- А что такого? -- подняла брови его собеседница. -- Красиво, величественно... готишно, как сейчас говорят. "Ангст, шмерц, орднунг" -- вот как это у них называется, это щекочет им нервы, возбуждает, это всё, что нужно молодому поколению людей... -- Она осеклась, поперхнулась словами и сердито уставилась на доктора. Он стоял прямо напротив неё, опираясь рукой о подлокотник кресла, и хохотал, запрокинув голову и утирая слёзы.
- Ты... и орднунг! Это прелестно! -- еле выговорил он между приступами хохота. -- Орднунг! Ооох... уморила... Одеть тебя в чёрную форму... и... и заставить... ходить строем! -- Отсмеявшись, доктор отечески погладил брюнетку по голому плечу:
- Ну, девочка, ну что же ты делаешь? Ну зачем такие сложные планы? У тебя ведь украли бы всё, что ты сделала! В делах управления империей такие, как ты, не нужны.
- Ерунда, -- бросила ведьма, оттолкнула его, вскочила с кресла и забегала кругами. -- Мои планы... при чём тут империя? Империя -- это для слабаков, импотентов и педерастов, которым делать больше нечего, кроме как вображать себя властелинами и повелителями. Нет! Это низко. -- Она повернулась к доктору, словно заново увидев его, давно знакомого: сильную, но не тяжёлую фигуру, пружинистую осанку танцора и бойца, правильное лицо героя древней фрески, взгляд цепкий и внимательный, но не как сквозь прицел -- скорее, так смотрит художник, готовясь коснуться углем белого листа и перенести на него то, что видит. Глаза ведьмы стали глубокими и тёмными, щёки порозовели.
- Я не хочу, чтобы все эти маньяки правили людьми, нет, нет, -- жарко зашептала она. -- Я хочу, чтобы от этих педерастов, пьяных от крови, мерзких, грязных, люди пришли на зов истины. -- Женщина запрокинула голову и продолжала пьяно шептать охрипшим от волнения голосом:
- Я хочу вернуть времена, когда бремя судьбы не давило на людей всей тяжестью. Им не приходилось бы нести это бремя самим -- покров тумана и тайны открывался бы перед ними только однажды, перед самым концом. Им не нужно было бы мучиться, думая о смысле своей жизни, -- для них был бы единственный смысл: стать инструментом высшей силы в её высших планах. Прекрасный плен... прекрасный плен, да! Унылый человеческий поэт-математик однажды сказал-таки слово истины. Плен чужого замысла, слишком высокого и прекрасного, чтобы постичь его человеческим разумением. Нашего замысла!
Она подошла совсем близко к Саошьянту, положила руки ему на плечи, заглянула в глаза. Её губы налились и припухли, выдавая возбуждение отнюдь не духовного свойства; она приподнялась на носках, провела по его лицу ладонью, убирая непослушные пряди с широкого чистого лба, скользнула рукой по крепкой шее, на мгновение прижалась лицом к его груди, второй рукой положила его горячую узкую руку себе на талию и, чуть качаясь в ритме танца и прижимаясь бедром к его бедру, зашептала ему в ухо:
- Гармония! Вот чего я хочу. Гармония между тем, что внутри человека, и тем, что снаружи. Мир, где мечта исполняется в ответ на служение и молитву. Мир, где нет боли, кроме боли отлучения от света истины, -- но эта боль легко излечивается, как только высшее существо обращает свой взор на страдающую человеческую душу, готовую покаяться и вновь вернуться к свету... Беспечальная жизнь и невесомая смерть -- что может быть лучше? Всё, всё, что мучает и тревожит людей, станет глупым сном и скоро забудется -- в моей сказке всего этого нет. Долг, борьба, поиск ответов на неразрешимые вопросы -- все эти игрушки древности больше не нужны. А над всеми ними, над миллиардами живых существ, осенённых благодатью, -- только мы двое... ты и я, твоя верная половинка...
Последние слова она произнесла уже еле слышно, замолчала и вопросительно посмотрела в лицо Саошьянту. Но его серые глаза не выражали ни согласия, ни гнева, ни возмущения -- только печаль.
- Иногда я вспоминаю, -- сказал он тихо и грустно, -- что ты когда-то была наивной чистой девочкой. Такой, как показалась мне сегодня сначала. Тогда у тебя впереди была целая жизнь, и ты была уверена, что она бесконечна. А теперь, -- он провёл ладонью по её волосам, -- ты знаешь, какой страшный конец тебя ждёт, ты можешь ощутить, насколько он близок, и всеми силами пытаешься забыть о нём. Но он ждёт, и он получит тебя. -- Доктор остановился, убрал руку с талии своей собеседницы, другой рукой легко развернул её к креслу, словно кавалер, провожающий даму после танца. Она машинально повернулась под его рукой, упала на кожаную подушку, согнулась в приступе плача, спрятала лицо в ладони:
- Я не хочу! Не хочу умирать! Я хочу быть всегда... такой же молодой... сильной... красивой... я... я не... Вместе мы могли бы... многое! Помоги мне перевернуть этот мир, сделать его чище, лучше... Ты будешь в нём царём и богом, а я -- твоей царицей!..
Саошьянт наклонился над её креслом:
- Я поверил бы тебе -- в который раз поверил бы, если бы раньше не встретил твоего сына.
Брюнетку в кресле словно подменили -- на доктора смотрела теперь жуткая мегера с искажённым ненавистью лицом, с горящими глазами и оскаленными зубами:
- Ты посмел!.. Ты!.. Моего!..
- Ты мучила его всю его жизнь, -- голос доктора звучал теперь сурово, хотя с прежней печалью. -- Ты сделала из него орудие своего гнева и своей гордыни -- ладно, за это я тебя не сужу. Но ему ты не дала того безмятежного счастья, того "прекрасного плена", который обещаешь всем. Он был твоим орудием более, чем другие, и он не получил за это ничего -- ни счастья, ни покоя, ни славы, ни любви... -- Он замолчал на секунду, потом вскинул брови:
- Вот что! Я, пожалуй, скажу его отцу, что с ним стало! Пусть он сам разбирается с тобой, мелкой интриганкой.
- Я не мелкая, не мелкая! -- завижзала ведьма, сжав кулаки. -- А ты жестокий! Не лезь в мои дела, понял!
- Те ведь лезешь в мои дела, -- пожал плечами доктор. В его лице не было больше ни следа печали и жалости. -- Ну, довольно. Твоей власти над этими подземельями я тебя лишаю. Убивать тебя я не хочу, не моё это дело. А если ты всерьёз решила напугать меня теми, кто марширует по улицам с красно-чёрно-белыми флагами, -- так я тебя поздравляю: это не люди. Вот эта шваль мне совершенно не интересна! Хочешь мараться -- дело твоё, меня уволь.
- Ну, я тебе покажу! -- прошипела брюнетка (от всей былой красоты у неё остались почему-то только пышные волосы). Она вскочила, воздела руки и завизжала на высокой ноте, разевая рот и выплёвывая какие-то невнятные слова с большим количеством гласных. Стены подземелья дрогнули, пол ударил в ноги, откуда-то посыпалась бетонная пыль...
- Apellatio ad vis nefastem? Последствий не боишься? - сурово спросил Саошьянт. - К тому же магия на Земле запрещена!
Не обернувшись, он спокойно зашагал к выходу из тупиковой комнаты. Бункер перестал сотрясаться, утих глухой грохот в болотных глубинах. Ведьма позади него затряслась всем телом, волосы встали дыбом, словно от статического разряда, из прокушенной острыми клыками губы закапала на подбородок чёрная кровь. Незаметным обычному глазу движением она выхватила из воздуха длинный нож с неровным, словно обкусанным веками лезвием, весь запятнанный чем-то тёмным и липким. Ухватив двумя ладонями его широкую рукоятку, она замахнулась так, словно хотела поразить цель, стоящую совсем рядом, и выпустила своё оружие. Нож, не теряя разгона, пронёсся через комнату и ударил доктора в спину.
Стены снова дрогнули, лопнули лампы, освещавшие комнату, по потолку пробежала зловещая трещина, тяжёлую дверь из многослойного железа выдавило и перекосило, один за другим, как жуткие капли, из перекрытий посыпались обломки кирпичей. Когда всё стихло, Саошьянт обернулся наконец к своей бывшей собеседнице: страшный нож торчал у неё из груди, чёрная кровь вытекала из длинной раны толчками, мгновенно испаряясь на воздухе. Окружавший фигуру доктора ало-золотой ореол постепенно затягивал мягким сиянием разрыв, приходящийся между его лопаток.
- Дура... Ну сколько можно их предупреждать, -- вздохнул он, опускаясь на колени возле трупа ведьмы. Не обращая внимания на её искажённое ужасом и непониманием лицо, он обернул пальцы левой руки носовым платком, взялся за рукоятку ножа, резким движением вырвал его из раны:
- Хватит тебе болтаться по нечестивым рукам. Пойдём-ка со мной.
*
Солнечный свет казался доктору пьяным и сладким напитком после унылого полумрака подземелий. Закрыв глаза, он подставил лицо солнцу -- впрочем, глазам ничего бы не стало, просто хотелось иногда почувствовать мир так же, как его чувствуют те, кто родился на Земле...
Медвежонок, уже не в траурном, а в обычном дневном костюме сидел рядом на траве, разливая по низким пузатым бокалам коньяк из маленькой бутылки. Походным столом служил его чемоданчик для ноутбука. Бывший монстр, обхватив руками колени, устроился на корнях чёрного дуба; солнечные лучи попадали на него сквозь частое сито листвы, и этого ему было пока довольно. Сразу много солнца -- очень непривычно...
Днём, без покрова тумана, парк нисколько не казался мрачным и неприветливым; по канавке, тянувшей за рядами дубов, плавали утки, тихо переговариваясь и плюхая в зарослях осоки. Над головами в ветвях тоже возилась какая-то мелкая птица, время от времени слышался шорох беличьих коготков по дубовой коре.
- Ну, давайте за жизнь, -- Саошьянт поднял свой бокал. -- Остатки безобразия в этом болоте и в системе других бункеров вы сами разберёте.
- Бункера там вряд ли уцелели, -- сказал бывший монстр, острожно попробовав пряную жидкость цвета местного янтаря. -- Я их все проходил когда-то, но после такого сотрясения их, скорее всего, обрушило и залило.
- Мы потом посмотрим, -- пообещал Медвежонок, явственно разумея под словом "мы" отнюдь не собеседников. Доктор, однако, кивнул, словно понял его.
- Скажите, -- нерешительно спросил сын ведьмы, когда налили по второй, -- а почему... извините... почему она не смогла вас убить?
- Неграмотная была, -- пожал плечами доктор. -- Нельзя тащить в гнездо, как сорока, всё, что блестит. Она знала, что нож древний и имеет мрачную историю, но больше ничего узнать не потрудилась.
- Историю? -- поднял брови Медвежонок, став на мгновение чем-то похожим на доктора. -- А что это вообще такое?
- С помощью этого ножа принесли в жертву тьме многих героев, -- ответил Саошьянт. -- Их кровь никогда не сойдёт с металла, пристала навсегда. Но предназначен он был, конечно, не для этого...
- А для чего?
- Он освобождает то, что связано, -- объяснил доктор. -- Он был задуман как оружие, освобождающее разум от оков вранья и соблазнов. Но попал в плохие руки, и началось... С людьми тоже так часто бывает.
- А откуда вы это всё знаете? -- жадно спросил сын ведьмы. -- Всякие древности... про это ведь в книжках не пишут, да?
- Я сам сделал этот нож, -- сказал Саошьянт. -- А твоя мать забыла одно важное свойство таких штук: они не поражают тех, кто их создал. Ничем. Никогда. Они скорее сломаются, чем нанесут создателю вред. А может, она и не знала, откуда он взялся, а просто схватила, что плохо лежало!
Сын ведьмы нахмурился и замолчал; Саошьянт, поглядев на его понуро опущенную голову, вдруг словно что-то вспомнил:
- Парни, а вы в курсе, что вы родственники? Троюродные братья по линии твоей матери, -- он кивнул Медвежонку.
- Э... и это значит, что мой дядя...? -- начал тот.
- Да, всё верно. Можешь смело оставить город ему, -- доктор указал теперь на юношу.
- Что? Мне?.. Город... какой город? -- сын ведьмы удивлённо таращился на обоих собеседников. -- Вы о чём вообще?
- Теперь понятно, -- рассуждал вслух Саошьянт, не отвечая напрямую, -- почему она хотела, чтобы именно ты уничтожал город. Он не мог защищаться от тебя -- ты имеешь права на него!
- Ничего не понял, -- помотал головой сын ведьмы.
- Поймёшь, торопиться некуда. А город береги: он связан со звёздами.
- Со звёздами?! -- сын ведьмы помотал головой. -- Я вообще уже не понимаю, что вы мне все объясняете! Как будто на каком-то своём языке говорите!
- Ну... так и есть, -- признался доктор. -- Я всё время забываю, что уже рассказывал, а что ещё нет. Хотя вот молодой человек меня понимает...
- Не всегда, -- скромно уточнил Медвежонок, снова наполняя бокалы.
- Ну, не всегда, но в главном мы не расходимся. -- Доктор нахмурился:
- Так о чём я?
- О звёздах, -- напомнил сын ведьмы. Он поднялся на ноги, осторожно, словно боясь, что земля провалится под ним, прошёлся по полянке под дубами, погладил морщинистую кору старого дерева. -- Какое всё... живое! Меня как будто отряхнули от слоя пыли...
- В этом городе, -- не отвечая, продолжил Саошьянт, -- много веков действительно был восточный центр цивилизации, но вовсе не той, о которой с придыханием говорила твоя мать. Это был европейский город во всех смыслах -- и административно, и по культуре, и по и по традициям. Здесь работали многие светлые умы Нового времени: математики, физики, лингвисты, музыканты, архитекторы, географы... Все они были разными по крови, и все впитали дух города -- не зря здесь торговый порт, университет и не зря здесь очень ясные звёздные ночи -- это редкость в северных широтах...
Доктор тоже встал, поднял свой бокал и посмотрел сквозь него на высоко стоящее солнце. В бокале плескались золотистые искры, и в серых глазах доктора, словно в ответ, тоже блеснули на миг солнечные огоньки. Голос его изменился, словно он делился своими собственными дорогими воспоминаниями.
- Все они, -- продолжал он, не отрывая взгляда от игры света в бокале, -- создали уникальный сплав идей и культур, где встретилось всё: индийская математика, арабская архитектура, византийская и латинская риторика, европейская музыка... Здесь родилось то, что подтолкнуло людей пристально посмотреть на звёзды: у них появились и такая возможность, и такое желание. Здесь корни всех наук, которые впоследствии начали космическую эпоху человечества... хоть она и переживает не лучшие времена... Но это не вина города: он дал всё, что мог. Математика, астрономия, логика, удобные языки описаний систем, точное моделирование сложных процессов -- всё это начали здесь. Вернее, подхватили традицию, прерванную много веков назад на востоке... А путь к звёздам, -- закончил доктор совсем другим, серьёзным голосом, -- для вас неизбежен. Всё другое -- тупики, которые приводят к смерти окончательной.
Доктор допил коньяк, поставил бокал на чемоданчик:
- Мне пора. Вы, юноша, -- обратился он к Медвежонку, -- можете вернуться домой. Только не бросайте родича сразу один на один с городом, дайте им привыкнуть друг к другу. Чем я ещё могу вам помочь?
- Только одним, -- Медвежонок поднялся и, вдруг утратив весь свой чопорный лоск, посмотрел в глаза доктору со странным выражением -- вопроса, ответ на который он искал всю жизнь:
- А эта дорога... от нас -- туда, к звёздам... она на самом деле есть?
- Конечно, есть. Вы в самом начале её. Она может долго кружить по известной вам Земле, но на самом деле вы уже понемного поднимаетесь туда, вверх, к ним.
- И мы... дойдём? -- В слове "мы" снова прозвучал какой-то неявный смысл, но доктор понял его.
- Nil inultum remanebit, -- ответил Саошьянт и, подобрав лежащий на траве тубус, скрылся под деревьями лесопарка. Сын ведьмы проводил его взглядом и посмотрел на ладонь своей новой руки, несколько раз сжал пальцы, снова проверяя, в самом ли деле она на месте.
*
- Разве она могла всё это придумать сама? -- продолжила Анастасия разговор, прерванный суетой посадки в самолёт. Взлёт закончился, под крылом поплыло тёмно-зелёное море, и шум моторов уже не мешал говорить.
- Она вообще ничего не придумала -- действовала по старой схеме, -- сказал доктор. -- Хочешь колы? Будьте добры, колу и яблочный сок. Спасибо... Они, родная, не придумывают -- у них на все случаи жизни есть ответы... неправильные.
- Очень удобно, -- хмыкнула женщина. -- А что это за схема?
Самолёт лёг на крыло, совершая поворот, и вошёл в слой редких облаков, пронизанных жемужным светом. В долгом полёте на восток он шёл навстречу ночи, и вместо радостого нефритового моря внизу тянулась теперь таинственная, погружённая в весенние сумерки земля.