Вы решили отойти от своих правил и исцелить его? удивился Вильгельм.
Нет. Но мне дозволено и даже вменяется в обязанность воодушевлять смертных. Ги ничего не узнает, но, если он пребывает в унынии, оно по моему слову отступит, а надежда укрепится. Вы проводите меня к нему?
Благодаря исключительному статусу, Ги де Шолиак жил и работал в папском дворце, занимая почти целое крыло. Азирафель и Вильгельм шли хорошо знакомой дорогой, невольно стараясь держаться ближе друг к другу. Авиньон превратился в город мертвых, и живые чувствовали себя на его улицах, как на одном бесконечном кладбище.
Не удивительно, что вскоре оба услышали погребальный гимн Dies irae, распеваемый нестройным хором мужских и женских голосов. А затем к заунывному песнопению добавились новые звуки: тонкий резкий свист, какой производят взлетающие плети.
Они надеются истязанием плоти спасти душу и вымолить избавление, заметил Вильгельм, болезненно морщась.
О ком вы говорите?
О флагеллантах. Кстати, как Небеса относятся к подвижничеству?
В общем, с пониманием Азирафель замялся. Для обретения благодати существует множество путей.
И умерщвление плотидалеко не самый короткий и прямой, заключил Вильгельм.
Ангел кивнул. Ему были хорошо знакомы все эти бичующиеся, верижники, столпники, фанатичные постники, добровольные скопцы, иссохшие «невесты Христовы» и многие, многие другие, кто в своем всепоглощающем стремлении к святости был так же далек от нее, как последний обжора и распутник. Азирафель даже подозревал, что тут не обошлось без козней Сатаны, ведь кому еще может понадобиться, чтобы смертные столь яростно разрушали собственные тела, созданные, как известно, по образу и подобию Кроули клялся, что Ад тут не при чем, и Азирафель в конце концов вынужден был с ним согласиться: стремление сделать свою короткую трудную жизнь еще короче и труднейисключительно человеческое свойство.
Процессия заняла всю улицу. Какое-то время Вильгельм и Азирафель шли позади нее, собираясь свернуть в первый же подходящий переулок, но, как назло, все они вели в противоположную от замка сторону.
Я ошибся. Тут не гордыня, а отчаяние, проговорил францисканец. Посмотрите, впереди и чуть справа, крупный, слегка сутулый мужчина, это зажиточный купец, еще недавно он не пропускал ни одной службы в нашей церкви А вон тот, приземистый, лысыйпоставщик лучшего пергамента. Трактирщик, хлебник, мясник их жены, вдовы Все они пытаются в исступлении обрести надежду, потому что нигде больше ее не осталось. Скажи, ангел, они правы?
Такие вопросы бьют больнее плети, не сразу ответил тот. Не мне просить о снисхождении, но, пожалуйста
Но Вильгельм уже не слушал его. Он заметил еще кого-то в толпе, помрачнел сильнее прежнего и принялся энергично пробираться вперед.
Что случилось? тревога человека тут же передалась эфирному существу.
Так я и знал, процедил сквозь зубы Вильгельм, решительно прокладывая себе дорогу. Поистине у доминиканцев собачий нюх на беды простецов.
Впереди уже показался перекресток, где можно было бы покинуть тягостное шествие, но вдруг оно остановилось. Кто-то визгливо прокричал насчет чьей-то лжи, Вильгельм прибавил шагу, пробиваясь туда, откуда, не умолкая, доносились обвиняющие вопли. Азирафель, машинально извиняясь, последовал за ним. Краем глаза заметил высокую фигуру в оранжевом, и еще успел подумать, что подобное пристрастие к ярким цветам добром не кончится, когда волна чужой болезненной злобы вдруг хлестнула в лицо, разом выбила все мысли, заставила сдавленно охнуть.
Костлявая мегера бесновалась в середине круга, образованном молельщиками и добровольными стражами старого еврея. За ней снисходительно наблюдал монах в бело-черных одеждах. Именно к нему стремился Вильгельм с какой-то не свойственной ему свирепой радостью.
Приветствую тебя, брат Фома, почтительно проговорил он. Позволь узнать, что побудило тебя и всех этих добрых горожан выйти на улицу в столь тяжкое время?
Фома смерил его презрительным взглядом. Они с Вильгельмом оказались одного роста и были во многом схожи, как свойственно людям одного рода занятий. Тонкое и, пожалуй, даже красивое лицо Фомы портила брезгливая складка в углах тонких губ. Он был еще не стар и держался весьма уверенно.
Это время как нельзя лучше подходит для покаяния и молитвы, брат Вильгельм.
Азирафель отметил, что Вильгельм задал вопрос на местном наречии, тогда как Фома чеканил слова на безупречной латыни.
Но лекари советуют не собираться в толпу, потому что болезнь может перекинуться от одного человека другому
Растрепанная оборванка, уже раскрывшая было рот, чтобы разразиться новыми проклятиями, не издала ни звука, и с вызовом уставилась на Вильгельма. Азирафель, с трудом оправившись от ее напористой злобности, переводил взгляд с одного исхудавшего лица на другое. Кроули, незаметно придвинувшись ближе, тоже приготовился следить за словесной дуэлью. В том, что она состоится, сомневаться не приходилось.
Лекарей заботит лишь смертная плоть, я же веду к спасению их бессмертные души, доминиканец счел необходимым сказать это по-французски, но продолжил уже на языке богослужений: Узнаю францисканца по его заботе о телесном. Как там у вас говорят: возлюбленный братец тело?
Да, Святой Франциск называл тело человека «братом», а болезни его сестрами, парировал Вильгельм, по-прежнему изъясняясь доступно для горожан, но он также говорил, что Господь создал из земли врачевства, и благоразумный человек не будет пренебрегать ими. Однако блаженный Гумберт Романский также советовал братьям не отказываться от гигиены и беречься истощения сил физических. Выходит, и доминиканцы не чуждались телесности?
Телососуд греха! С этим не спорил и ваш Франциск, отрезал Фома. Он оставил латынь, заметив, что толпа, поначалу бывшая полностью на его стороне, начинает прислушиваться к Вильгельму. И трижды грешен тот, кто в час гнева Господня печется о спасении плоти! Горе тебе, Авиньон, ибо ныне не Рим, но ты сделался новым Вавилоном, а пастырь твой пустил прислужника своего надругаться над трупами! с мрачным торжеством громко заключил доминиканец.
Опомнись, Фома! Вильгельм тоже повысил голос. Ги де Шолиак с согласия родственников забирал умерших!
Вот! Вот! взвизгнула оборванка, почувствовав, что пришло ее время. Отбирал! Для некромантских забав!
Азирафель стоял за правым плечом Вильгельма, уже готовый вмешаться. Гавриилу потом можно будет как-нибудь все объяснить, сейчас важнее утихомирить смертных. Кроули незаметно проскользнул за спину доминиканца, встал слева. Ангел перехватил взгляд демона: в нем читалось напоминание о известном пути благих намерений. Ангел нахмурился, упрямо мотнул головой и проговорил:
Ты ошибаешься, добрая женщина. В телах скончавшихся от чумы врач надеется найти причину болезни и способ одолеть ее.
Молитва и покаяниевот лучший и единственный способ, перебил его Фома и подозрительно прищурился: А кто ты таков, что защищаешь этого папского некроманта?
Он его приятель! женщина вновь окатила его водопадом исступленной злобы. На пару мертвяков потрошили! Кровь на нем! Кровь! И этот там тоже был! она метнулась к старому еврею. Его стражи отвлеклись на редкое зрелище бранящихся монахов, ослабили хватку, и старик потихоньку освободился. Он уже повернулся спиной, чтобы бежать, но в него вновь вцепились руки, на этот раз женские, хоть и похожие больше на птичьи лапы.
Опомнись, глупая! воскликнул старик. Что делать мне на христианском кладбище?!
Врешь, был! Был!
Оборванка уже не визжала, а хрипела. Вытаращенные глаза помутнели, в углах губ показалась пена.
Она помешанная, неужели вы не видите? спокойно заметил Кроули. Доминиканец резко обернулся.
О-о, еще один папский приятель! он указал на демона: Смотрите, люди, на этого разряженного грешника: у нас траур, а у него, похоже, праздник!
В ответ Кроули рассмеялся. Это был не демонический смех, от которого у смертных кровь стынет в жилах; не жуткое сатанинское хихиканье; даже не гулкий чёртов гогот. Склонный к патетике Азирафель позже назвал это горькой усмешкой Вечности, а Кроули просто ответил на злую иронию момента так, как привык отвечать.
Он еще и смеется! возмутились в толпе.
Над нашим горем потешается, гад!
Да он тоже иудей, не иначе!
Точно!
На выручку старому пришел!
На губах доминиканца заиграла торжествующая улыбка.
Останови их, Фома, обратился к нему Вильгельм по-латыни. Разве ты не видишь, это зашло слишком далеко!
Глас народаглас божий, с деланной беспомощностью развел руками Фома.
Вильгельм обернулся к ангелу:
Помогите, умоляю!
Но прежде, чем ангел успел что-то сделать или хотя бы ответить, раздался крик, древний, короткий и страшный:
Бей его!
Собираясь в крестный ход, не берут с собой камни. Из утоптанной брусчатки голыми руками не вытащить кусок базальта. Тогда откуда взялся тот первый камень? Он вылетел из задних рядов и ударил еврея в грудьзлоба, страх и отчаяние, спрессованные в острый булыжник.
Доминиканец предусмотрительно шагнул в сторону, поближе к проулку.
Длань карающая настигает еретиков.
Негромкий голос прозвучал оглушительно: так тихо сделалось на улице. Богомольцев, вчерашних купцов и ремесленников больше не было. На улице стояла толпа, тупая, кровожадная тварь. И она уже почуяла жертву.
Остановитесь, люди! воскликнул Азирафель, но в это время второй камень ударил старика в скулу, оставив длинную ссадину. Ангела не услышали.
Беги, спасайся, посоветовал Фома, глубже уходя в безопасную тень проулка.
Старик покачнулся, затравленно взглянул на него и бросился бежать. Ноги плохо слушались его, он задохнулся, упал, поднялся со стоном, размазывая кровь из ссадины по лицу, и побежал снова.
Толпа покачнулась, точно брала разгон, и двинулась по кровавому следу, убыстряя ход.
Кроули медленно повернулся к доминиканцу. Тот ответил ему холодным взглядом свысока.
Какой у тебя интересный язык, монах, протянул Кроули. Говоришь «спасайся», а слышится «убейте его».
Это не твое дело.
В сумраке узкой улочки было хорошо видно, как глаза господина в оранжевом разгораются огнем под цвет его наряда, но доминиканец, похоже, был не робкого десятка: он лишь отступил на шаг, но его голос не дрогнул: Ступай молись, грешник, ибо последние дни наступают.
О, да, я грешник, широко улыбнулся демон и сделал шаг вперед. Будь уверен, монах: таких грешников тебе еще не встречалось.
Фома перекрестился, решительно протиснулся мимо Кроули обратно на улицу, и очутился перед Азирафелемне сибаритом-книжником, но ангелом из чина Начал. Суровым белокрылым ангелом, исполненным света.
Ты скверный человек! изрек он. При первых же звуках этого голоса Кроули вспомнил все подробности Падения. Стыдись!
Доминиканец задрожал.
Рater noster qui in celis es
Убирайся прочь со своим славословием!
Гневный окрик швырнул Фому обратно в проулок. Ничего не видя перед собой, он оттолкнул демона и скрылся где-то в темноте.
Азирафель, ты что творишь?! выдохнул Кроули.
Ангел молча полоснул по нему взглядом, который в иных обстоятельствах мог заменить огненный меч, и отвернулся. Кроули опасливо приблизился к нему, выйдя из проулка на опустевшую улицу.
На брусчатке валялись терновые венцы, розги, грубо сколоченное из палок распятие Рядом с ним ничком лежала давешняя мегера, в своем последнем исступлении она не успела убраться с пути бегущей толпы.
Вильгельм опустился рядом с ней на колени, бережно перевернул ее на спину, достал из складок сутаны чистую тряпицу и принялся вытирать кровь с разбитого лица.
Помоги простонала женщина, помолись
Стон перешел в короткий хрип, и она затихла.
Господь не оставит тебя в своем милосердии, Вильгельм всмотрелся в ее лицо, перекрестился и накрыл его испачканной в крови тряпицей.
Оставит. Кончилось милосердие. И вряд ли было когда-нибудь.
Вильгельм и Кроули смотрели на ангела с одинаково бескрайним изумлением. А он сжал кулаки и, глядя куда-то поверх крыш странно потемневшими глазами, заговорил, точно бросал слова в последний бой:
Непостижимым замыслом можно объяснить что угодно: Потоп, Голгофу, чуму погром, что творится сейчас в еврейском квартале Век за веком видеть голод, болезни, войны, страдания, и верить, что так надо, таков великий план голос Азирафеля прервался, будто что-то душило его: Зачем ты мучаешь их?! Тысячи лет страданийзачем?! Они же не делаются лучше! Их жизнь по-прежнему беспросветна! Я знаю, ты опять не ответишь, Господи, но я больше не верю в твое милосердие! Я
Замолчи, дурень! рявкнул опомнившийся Кроули. Подскочив к Азирафелю, он тряхнул его за плечи: В Ад захотел?!
В Аду хотя бы не требуют веры! Азирафель попытался вырваться.
Еще как требуют! Кроули, удерживая его, покосился на небо: Он просто устал, слышите? Погорячился
У их ног послышался громкий шорох. Вильгельм, кое-как оправив лохмотья убитой, подхватил ее на руки и поднялся с колен.
Нельзя оставлять ее валяться, как падаль, ни к кому не обращаясь, сказал он. Похороню ее на нашем кладбище.
Небо пряталось за серыми тучами. Опустевшие дома темными окнами смотрели на мертвую улицу. Вильгельм шел, не оборачиваясь, стараясь, чтобы от движения не слетел покров с лица женщины.
Следом, волоча крылья по грязной брусчатке, понуро брел ангел.
Демон вздохнул, щелчком пальцев переменил оранжевый цвет наряда на черный, и пошел за ангелом.
Глава 12. Пока не грянул гром Небесный
Этот тесаный камень одним из верхних своих углов выступал над поверхностью дороги. То ли земля под ним просела, то ли соседние камни сдавили Заметить его обычному прохожему не составляло труда, но готовые к Падению ангелы редко приглядываются к тому, что под ногами. Словом, удариться о коварный угол большим пальцем ноги в тонком пулене было очень неприятно.
Азирафель охнул и начал потихоньку приходить в себя.
Недавняя вспышка гнева сменилась тупым бесчувствием, он плелся за Вильгельмом, с минуты на минуту ожидая кары. Но громы, молнии и разверстая бездна почему-то медлили явиться; ангел рассеянно потер лоб, будто просыпаясь, убрал крылья, пошевелил отбитым пальцем, а когда, наконец, поднял глаза, увидел перед собой ссутулившиеся от напряжения худые плечи, обтянутые серой рясой.
Отец Вильгельм, давайте, я понесу.
Старик поблагодарил и с видимым облегчением передал ему труп.
Она, очевидно, долго голодала, поэтому совсем не тяжелая, заметил он. Однако руки у меня совсем онемели. К счастью, мы уже почти пришли, еще два поворота улицы
Он убавил шаг, растирая предплечья, и предоставил Азирафелю возглавить их маленькую процессию.
Ангел до этого момента не носил на руках не только мертвых, но и живых людей. Окровавленную грязную оборванку никак нельзя было назвать приятной ношей, но смятенной душе стало легче от груза, обременившего тело. В помощи смертному была недвусмысленная правда, ангел совершал безусловно хороший поступок, и это сознание немного успокоило его. Он собрался с мыслями. Да, сорвался, вспылил. С ангелами такое иногда случается. Готов ли он протестовать дальше? Ни в коем случае! Утратил ли он веру?
Господи, конечно же, нет, бормотал он себе под нос. Ты же понимаешь, я ну нельзя же спокойно смотреть на все это, Господи! Ты только не подумай, я не бунтую, и наговорил я там разного не со злыми помыслами, ведь Ты знаешь, Ты же все-все про меня знаешь
Время от времени он поглядывал на небо, но оттуда посыпался лишь снег. Не огненный и не жгучийобычная белая крупа.
Пока ангел опасался, что расправа просто запаздывает, демон пытался рассуждать здраво. Азирафель все-таки не Люцифер, и устроил он не какой-то там ужасный бунт. Если Наверху начнут спроваживать в Ад каждого ангела, который брякнет что-нибудь сгоряча, у них скоро никого не останется, кроме Метатрона с компанией архангелов. С другой стороны, хватило одного яблока, чтобы тех двоих бедолаг выперли из Эдема Конечно, Азирафель и в Аду не пропадет, с его-то умением устраиваться, и видеться они смогут чаще, но кого пришлет Рай ему на замену? Наверняка какого-нибудь принципиального, и с ним ни выпить, ни договориться Погрузившись в размышления, Кроули не сразу заметил, что старый монах уже довольно долго идет рядом и подозрительно на него косится. О, вот уже и пальцы сложил для крестного знамения, и руку приподнял Демон предусмотрительно отодвинулся.