Василий ВоронковЛидия
100
У меня всегда была плохая память на лица.
Иногда я не узнавал людей, которых видел уже множество раз, как будто их лицавсе эти особенные приметы, необычная посадка глаз, очертания губ, раскрашенные по последней моде волосы, родинки, подростковые прыщимгновенно выцветали в моей памяти, стоило мне лишь отвернуться.
Я едва успел отпраздновать своё десятилетие, когда мать решила отвести меня к врачу, решив, что моя странноватая забывчивость требует медицинского вмешательства. Я и правда частенько путал её вечно одинаковых, вечно небритых ухажёров и даже случайно назвал последнего чужим именем. После смерти отца приступы её ипохондрии могли сравниться лишь с тоской по мужскому плечу, однако потенциальные кандидаты в мои будущие отцы долго не задерживались и исчезали из нашей жизни почти так же быстро, как и из моей памяти. Но "полное обследование", "поликлиника" и "медицинская страховка" оставались с нами неизменно.
Я уже и не помню, к какому специалисту она меня определила.
Он был высокий и говорил так быстро, что у меня разболелась голова уже после нескольких минут пристрастного медицинского допроса. Врач дал мне пару тестов, показал сумбурные картинки, даже заставил пройти небольшой экзамен на умственное развитие, в котором я умудрился показать унизительный средний результат, и поставил диагноз, не слишком удовлетворивший мою мнительную мать:
"Всё в порядке".
Я и сам немного расстроилсябыть "странным" представлялось мне тогда чем-то очень привлекательным, так как могло бы уместно подчеркнуть мою незаметную другим уникальность. Звали этого врача Алексей Соколовский.
Имена я запоминал всегда хорошо.
Впрочем, обнадеживающий диагноз никак не способствовал улучшению моей памяти. Спустя почти семь лет, когда я поступал в института конкурс был такой, что только одному из тысячи удавалось исполнить свою мечту о звёздах, то сильно переживал, что не узнаю какого-нибудь профессора с подготовительных курсов, не поздороваюсь, не улыбнусь в ответ на привередливый взгляд, и мне потом припомнят эту рассеянную невежливость на экзамене. Не знаю, что больше привлекало меня в технологическомдругие планеты или возможность, наконец, уехать от матери с её вечными болезнями, но я так переживал из-за своего поступления, что не мог ни есть, ни спать, ни даже думать о чём-то, кроме вступительных экзаменов. Для меня это была возможность начать настоящую взрослую жизньуправлять кораблями, жить на орбитальных станциях, забыть, наконец, о повторяющихся с монотонной регулярностью "полных обследованиях" и скучных распрях с поликлиникой из-за страховкижизнь, в которой люди думают не только о том, чем они могут болеть.
Помню, как я стоял в коридоре, ожидая своей очереди, чтобы зарегистрироваться и получить удостоверение абитуриента.
Подготовительные курсы были уже позади, я прошёл тесты на совместимость с нейроинтерфейсом, на которых отсеивалось большинство поступающих, неплохо показал себя на репетиции вступительных экзаменов, набрав девяносто восемь из стаоднако всё это не слишком-то меня обнадёживало, и я боялся даже того, что не смогу по чьей-нибудь безжалостной прихоти зарегистрироваться как абитуриент. "Мест больше нет". "Конкурс и так слишком большой". "Попытайте счастья на следующий год". Целый год! Нет, этого бы я точно не выдержал.
Я стоял и нервно озирался по сторонам.
Голые белые стены напоминали мне о больнице. Весь коридор был заполнен другими выпускниками подготовительной школы, несмотря на то, что я специально пришёл пораньше, чтобы не попасть в нервную давку. Электронные жалюзи на широких окнах, похожих на иллюминаторы в космических кораблях, не работали, и солнце слепило глаза. Я держался чуть поодаль от остальных, хотя кто-то постоянно пытался завязать со мной беседувидимо, волнение, как дурное вино, способствовало разговорчивости. Из-за надсадного гомона в коридоре я и сам волновался ещё больше. Вокруг меня было множество лиц, но я не мог никого узнать. Я начал вглядываться в эти лица в надежде, что хоть одно из них покажется мне знакомым, иувидел её.
И в тот самый миг моя плохая память на лица вдруг перестала быть проблемой.
Я понял, что её лицо я не забуду никогда.
99
Меня разбудила тишина.
Я лежал посреди чёрной немой пустоты, похожей на предсмертный сон, из которого нельзя вернуться. Я попробовал пошевелиться, но не смогя был парализован, раздавлен бессветной пустотой, которая медленно проникала в меня, пронзала меня насквозь, заглушая последние искорки моего сознания. Я не слышал даже собственного дыханиякак в вакууме, где не распространяется звук.
Пугающая мысль мелькнула передо мнойя вспомнил, как описывалось в медицинских пособиях состояние клинической смерти, и тут же почувствовал нарастающее жжение в груди. Я открыл рот, точно утопающий, которого чудом вынесло на поверхность, и попытался набрать воздуха. Прошло несколько секунд, прежде чем лёгкие мои расширились, и я услышал свой судорожный надрывный хрип.
От обжигающе холодного воздуха закружилась голова.
Я смог пошевелить рукой, даже немного приподнялся, упираясь обо что-то локтём, но меня по-прежнему окружала непроницаемая темнота.
Я лежал на узкой и жёсткой кровати, затянутой плотным целлофаном, как противень для трупов в морге. На мне была одеждатесная, наглухо застегнутая роба, напоминающая наряд для покойников в крематории. Грубая синтетическая ткань неприятно впивалась в тело, воротник сдавливал горло.
Я умер? Меня нарядили в уродливую безразмерную одежду для мертвецов и заперли в морозильной камере?
Я тут же ощутил резкий холод, разливающийся по жилам, и медленно подступающий к горлу, как приступ предсмертного удушья. Но сердце моё билось, я мог дышать, контроль над собственным телом постепенно возвращался ко мне. Я потянул пальцами тугой воротник, удавкой сжимавший горло. Послышался сухой щелчок, расстегнулась пуговица, и я ещё раз вздохнулмедленно и глубоко, наслаждаясь промёрзлым воздухом с привкусом хлора.
Нет, я не мёртв. На кораблях не бывает моргов. Я думаю, я дышу, и холодный паралич проходит, как при возвращении из комы.
Я несколько раз моргнул глазами.
Чёрный мрак вокруг побледнел и немного рассеялся. Я стал различать тусклые неуверенные очертаниястены, линию потолка, угловатый остов кровати, тихо проступающий в темноте. Я поднял правую руку, поднёс её к лицу и заметил, как мелко трясутся мои пальцы.
Где я?
Я приподнялся на локтях и попробовал осмотреться.
Я был в комнате с высоким потолком и неудобной затянутой целлофаном кроватью. Но я не мог даже определить размеры своей промозглой камеры. На мгновение мне показалось, что окружающие меня стены выкрашены белой краской.
Больница?
Руки мои задрожали от натуги, и я вновь опустился на кровать.
И тут я почувствовал, что в правом кармане брюк что-то лежитстранный предмет с острыми краями, который растянутая синтетическая ткань плотно прижимала к моему бедру. Я запустил руку в карман (ломкая ткань робы неприятно потрескивала) и вытащил шероховатый куб из пластика или карбонабольшой, с резкими, заострёнными гранями и почти невесомый.
Несколько минут я осматривал этот куб, вертел его в руках, но так и не смог ничего найти. Не было ни отверстий, ни кнопокничего. Просто пластиковая игрушка жёлтого или оранжевого цвета. Хотя даже в этом я не был уверен.
Глаза у меня разболелись, я убрал куб обратно и попытался расслабиться. Эта странная игрушка ничем не могла мне помочь, и я решил изучить её потом, позже. Меня волновало совсем другое
Где я? Как я оказался здесь?
Я помнил себя на "Ахилле".
Чья-то ошибка, сбой оборудования, или просто то невероятное совпадение случайностей, которое когда-то называли судьбой. Впервые в жизни я видел, как включается на корабле аварийный режимиз стен выстрелили красные люминофоры, длинные светящиеся нити, которые могли гореть, даже если полностью отрубалось электричество, мониторы залила ровная невозмутимая темнота, но уже через секунду повсюду стали вспыхивать огромные кричащие буквыкод аварийного протокола, "внимание", "тревога", "режим". И ни единого звукаполная невозмутимая тишина.
Я был оглушён, контужен и несколько долгих секунд пытался прийти в себя, слепо барахтаясь в предательской невесомости посреди залитого аварийными огнями коридора. От шока я потерял способность управлять собственным теломя дёрнулся, отлетел к стене, и здоровая металлическая скоба врезалась мне в плечо.
Я вздохнул, попытался успокоиться и медленно, стараясь не делать лишних движений, потянулся к приоткрытому люку.
Меня била дрожь.
У меня было всего несколько секунд. Нет, даже этого времени у меня не было. Сенсоры Ахилла обнаружили корабль с опознавательным кодом красный-чёрный, а спустя всего мгновение был зарегистрирован рост радиации вокруг его корпуса, и активировался аварийный протокол.
Я залез в рубку, хватаясь руками за настенные поручни.
Каждый удар сердца отдавался у меня в висках, а от заливающего всё вокруг красного марева раскалывалась голова. Первый пилот уже сидел в кресле, рот его был слегка приоткрыт, а остекленевшие глаза слепо смотрели в потолок. Я оттолкнулся от стены и нырнул к терминалу нейроинтерфейса. Времени уже не оставалось. Каждое моё движение занимало чудовищно долгие секунды, тогда как пилоты красно-чёрного давно уже подключились к нейросети и находились в течении другого, медленного времени, где можно принимать сложнейшие решения за мгновения. Я упал в кресло, активировал терминал именя захлестнула темнота.
Что произошло потом? Мы проиграли? Но тогда бы нас распылило на атомы, я не лежал бы здесь, на узкой больничной койке, разодетый, как покойник. Я в медицинском отсеке? Но это точно не Ахилл. Нас захватили красно-чёрные? Но где я тогда?
Я снова приподнялся на руках, вглядываясь в темноту. Но теперь я не видел даже очертания стенглаза стали неожиданно подводить меня вместо того, чтобы привыкнуть к отсутствию света.
Воздух, который я вдыхал, холодный и странный на вкус, был похож на искусственный, как на кораблях дальнего следования. Я даже почувствовал лёгкое дуновениемеханический ветер, который разгоняли маховики огромной машины, генерирующей пригодную для дыхания смесь.
Где-то наверху была решётка вентиляции. Нужно было попробовать встать.
Я с трудом сел на кровати, поддерживая себя одной рукой.
Голова у меня вновь закружилась, а странная боль сжала грудную клетку, не давая вздохнуть. Можно было подумать, что гравитация в моей камере в десятки раз превышает земную, и эта невыносимая сила тяжести пытается раздавить меня, переломать все мои кости.
Я не понимал, где нахожусь. Ни на одном известном мне корабле не было искусственной гравитации. Я на орбитальной станции? Я на Венере?
Ослабленное тело почти не слушалось меня, но я не собирался сдаваться. Я грубо столкнул с кровати ноги, и тут же чуть не упал сам, успев в последний момент восстановить равновесиесловно какая-то необъяснимая сила, тугое сопротивление искусственного воздуха, удержала меня от падения. В тот самый миг у меня было такое чувство, что, если бы я сорвался, то никогда бы уже не смог подняться сновая провалился бы в бесконечную чёрную пропасть, которая разверзлась бы под моей кроватью.
Несколько минут я сидел, сгорбившись, глубоко вздыхая, собираясь с силами. На мне не было обуви, и холодный металлический пол обжигал мои ноги до ломоты в костях. Правая ступня заломилась, как у тряпичной куклы. Дышать было всё так же тяжело, а головокружение сменила пульсирующая головная боль, как во время мигрени.
Я попытался сосредоточиться на ногахсдвинуть ступню, пошевелить пальцами.
Поначалу я чувствовал только пронзительный металлический холод, но потом моя правая нога ожила. Я даже смог согнуть её в колене, приподнять над полом итут же застонал от боли. Ногу свело судорогой, я согнулся и обхватил голень руками. Мышцы разрывало от боли.
Когда боль отпустила, я попытался снова. Я поднял правую ногу над полом, и она тут же ослабленно упала вниз, не выдержав собственного веса. Тогда я попробовал пошевелить пальцами другой ноги. Силы понемногу возвращались ко мне, странная тяжесть в грудной клетке уже не мучала меня как раньше. Я глубоко вздохнул, оттолкнулся руками от кровати иподнялся на ноги.
Целую секунду я стоял, выпрямившись во весь рост, но потом ноги мои подкосились, и я упал на металлический пол. Я не успел даже выставить вперёд руки и разбил колени. Но это меня не волновало.
Бездна не разверзлась.
Я лежал на стылом полу. Неестественный химический холод обжигал моё тело через одежду. Дыхание снова сбилось, и я беспомощно глотал ртом воздух. Разбитые колени болели. На мгновение я даже решил, что ноги снова отнялись, и я уже никогда не смогу подняться.
Я задержал дыхание. Потом сделал медленный глубокий вздох. Страшная бесформенная темнота нависала надо мной.
Я упёрся в пол трясущими руками. Встал на колени.
Я с силой зажмурил глаза и открыл их вновь, пытаясь увидеть хоть что-нибудь, кроме отсутствия светабледные очертания стен, потолок, может быть, даже дверь, выход из этого мёртвого места.
Но ничего не было.
Я сделал ещё один глубокий вздох и снова начал вставать. Я взмахнул рукой, пытаясь найти опору, но кровать за моей спиной куда-то исчезла. Темнота с каждой секундой становилась всё гуще. Мне нельзя было медлить. Я дернулся, пытаясь подняться, но правую ногу опять свело судорогой, и я повалился на пол.
98
Я пришёл в себя на жёсткой неудобной кровати, затянутой вискозной плёнкой. На мне была всё та же неудобная одежда из грубого синтетического материала, а тугой воротник оказался застёгнут и сдавливал горло. И меня по-прежнему окружала темнота.
Однако что-то изменилось.
Кожа на правом плече воспалилась, как после ожога. Я расстегнул куртку и осторожно коснулся пальцами странной припухлости на руке. Это было похоже на след от неудачной подкожной инъекции, которая вызвала сильное раздражение. Что же такое мне вкололи, пока я был без сознания? Рассмотреть укол в темноте никак не получалось.
В камере не стало светлее. Однако дышать было легко, и болезненная слабость больше не сковывала мои движения. Я несколько раз глубоко вздохнул, вновь чувствуя слабый химический привкус, сел на постели и медленно поднялся на ноги.
Меня ещё слегка покачивало, я боялся, что мышцы снова сведёт судорогой, однако продолжал стоять. Глаза мои так и не адаптировались к темнотеили же в моей камере действительно становилось темнее с каждой секундой, и я ничего не мог разглядеть. Комната, в которой я находился, могла быть огромным залом, как накопитель на аэровокзале, или же тесным блоком в пару метров длиной.
Я набрал полную грудь воздуха и выкрикнулвернее, попробовал закричать:
Кто здесь? Ответьте! Где я нахожусь?
Мой голос дрожал и срывался на хрип. Я закашлялся, в горле запершило, и я чуть не повалился на пол, потеряв вместе с голосом точку опорыно вместо этого обессиленно рухнул на жёсткую, скрипнувшую подо мной кровать.
Эха я не услышал. Я не в огромном зале. Меня заперли в маленькой, пустой и бессветной камере, где был только я и неудобная кровать.
Я продолжал кашлять, прикрывая рукой рот, когда в нескольких метрах от меня мигнул красный огонёккак стремительная искорка, мгновенно погасшая в темноте. Я был почти уверен, что из-за постоянного отсутствия света у меня уже начинаются галлюцинации, но всё же хрипло крикнул во тьму над своей головой:
Кто здесь?
Вместо ответа я услышал гул от сервоприводов какого-то невидимого механизма.
Кто здесь? спросил я вконец ослабшим голосом. Ответьте!
О есь повторило за мной рваным фальцетом эхо. О етьте.
Что здесь происходит? Я поднялся на ноги, опираясь рукой о металлическое изголовье кровати. Где я нахожусь?
О есь исходит, ответило эхо. Е я ожусь.
Несколько секунд я колебался, опираясь, как калека, о кровать. Пол обжигал мои босые ноги, а каждый удар сердца вновь ритмично отдавался у меня в висках. Наконец, я собрался с силами и сделал шаг вперёдтуда, где вспыхнул красный электрический глаз.
Я требую начал я и закашлялся. Да кто вы вообще такие? Почему я здесь нахожусь?
О эбую, начал передразнивать меня механический голос. О ы акие, о есь ожусь.