще две незнакомые кнопки. Нажали озадаченно замер: да что это с ним, оторви и выбрось? Что это он вытворяет, словно с большого бодуна?
Ответом послужил странный свист и шипение.
Пол под ногами мелко задрожал.
А Воха, Проповедник и Минута, уже сгрудившиеся возле оконца, изумленно ахнули.
Благуша кинулся к ним, шурупом ввинтился между Проповедником с Вохой и тоже глянул сквозь стекло.
Оторви и выбрось!ошарашено выдохнул слав.
Дым снаружи исчез, словно его и не было, а земля возле Махины шагов на десять покрылась густой, ослепительно белой пеной, похожей на снегсловно они невесть каким образом очутились в снежном домене. А в пене барахтались два бандюка, облепленных ею с головы до ног и потому неразличимых на лица как снеговики. Даже матюгальники от них доносились неразличимым бормотанием. Еще двоеЖила и Ухмыл, размахивая бесполезными саблями, с остервенелым видом бегали рядом, не зная как подступиться и помочь своим ватажникам, попавшим в пену, как мухи в паутину. Наиболее сообразительным оказался Жилауспокоив саблю в ножнах, ватажник сорвал с плеча смотанное в кольца любимое орудие труда своих шустрых рук и, заарканив одного из бедолаг, потащил из пены на сухую землю. «Снеговик» отплевывался и орал, не видя белого света.
Минута прыснула, глядя на эту картину. Благуша невольно засмеялся вслед за ней, его тут же поддержал гулкий хохот Проповедника, и даже Воха, забыв на время о своих несчастьях, заржал, как годовалый жеребец. Дым к этому времени в махинерии почти рассеялся, остатки рваной струей быстро втягивались в потолочное отверстие, и платки были убраны с лиц. Так что смеяться можно было уже совершенно спокойно, не опасаясь наглотаться серой гадости.
Снаружи их услышали.
Взбешенный Ухмыл подхватил первую же подвернувшуюся под руку каменюку и швырнул в оконце. Да только Махина наконец тронулась, и камень лишь звонко блямкнул в железо. На этом бы смех, пожалуй, и утих, ежели бы путешественники в последний момент не увидели главного персонажа сего действа. И момент этот был, право, единственным и неповторимым. Да ладно, смотрите сами: из близстоящих кустов, цепляясь концом волочащейся сзади сабли за колючие ветки, со свирепой миной на лице, с торчащими в стороны усамисловно разогнутые зубья от вил, на ходу натягивая штанцы на голую задницу, выбежал... ну конечно же, сам ватаман!