Ну и прекрасно, удовлетворенно кивнул францисканец. В таком случае не смею более отвлекать тебя, брат, от твоих несомненно важных дел. Отвесив легкий поклон, старик направился по своим делам, в сторону церкви Сен-Мишель.
Со стороны реки донесся резкий запах тухлятины. «И здесь эти проклятые дубильни!» подумал Ивар и обернулся. Ни Дамиана, ни каготов на площади перед церковью уже не было. Лишь тягучий звон аббатского колокола, созывавшего монахов к вечерне, нарушал тенистую тишину летнего вечера.
***
Пыльная дорога бежала вдоль каштановых рощиц, пыхавших пахучим июньским зноем, огибала влажные торфяники, поросшие мхом и пушицей, ныряла в высокую траву сочных лугов, усыпанных клевером, сивцем и синими пирамидками гадючьего лука, над которыми тут и там вспыхивали яркие крылья шашечниц и голубых стрекоз. Легкий ветерок доносил откуда-то издалека освежающий запах речной воды. Суетливые воробьи купались в дорожной пыли, деловито отряхивались, с подскоком взлетали и скрывались за опушкой леса; в иссиня-лазоревом небе, спускаясь все ниже и ниже, со свистом кружились стайки черных стрижей.
Дорога вела на юг. Пятеро странников неспешно шагали по ней, вслед за уходящим вправо полуденным солнцем. Первыми шли Арно де Серволь и Бидо Дюбуа. За ними, донимая своими расспросами, увязался щербатый Мартен Грожан. Замыкали процессию Гастон Парад и леонец Керре, о чем-то оживленно спорившие между собой.
И зачем вообще учатся в этих ваших университасах? не унимался Мартен.
Разморенный солнцем и дорогой, Арно отмалчивался, в то время как Бидо, обычно немногословный, терпеливо пытался объяснить деревенскому парню вещи, казалось бы, очевидные:
Ну, смотри. Во-первых, oratores. То есть те, которые молятся. Как учил Адальберон Ланский, одни молятся, другие воюют, третьи трудятся, а вместе их три разряда, коих обособление непереносимо.
Брат Бидо, усмехнулся Арно де Серволь, я бы на твоем месте не сыпал столь густо жемчугом твоих университетских познаний. Вряд ли брату Мартену интересно знать, что там писал какой-то Адальберон, тем более Ланский.
Кто знает, брат Арно, кротко улыбнулся Бидо. Быть может, в нашем Мартене сокрыты таланты будущего робера сорбонского, также родившегося в семье простого крестьянина. Ведь не вкусив плода познания не пристрастишься к нему.
Ну-ну, вкушайте, махнул рукой Арно.
Итак, oratores, сиречь священнослужители различных чинов. Их же нужно обучать, так ведь? А для сего и существуют studia generalia, то бишь университеты, пришедшие на смену школам при соборах, монастырях и школам нищенствующих орденов. Второе законники: легисты и декретисты. То бишь сведущие в законах мирских и канонических. Их обучают на факультетах права гражданского и права канонического. В первую голову, в Болонье, что в Италии, а также в Тулузе. Третьи медикусы. Не те хирурги, брадобреи и банщики, что вскрывают чирьи, пускают кровь по любому поводу и дергают зубы с сатанинской ухмылкой, а настоящие медикусы, не марающие рук своих нечистой кровью. Их учат в Монпелье. И, наконец, теология госпожа Высокая Наука. Все лучшие теологи выходят из Латинского квартала.
Откуда? не понял Мартен.
Это квартал в Париже, на левом берегу Сены. Там расположены почти все университетские коллежи. Я, например, жил в Наваррском, а Арно в Нарбоннском, потому что он с юга, а в Наваррский принимали вообще отовсюду, главное чтобы схолар считался бедным и не имел бенефиция.
После того как ты ушел, заметил Арно, я тоже два года жил в Наваррском.
Да? удивился Бидо. Но ты же не бедняк, как тебя взяли?
Ты же знаешь, составить правильный документ никогда не было для меня проблемой, улыбнулся Арно. Порядочки там у вас, конечно, жуткие. Два богослужения в день какой святоша-остолоп всё это выдумал?
Да кто ж его знает, пожал плечами Бидо и снова повернулся к Мартену. В общем, когда мы познакомились с Арно, он подсказал мне, что нужно сделать, чтобы меня записали с Наваррский коллеж: какие документы с собой взять, какого куратора напоить дорогим бордосским вином, чтобы получить privilegium paupertatis: денежное содержание и бесплатное проживание.
И что делают в этих коллежах? непонимающе мотнул головой Мартен. Зачем они?
Ну смотри, обреченно вздохнул Бидо. Строго говоря, университет это просто сообщество: сообщество учащих и учащихся, universitas magistrorum et scholarium, что-то вроде ремесленного цеха. У него тоже есть свои мастера магистры и доктора, свои подмастерья лиценциаты и бакалавры, и свои ученики схолары. То есть, университет это не место, а люди. Сие слово есть universalium, общее понятие. У университета нет ни собственных зданий, ни земли. Магистры обыкновенно арендуют у города помещения для своих школ, где в ненастную погоду будут проводить занятия со схоларами. Схолары, кои, в массе своей, прибывают из других городов и весей, тоже могут арендовать жилье в городе. Но это довольно дорого и не каждому по средствам. Для этих случаев и учреждаются коллежи, или хоспиции дома, где небогатые схолары живут с магистром или одни. Естественно, без жен, ибо схолар, как и любой клирик, обязан блюсти обет безбрачия.
Для чего? простодушно спросил Мартен.
Чтобы не разрывать сердце свое между любовью к Христу и любовью к женщине. Дабы с бóльшим усердием служить Господу и людям. К тому же, духовное лицо уже обручено со Святой Церковью, измена которой, incestus spiritualis, карается отлучением.
Но ведь есть же священники, которые живут с женщинами, и ничего им за это не бывает, недоверчиво заметил Мартен.
Есть. Но, как говорится в таких случаях, si non caste, tamen caute. «Если не можешь жить в целомудрии, хотя бы соблюдай приличия». То есть не выставляй свою греховную связь напоказ тогда епископ, быть может, и закроет глаза на твое беспутство. Но мы отклонились от темы. Кроме целибата, схолары, как всякие духовные лица, должны носить робу и тонзуру, поскольку принадлежат к малым чинам
Подожди ты про чины, перебил его Мартен, я не понял про эти коллежи. Они чьи и откуда взялись?
Ты хочешь спросить, как они появились? Бидо снял шляпу и вытер рукавом потный лоб. Ну, например, некий влиятельный сеньор, светский или церковный, возжелает, чтобы слово Божье распространялось по Земле. Тогда он может приобрести в городе подходящее здание и распорядиться, чтобы впредь в нем проживали, скажем, восемнадцать схоларов из числа земляков благодетеля. А если денег на целое здание у него не хватает, он может пожертвовать bursae volantes, скажем, для стольких-то его земляков, чтобы те могли учиться теологии в Париже.
И зачем ему это? недоумевал Мартен.
А они взамен будут молиться за него: допустим, каждую ночь пропевать семь покаянных псалмов.
Чудно всё это Мартен шмыгнул носом и смахнул с плеча медно-золотую шашечницу. И много таких университетов имеется в христианском мире?
Бидо немного подумал и принялся загибать пальцы:
Самый именитый разумеется, парижский. Как говорится, «у итальянцев есть Папа, у немцев Император, а у французов Университет». Потом итальянская Болонья, славящаяся своими легистами. Потом, Монпелье и Тулуза на юге, Оксфорд с Кембриджем в Англии, еще какие-то в кастильских землях Арно, ты не помнишь?
Паленсия и Саламанка, кажется, ответил Арно. Есть еще в Италии: в Парме, в Реджио, в Пьяченце Да всех разве упомнишь? Их в последнее время расплодилось как жуков навозных: в Авиньоне, в Гренобле, в Пизе, даже в задрипанном Кагоре и там свой университет проклюнулся. Формально они, конечно, вроде как равны между собой, но все же прекрасно понимают, что парижский доктор теологии не ровня какому-нибудь кагорскому докторишке.
И долго учиться в этих ваших университетах? продолжал допытываться Мартен.
Для всех по-разному, ответил ему Бидо. Обычно в университет записываются лет в четырнадцать, сначала на факультет свободных искусств. Там тебя приписывают к одной из четырех Наций
Это что еще за поруха? шмыгнул носом Мартен.
Всего есть четыре Нации, подобно тому как четыре потока проистекают из Сада Эденского: французская, пикардийская, нормандская и английская, или англо-немецкая. Ибо англичан сейчас в наших университетах сильно поубавилось. Мы с Арно относились к французской Нации, строго говоря к «схоларам провинции Бурж». Там еще с нами были итальянцы и всякие шику из-за Пиренеев. В общем, Нации это такие землячества, которые поддержат в трудную минуту: деньгами выручат, письмо на родину отправят с нунцием, в суде словечко за тебя замолвят или перед властями.
А такоже пожитки твои скудные родственникам отправят, ежели ты вдруг, на полях Паллады сражаясь, волею Божией помре, вставил, не оборачиваясь, Арно.
Да, или так, подтвердил Бидо. Паллада это богиня мудрости языческая, не запоминай. Так и на чем я остановился?
Про свободные искусства что-то, напомнил Мартен. Только я не понял, от кого они свободные?
Artes liberales, то бишь свободные искусства, зовутся так потому, что достойны свободного человека, ибо не требуют физического труда и не уповают на вознаграждение. В отличие от artes mechanicae, или ремесел, таких как строительство, кузнечное дело и прочая, которыми могут заниматься и рабы. Так вот. На факультете свободных искусств ты учишься лет шесть, то есть годов до двадцати, а то и дольше. Там ты изучаешь сначала тривий, сиречь грамматику, риторику и диалектику, а затем квадривий, то бишь арифметику, геометрию, астрономию и музыку. Потом оплачиваешь магистру экзамен, проводишь выпускную гулянку и становишься бакалавром. То есть получаешь право преподавать, но не как полноценный магистр, а с ограничениями. Потом можешь записаться на один из «старших» факультетов: теологии, римского или канонического права, либо же медицины. Хотя в Париже римское право не преподают, дабы не отвращать молодых людей от истинной науки теологии.
Бидо, ты еще помнишь слово «пропедевтика»? обернувшись, рассмеялся Арно. Как там учил нас магистр Сермуаз: «Свободные искусства суть лишь подготовительный этап к изучению теологии, для которой достаточно и тривия, ибо науки квадривия, хоть и содержат истину, не ведут к благочестию
« меч же Господень выкован грамматикой, заточен логикой и отшлифован риторикой, но только теология может пользоваться им», улыбнувшись, закончил фразу Бидо. Воистину, странные вещи сохраняются в сердце сквозь столькие годы, порой, казалось бы, и ненужные вовсе. Правы были древние арамеи: учение в молодости резьба на камне, в старости же черчение на песке.
То есть в двадцать три годика сдаешь ты эти свои экзамены и что дальше? снова вмешался Мартен.
Экой ты шустрый, аки блоха оголодавшая, усмехнулся Бидо. Можно, конечно, и в двадцать три стать магистром. Бакалавр свободных искусств может преподавать в школе или получить место приходского священника в небольшом городке. Те же, кто жаждет большего и чей ум стремится к познанию записываются, например, на факультет права. Ибо знающий законы становится защитной башней для друзей и источником смятения для врагов.
И долго учить эти законы?
Обычно лет пять или шесть уходит. А на изучение теологии не менее восьми. Хотя многие учатся и по пятнадцать, и дольше. У нас, помню, учился один итальянец из Падуи, по имени Джакомо так он записался на факультет искусств тогда, когда я еще и не родился даже. А когда я ушел из университета, он все еще числился на факультете теологии, хотя к тому времени ему уже перевалило за сорок. А еще в книге одного итальянского диктатора говорится про некоего схолара, который учился аж двадцать восемь лет.
Что еще за диктатор? спросил, почесывая нос, Мартен.
Так называют авторов сочинений по ars dictaminis, сиречь мастерству написания писем. В сочинениях тех можно найти «цветы», иначе говоря образцы для составления писем на все случаи жизни. Только заменяешь имена да названия мест вот и готово письмо.
А почему не написать письмо самому? Неужели для этого нужно специально учиться за деньги?
Зачем заново изобретать то, что до тебя уже придумали совершенные умы прошлых лет? недоуменно пожал плечами Бидо.
А почему ты пошел учиться в Париж? Ты же из Бретани, вроде как? У вас там нет своих университетов?
У нас там не то что университетов, у нас там священников-то грамотных раз два и обчелся, вздохнул Бидо. Вон у Арно есть хотя бы Тулуза
Арно обернулся и кивнул головой:
Это так. Поначалу я собирался отправиться в Тулузский университет, записаться там на факультет канонического права. Как у нас говорят: в Париже глазеть, в Лионе иметь, в Бордо веселиться, в Тулузе учиться. Но в конечном счете родитель мой настоял на столице королевства. Дескать, в Тулузе слишком распущенные нравы, тулузские магистры имеют дурную репутацию в высших кругах Церкви, будто бы все они там тайные еретики и недобитые катары. К тому же, в Тулузе нет теологического факультета. Конечно, можно было потом перебраться в Париж, совершить peregrinatio academica, но родитель мой сказал, что лучше с самого начала пускать корни в столице, обзаводясь нужными знакомствами, знанием того, что и как делается. Пришлось покориться родительской patria potestas. Хотя у меня от этой теология с самого начала скулы сводило. То ли дело Тулуза с ее «Консисторией веселого знания», с ее певучим ланге док, который не сравнить с грубым франсиманским говором или шершавой латынью. В Тулузе можно встретить самого Раймуна де Курнета, последнего из трубадуров, или великого Гильема Молинье.
Но согласись, брат Арно, что и мы неплохо провели свои младые годы на Соломенной улице? Бидо с улыбкой почесал кулаком свой мясистый бретонский нос.
Ты так говоришь, словно уже состарился, ответил ему Арно. Сколько тебе сейчас, двадцать пять?
Двадцать шесть почти. Я же двумя годами младше тебя. А помнишь, как ты придумал поженить «Веселого англичанина» и «Подвыпившую свинью»?
Это как? не понял Мартен.
Это были два такие кабачка в Латинском квартале. Один назывался «Веселый англичанин», у него на вывеске еще красовался английский матрос в какой-то странной позе: как будто справлял малую нужду. А другой кабачок назывался «Подвыпившая свинья», и на вывеске, как несложно догадаться, была намалевана жирная свинья. Тогда как раз началась первая война с англичанами не та, что три года назад, а старая, когда король наш объявил о конфискации Аквитании за укрывательство изменника Робера дАртуа, а английский сюзерен заявил свои претензии на французский трон. Так вот, мы с Арно как-то ночью сняли вывеску с «Подвыпившей свиньи» и подвесили ее к доске с веселым матросом. Так сказать, подложили англичанину свинью. И стало выглядеть так, будто англичанин греховодит со свиньей, хе-хе-хе, здоровяк Бидо не выдержал и разразился заливистым детским смехом.
Правда, какая-то тля тут же донесла на нас ректору, и пришлось возвращать вывеску на место, добавил Арно. Ненавижу этих благоупитанных парижских торгашей с их жлобством и ханжеским тупоумием.
А уж как они тебя ненавидят, несложно представить! улыбнулся Бидо.
Это да, согласился Арно. Кому ж понравится, когда тебе всю ночь кидают камнями в окно, да еще и норовят обесчестить твою дочурку, твое ненаглядное прыщавое сокровище. Так что восславим мудрость покойного Филиппа Августа и те привилегии, что даровал он парижским схоларам.
Что еще за привилегии? казалось, расспросам Мартена не будет конца.
Их много, сдвинул кустистые брови Бидо. Есть апостольские те, что от Папы. И есть королевские. Главная из них неподсудность схоларов светским властям и парижскому прево. Кроме дел гражданских, кои наш король недавно передал под руку Шатле. Если же схолар совершит преступление, то прево не имеет права задерживать его, кроме некоторых особо вопиющих случаев, а если задержит должен немедленно передать виновного епископу. А церковный суд, тем более по отношению к любимчикам-схоларам, обычно снисходительнее, чем светский.