Могильщики втихомолку благодарили святого Антония, покровителя их ремесла, за то, что не ударили морозы и земля мягкая. Работали неохотно: у францисканцев хоронили бедноту, от которой ничего, кроме медяков, не дождешься.
Ковыряя в земле лопатами, поглядывали на странную компанию, расположившуюся у готовых ям: крепко сбитый господин в черном, явно не из бедняков, старый тощий монах-францисканец и с ними третий, заметно моложе их, одетый не по погоде в тонкую светло-серую котту и летнее сюрко цвета топленого молока. Позади троицы виднелась телега с лошадью. У телеги топтались двое крепких детин с кулаками мясников.
Кладбищенские ворота открывались с рассветом, и до самого заката сюда тянулись процессии с повозками и носилками. Под холстиной саванов угадывались мужские и женские тела, подростки, дети. Нередко из-под белого покрова выпирали лишь мослы, и принадлежали ли он старику или старухе, знали лишь те, кто пришел их хоронить.
Над кладбищем, вплетаясь в птичий грай, стоял негромкий монотонный войто ли плач, то ли молитва.
В воротах показалась очередная повозка с покойником. Ее сопровождал плохо одетый доходяга, смахивающий на мелкого ремесленника.
Ги де Шолиак перекрестился и пошел к нему.
Вильгельм и Азирафель оставались на месте. Врач о чем-то коротко и негромко переговорил с доходягой, слышались обрывки фраз «папаша мой», «мал мала меньше», «серебром?! И помолится?! Согласен!» Шолиак полез в мешочек на поясе, вытащил несколько серебряных монет, вложил их в чужую ладонь. Затем обернулся и махнул рукой детинам. Те подбежали, ловко ухватили покойника за плечи и ноги, и потащили на телегу. Сын проводил отца ничего не выражающим взглядом и, сунув деньги за щеку, убрел прочь.
Врач остановил беременную женщину, тянувшую за собой на веревке долбленое корыто. Крупное тело, лежащее на нем, было слишком длинно, и ноги, обернутые в драную дерюгу, волочились по земле. Сквозь дыры в ткани виднелись крупные мужские ступни.
С женщиной разговор получился еще короче. Вновь блеснуло серебро и она, выронив из рук веревку, ушла, не оборачиваясь.
К первому трупу на телеге прибавился второй. Потом третий, четвертый
Шолиак вернулся к своим спутникам. Он был мрачнее тучи.
Пожалуй, я напрасно побеспокоил вас, отец Вильгельм. За горсть серебра они живых продадут, не то что мертвых.
Францисканец печально покачал головой.
Вы несправедливы к ним, Ги. Нужда всегда держит бедняков за горло, а уж теперь тем более Благодаря своим мертвецам они хотя бы сегодня не лягут спать голодными.
Тем временем на месте вырытых ям один за другим вырастали холмики черной земли. Азирафель, коченеющий от тоски и бесконечного сострадания, мысленно взмолился, чтобы наконец-то пошел снег, сгладил, очистил и осветил отблеском небесной непорочности безысходную черноту. Но вместо этого небо окончательно заголубело, и солнце, завершая короткий зимний день, клонилось к закату, добавляя к черному багровые, кровяные полосы.
К одной из пустующих ям, пошатываясь, подошел юноша, почти мальчик. Ему не требовались повозка или носилки: он нес детский трупик, совсем маленький, завернутый в расшитый цветным шелком алтарный покров.
Возьму еще этот и все, наконец, пробормотал Шолиак, направляясь к пареньку.
Тот выслушал, что ему предлагали, но вместо торопливого согласия вдруг уставился на Вильгельма и крикнул, задыхаясь от гнева:
Почему бог допустил это?! Отвечай, монах! Где его милосердие?!
Вильгельм молча опустил голову. Юноша, тяжело дыша, обернулся к врачу и сунул ему в руки свою страшную ношу.
Бери, собиратель мертвечины! Она не успела нагрешить и никому не причинила зла, потому что прожила на свете всего пять лет! Ее мать дала обет расшить вот этот покров для алтаря церкви Сен-Пьер, и расшилаа теперь лежит вон там, у стены! Забирайи не смей совать мне деньги!
Казалось, его держали на ногах лишь ненависть и горе; выплеснув их, он без сил упал на колени и закрыл лицо руками.
Азирафель не помнил, как оказался рядом. Легко поднял, обнял, прижал к себе. Полы светлого сюрко взметнулись, как крылья Он не думал о том, что не сможет утешить тысячи и десятки тысяч, не сумеет унять их боль и подарить новые силы. Он делал все это для одногопросто потому, что был создан именно для этого: утешать, дарить и тихо гладить содрогающуюся от рыданий спину.
De profundis clamavi ad te Domineсрывающимся голосом начал старый монах, не замечая текущих по щекам слез.
Глава 11. День Гнева
Ваша светлость! Сиятельный господин! Да-да, вы Смиренно прошу простить за беспокойство, но у меня есть то, что вы ищете. Откуда знаю? Да зачем же еще сегодня в Авиньоне такой видный вельможа изволит сам идти, ножки бить?! Я как вашу светлость увидел, сразу смекнул: этот господин настоящее средство ищет, проверенное! А у меня как раз такое и есть! И возьму недорого!
Плюгавец в облезлом меховом жилете вывернулся откуда-то из переулка и завился вьюном то справа, то слева, тараторя без передышки, сам себе задавая вопросы и тут же на них отвечая. Серое от грязи лицо с бегающими глазками и острым кончиком носа походило на крысиную мордочку. Хрипловатый фальцет, короткопалые кисти прижаты к груди Кто-то из адских коллег зачем-то решил крыс в людей превращать? Кроули зажмурил правый глаз, взглянул левым через левое плечо: нет чудесами из преисподней тут не пахнет. Пахнет обычным смертным. Да так крепко, что черти в гееннеи те бы расчихались.
Что ж, если средство и впрямь настоящее, можно взять, вельможа опустил унизанную перстнями руку на туго набитый кошелек. Показывай, уважаемый.
Извольте прежде сюда, в переулочек, человек-крыса попятился в безлюдную кишку проулка. Средство-то того, непростое
А в переулочке ты меня ножиком по горлу и оберешь дочиста?
Плюгавец хитро улыбнулся, показав редкие кривые зубы.
Зачем ножиком, господин хороший? За мое снадобье вы сами с себя последнюю камизу снимете. Он перешел на шепот: нетленная чудотворная кровь святого Роха. Полная скляница.
Кроули вздохнул: опять Рох. Он сделался популярней Христа и Девы Марии, этот легендарный избавитель от чумы с красным крестом на груди. Рассказы о чудесных исцелениях от рук святого в Риме, Новаре, Парме собирали больше слушателей, чем проповеди папы. В Авиньоне в одночасье объявились сотни паломников из Монпелье, где был погребен Рох, город наводнили ковчежцы и ладанки с частичками одежды, костей, ногтей, волослучшим, вернейшим спасением от чумы. Цены на них сразу взлетели до небес, но спрос не падал, и никого не смущало, что Рох, судя по волосам, получался то брюнетом, то блондином, а кости его порой сильно смахивали на куриные. Но нетленную кровь еще никто не предлагал, любопытно, что там намешал плешивый умелец?
Тот аж подпрыгнул от радости, когда сиятельный господин проследовал за ним в переулок. Мигом откуда-то из глубин облезлого жилета явился стеклянный пузырек, в котором действительно плескалось что-то красное.
Вы только взгляните, мой господин, какая яркаячистый рубин! тем временем нахваливал ушлый торговец. Одно слово, нетленная!
А чем подтвердишь, дружок, что она чудотворная? Кроули, продолжая забавляться, щелкнул ногтем по пузырьку. Небось, налил туда свиной крови и выдаешь за святыню?
Грех вам говорить такое, господин! старательно оскорбился плюгавец. Вот, глядите, если не верите!
Он распахнул жилет, задрал короткую грязную котту. Шоссов под ней предсказуемо не оказалось, и огромный, багровый, сочащийся желтым нарыв явился на тощей ляжке во всей красеточь-в-точь как у святого Роха, если верить легенде.
Одной капли хватит!
Разбухший сучок, служивший пробкой, был выдернут, и из горлышка пролилось содержимое склянки. «Нарыв» пополз по ноге вниз, оставляя за собой совершенно здоровую кожу, а хитреца окутало облако аромата лаванды.
Чуете, ваша светлость, как святостью повеяло?
А если выпить, тоже поможет? подмигнул Кроули, внутренне умиляясь откровенному и наивному мошенничеству. Прямо-таки заря времен, когда Зло еще было юным и неопытным.
От всех хворей, не сомневайтесь! закивал ловкач.
Сколько же ты за нее хочешь? Сто ливров? Триста? Пятьсот?
Пятьсот, продавец нервно облизнул губы. Вон у вас какой кошель набитый
Ну-у, за такое чудесное средство пятьсот мало! Кроули продолжал развлекаться. Предлагаю так: ты мне склянку, а я тебемолодость, здоровье, богатство, красавиц без счета Да, чуть не забыл: вместе со склянкой отдаешь свою бессмертную душу. По рукам?
Ш-шутить изволите? морщинистое лицо под слоем грязи побледнело.
И не думаю. Вот золото, у ног демона звякнул туго набитый мешок. Потом еще несколько. Мешковина на одном из них треснула, и в слякоть переулка посыпались новенькие, блестящие золотые монеты. Какой наряд желаешь: парча, бархат, шелк? мешки скрылись под грудой роскошной одежды. Насколько молодым хочешь сделаться? Предпочитаешь брюнеток или блондинок, худых или пухленьких?
Ты ты кто такой? просипел бедняга.
Чёрт, широко улыбнулся Кроули, и в моем случае это не ругательство.
Из-за его спины, чуть ниже пояса, показался черный хвост наподобие коровьего, с пушистой рыжей кисточкой на конце. Из темени, прямо сквозь сукно шаперона, проросли кривые острые рога, а лицо вытянулось на манер свиного рыла.
Ну, отдавай душу!
Ответом был дикий вопль и топот удаляющихся ног.
Заберу тебя в геенну! завизжало ему вслед порождение Ада.
Азирафель, с тебя причитается, пробормотал Кроули уже своим обычным тоном, пинком отправляя все богатство обратно в небытие. Правда, страха у этого проходимца вряд ли хватит надолго.
Непринужденно перебросив хвост через локоть, демон огляделся. Обычный узкий грязноватый переулок; впереди виднелась не то площадь, не то просто широкая улица, позади остался папский дворец, пустынный, унылый, насквозь пропахший ладаном и миррой. И если все равно, куда идти, отчего бы не пойти вперед? Решив так, Кроули пошел, куда глаза глядели, помахивая кисточкой хвоста. Избавляться от облика чёрта он не спешил: в последние дни жизнь в зачумленном городе все сильнее напоминала ему бесконечный мрачный карнавал, где смерть прячется за многообразием масок, чтобы в следующий момент сбросить любую из них. Так пусть хотя бы за поросячьей харей скрывается просто чёрт.
Впрочем, уже через несколько шагов пришлось вернуть себе человеческий облик: рога чуть не порвали веревку с мокрым тряпьем, протянутую поперек переулка. На шум из ближайшего окна высунулась сердитая хозяйка, и Кроули чудом увернулся от потока помоев, выплеснутых на него из лохани. А следом полетела и лохань: женщина разглядела рога и свиной пятачок.
Демон прибавил шагу, на ходу рассуждая, что в таком непредсказуемом городе лучше все-таки остаться с человеческим лицом.
Переулок вскоре вывел к улице, еще недавно одной из самых богатых в Авиньоне, а ныне ничем не отличающейся от разоренных и заброшенных кварталов бедноты. Правда, в отличие от них, пустынной она отнюдь не была.
По улице шли люди. Шли, плелись, тащились, ползликто на коленях, а кто и на четвереньках, мотая по-лошадиному головой. Десятки голосов вразнобой тянули погребальный гимн, отчего Кроули не сразу разобрал слова.
Dies irae, dies illa
solvet saeclum in favilla
teste David cum Sibylla
Босые, простоволосые, в дерюгах и власяницахмужчины и женщины, молодые и старые, все они на ходу царапали щеки ногтями, раздирали и без того рваную одежду, хлестали себя или идущего впереди плетьми и колючими ветками шиповника и терна. Иныеточно этих истязаний было недостаточно, надели на головы терновые венцы. Кровь из глубоких царапин стекала по вискам и лбу, превращая бледные лица в маски. Карнавал отчаяния продолжался.
Кроули стоял, завороженный монотонным ритмом песнопения, мерными, почти механическими взмахами рук с плетьми, непрерывным шарканьем сотен ног. Куда стремились эти несчастные, чего хотели? Не свернули на улицу, ведущую к папскому дворцу, миновали дорогу на мост Сен-Бенезе, они, казалось, брели без цели и смысла, по кругу, как измученные страхом животные, надеясь убежать от источника мучений и одной болью унять и искупить другую.
Гимн закончился. Словно очнувшись, люди застонали, завопили, запричитали, стараясь перекричать друг друга и в общем исступлении докричаться до небес. Плети засвистели с удвоенной силой. Кроули отшатнулся, когда ему в лицо попали теплые брызги, с безнадежной ясностью понимая, что кошмар семисотлетней давности блекнет перед тем, что творится сейчас.
Внезапно крики идущих в голове процессии из жалобных сделались яростными. Кроули, не задумываясь, рванулся туда и увидел, что несколько человек крепко держат за руки бородатого старика в низко натянутой на лоб остроконечной шапке.
Он что-то бросил в колодец! послышались возгласы. Отравил его! Проклятый еврей отравил колодец!
Рядом валялись черепки разбитого горшка, густо усыпанные каким-то желтым порошком.
Перед стариком встал монах в белой тунике и черном плаще, с тонзурой, тщательно выбритой на шишковатом черепе.
Отвечай, что ты намеревался сделать с этим адским зельем? худой длинный палец указал на порошок. Запавшие, с нездоровым блеском глаза уставились на бледное, одутловатое лицо старика.
Отравить растерянно начал тот, но тут же поправился: Крыс отравить, государи мои, одних только крыс, житья ведь нет от крыс! Они черную смерть принесли и вообще твари зловредные
А у колодца что делал? монах не скрывал свою неприязнь к иноверцу.
Ничего не делал Мимо проходил, остановился передохнуть, годы мои, ох, годытакие немаленькие, скажу я вам
Он лжет! гнусаво заверещал кто-то. Все они лжецы, иудино племя! Это они и крыс напустили, проклятые!
Из толпы выбежала женщинанемолодая, тощая, исполосованная плетью, в рванине и терновом венце на жидких пепельных волосах. Кровь от шипов запеклась на обтянутых желтой кожей острых скулах, безбровом лбу и впадине провалившейся переносицы. На нее смотрели со смесью брезгливости, изумления и ужаса, а она продолжала кричать, захлебываясь и плюясь слюной:
Падаль в колодцы бросают! Сатане кадят! Вчера на кладбище один из них покойников средь бела дня из могил выкапывал! Колдуны! Некроманты!
Кроули пропустил момент, когда среди угрюмых темных фигур появилось сюрко цвета топленого молока и на улице от этого словно бы посветлело.
* * *
Вильгельм Баскервильский содрал с лица льняную повязку, закрывавшую нос и рот, устало опустился на скамью и бросил рядом пару кожаных рукавиц со следами пятен от кислоты. Азирафель поднял голову от сборника трудов Авиценны, которые по распоряжению Климента переводил с арабского, и вопросительно посмотрел на него.
Лаура де Нов скончалась. Возлюбленная Петрарки, пояснил Вильгельм, видя недоумение на лице собеседника. Как хорошо, что он в Воклюзе
В келье повисло молчание. Монастырь францисканцев чума не обошла стороной, но, благодаря уединенной жизни братии, он все-таки не обезлюдел. Тем не менее, странноприимный дом опустел, и Азирафель, которому стало очень неуютно в холодных, сумрачных покоях папского дворца, перебрался поближе к Вильгельму. Тот тоже покинул прежний кабинет, перетащив в самую светлую келью все свои бумаги и книги. Ангелу она сразу пришлась по душе, и он проводил там почти все время. Человек, разумеется, не возражал.
Как продвигается работа у Шолиака? спросил Азирафель, чтобы нарушить гнетущую тишину.
Вильгельм горько усмехнулся.
Ги преуспел пока в одном: тоже заразился. Вчера вечером у него начался жар, сегодня выступили бубоны. Он разогнал учеников и помощников, заперся в своей комнате и объявил, что станет лечиться сам. Меня он попросил навестить тех больных, которые пока еще доверяют ему. Лаура де Нов доверяла Но она была слишком слаба после недавних родов. Младенец пережил мать всего на полдня. Я покинул их жилище с охапкой проклятий и едва ли не богохульств он тяжело вздохнул. Самое скверное, не знаю, что делать дальше. Остается лишь ожидать, к чему приведет лечение Ги.
Я могу помочь ему, тихо проговорил Азирафель.
После сцены на кладбище человек уже не смотрел на ангела с молчаливым упреком, но и благоговения в остром взгляде из-под кустистых бровей не прибавилось. Вместо него пришла обычная, земная благодарность, но именно она очень радовала ангела.