Ван улыбается, так же безмятежно.
Твой? Ты украл его у Клея. Точнее, его украла Роза.
А Охотники украли его у Массимо, моего прадеда. Он принадлежит моей семье.
Она пьет чай и говорит Несбиту:
Как, по-твоему, вернуть ему Фэйрборн? Тебе решать, ведь это ты его достал.
Несбит скалится, точно злая собака, и встряхивает головой один раз.
Я вынуждена согласиться с Несбитом. Ты небрежно обращался с ножом в первый раз. Если уж Несбит смог забрать его у тебя то смог бы и ребенок. А его нужно хранить в надежном месте. Это опасный и могущественный предмет. Так что, думаю, пока я пригляжу за ним сама.
Он мой!
Вообще-то, мой дорогой мальчик Ван смотрит на меня, и в ее глазах горит драматический синий огонь, я с тобой согласна. Однако говорю это, питая к тебе одни лишь добрые чувства, не надо, чтобы он был у тебя. Пока. Это неприятная вещь, полная злого волшебства. Уверяю тебя, у меня он будет в безопасности. Она тянется к чайнику. Еще чаю?
Все молчат. Разливая чай, она говорит:
Натан, письма принадлежат Габриэлю. Пожалуйста, верни их ему.
Я смотрю на Габриэля, он кивает.
Амулет
Габриэль открывает жестянку, просматривает все письма и выбирает одно, из середины пачки. На конверте черный отпечаток моих пальцев, еще с тех пор, когда я нашел их в дымовой трубе в женевской квартире.
Габриэль кладет это письмо на стол между собой, и Ван и говорит:
Амулет. Он твой. Спасибо. Если бы не ты, я бы умер. Он разворачивает сложенное в несколько раз письмо, и мы все наклоняемся над ним, чтобы посмотреть.
Ван говорит:
Спасибо, Габриэль. Он и впрямь прекрасен.
Я подвигаюсь еще ближе. Не уверен, что прекрасный именно то слово, которым я воспользовался бы сам. Передо мной кусок пергамента, пожелтевший от старости, со следами выцветших чернил что-то было написано на нем, только совсем не так, как я видел раньше. Строчки здесь идут кругами. Точнее, полукругами, потому что пергамент разорван надвое.
Что тебе говорила о нем мать? спрашивает Ван.
Не много. Она считала, что он может оказаться ценным, из-за возраста. Рассказывала, что ее бабка нашла его в одном старом доме в Берлине. В смысле, украла. Но больше она не знала ничего.
И где вторая половина, тоже не знала?
Нет, это все, чем мы владели.
А Меркури его видела? Ты объяснил ей, о чем идет речь?
Габриэль пожимает плечами.
Я не говорил, что у меня только половина. Боялся, что она не заинтересуется, если узнает. Сказал только, что у меня есть амулет, который оставила мне мать, что он старый и очень ценный. Она даже не спросила у меня, какой именно амулет, наверное, потому, что их совсем немного.
Да, амулетов на свете по пальцам перечесть, это верно, да и те по большей части никуда не годятся. Мне очень повезло, что ты не описал его ей. Да и тебе, по чести сказать, тоже. Меркури немедленно догадалась бы, о чем идет речь, и, не задумываясь, убила бы тебя за одну только половину. Ван очень осторожно завернула амулет в письмо и спрятала его в карман пиджака.
Но почему? спросил Габриэль. И ты знаешь, у кого вторая половина?
Ван повернулась к Несбиту.
Думаю, нам стоит выпить шампанского, как ты считаешь? Наверняка в здешних погребах великолепная коллекция. Она улыбнулась Габриэлю. А может быть, юноши предпочтут обойтись чаем?
Позже мы с Габриэлем вдвоем сидим в его спальне. Шампанское пили мы оба. Правда, я не понимал, ни зачем я пью, ни что я праздную, и мне это совсем не нравилось. Раньше я никогда не пробовал шампанского, да и вообще алкоголя. Зато Габриэль и Ван говорили о нем так, словно обсуждали хорошую книгу.
Когда мы шли в комнату Габриэля, коридор как будто накренился. Я сказал об этом Габриэлю, он назвал меня «легковесом» и пошел вперед. Потом обернулся и стал смотреть, как я приближаюсь. Приятно было видеть его улыбку; как будто он совсем стал самим собой. И вот мы с ним одни, сидим на его кровати, и я, наконец, могу попросить его рассказать мне свою историю.
Оставив тебя, я побежал. Просто бежал, и все, ничего особенного. Я бежал, Охотники за мной. Я кричал, торопил тебя, как будто ты все еще был со мной. Подействовало они решили, что мы вместе. Повезло. Лучшей защитой мне служили люди в смысле, фейны. Я все время держался таких мест, где было много народу, шума, толчеи, всего, что так не любят Охотники: фейнов, их полиции, крика, паники и стрельбы. Я наделся, что они и меня примут за фейна, но, с другой стороны, мне надо было, чтобы они продолжали бежать за мной. Они стреляли в меня, два раза, пока я бежал. Раны были пустяковые, но яд от пуль делал свое дело, а я не могу залечиваться и потому знал, что долго не протяну. Но я думал только об одном: продолжать бежать. Помню, ко мне подъехала машина, наверное, это была Ван. Потом полный провал до тех пор, пока я не очнулся здесь, в этой комнате, много дней спустя. Я был болен, но потом, уже когда я выздоровел, Ван дала мне какое-то снадобье, и я все ей рассказал. О себе, о своей семье, о письмах, об амулете и о тебе. Прости меня, Натан. Знаю, что я не должен был. Я
Все в порядке. Рассказал, так рассказал. Главное, что ты жив. Я так этому рад. Ведь я думал, что ты умер. Не хотел верить, но как иначе: будь ты жив, ты был бы уже в пещере.
Я бы умер, если бы не Ван.
Но как она оказалась в Женеве? Зачем рисковать жизнью ради какого-то амулета точнее, половинки?
Не знаю. Она говорила мне, что как раз незадолго до всего этого узнала, что половинка может быть у меня. О том, что я в Женеве, ищу Меркури, узнать было не сложно. Сначала она боялась, что амулет попадет в руки Меркури, но потом, когда Несбит сказал ей, что ты умер, она стала бояться, как бы его не захватили Охотники.
Зачем он им? Что он делает?
Половинка амулета не делает ничего. Но вообще амулеты, когда они целые, исцеляют и защищают. Она потратила немало усилий на поиск одной половинки и, я думаю, полна решимости во что бы то ни стало найти вторую; когда у нее в руках окажется целый амулет, то он, может быть, восстановит свою силу.
И ты правда совсем ничего про него не знаешь?
Правда. Для меня это просто вещь, которой владела когда-то моя мать. Письмами я дорожу больше. Мы оба сидим на краю кровати, но тут он отодвигается назад и опирается спиной о стену. Пусть Ван берет его себе. Меня такие вещи не интересуют.
Какие такие?
Всякие. Не простые. Амулеты, ножи и прочее.
Так я и думал.
Упираясь в стену затылком, он не сводит с меня глаз.
До чего же хорошо снова видеть тебя, Натан. Я так рад, что ты жив. Очень рад. Вид у него усталый: кожа бледная, почти серая, под глазами темные круги. Он продолжает:
Кто бы мог подумать, что мы с тобой окажемся здесь, в этом красивом доме? И будем сидеть бок о бок, живые. И пьяные от шампанского.
Но его слова насчет «непростых вещей» не дают мне покоя: может быть, это неправильно, что я так хочу Фэйрборн обратно? Я думал, что если он будет у меня, то я докажу своему отцу, что не убью его. Хотя, может быть, для этого не нужен Фэйрборн.
О чем ты думаешь?
Да так, о разном. О Фэйрборне. О моем отце.
Какой он?
Мой отец? Сам не знаю. Я вообще его незнаю. Он куда симпатичнее, чем я его себе представлял, в смысле, чище. Носит костюм. Глядя на него, и не подумаешь, что он убил сотни людей.
Я спрашиваю, какой он человек, а не во что он был одет.
И что ты хочешь от меня услышать? Что он могучий? Потрясающий? Да, он такой. И даже сильнее, чем я считал возможным. Он сделал такую штуку, вроде как остановил время снежинки висели вокруг нас и ждали, когда им разрешат упасть, а мы сидели и разговаривали, как будто в порядке вещей. Во мне еще сидела охотничья пуля. Он ее вырезал. Потом дал мне три подарка: кольцо, пулю из моего тела и мою жизнь. Я снимаю с пальца кольцо и протягиваю его Габриэлю. Потом он порезал себе ладонь, и я выпил его кровь. Я думаю, что он уже давно, всю мою жизнь, думал о том, как даст мне три подарка. Он ждал, когда я вернусь к Меркури; он знал, что я пойду туда. И он столько сделал: остановил для меня время, спас мне жизнь своими тремя подарками, а потом ушел! Бросил меня снова! Оставил меня в долине один на один с Меркури и целой стаей Охотников.
Габриэль молчит.
Я всегда думал, что, когда мы встретимся, я объясню, я докажу ему, что я никогда его не убью. И я пытался сказать ему это, но он как будто не слушал. Он мог меня убить, а вместо этого спас мне жизнь. И все было так удивительно, так замечательно, а потом все пропало.
Он твой отец, но он верит видениям о том, что ты его убьешь.
Он сказал: «Я не слишком верю видениям. Но я осторожный человек», или как-то в этом роде. То есть, по большому счету, он мне не доверяет. Не верит, что я потерял Фэйрборн. Так что «непростые вещи» кое-что значат, Габриэль, ведь, будь у меня нож и отдай я его отцу, он бы не бросил меня снова. Глупость в том, что я ненавижу его за то, что он ушел. Не за то, что он убивал людей, не за то, что ел их сердца, а за то, что он бросил меня в детстве, а теперь бросил опять.
Это не ненависть. Это просто злость. Габриэль усмехнулся. А значит, ты не питаешь к нему никаких особых чувств, ведь ты почти всегда на кого-нибудь да злишься.
Я отвечаю ему матом, а потом добавляю:
Я рад, что ты жив, Габриэль. С тобой мне всегда есть на кого злиться. В голове у меня все плывет, и я утыкаюсь лицом в кровать. Мне надо поспать. И тебе тоже.
Конечно, я не сплю, потому что мы в доме, но я сижу рядом с ним так долго, как только могу, то есть не очень долго, ведь я не могу спать под крышей ночью. Мне надо на воздух.
Я выхожу и осматриваю территорию вокруг дома. Участок большой, заросший лесом, со всех сторон огороженный стеной и колючей проволокой плавно спускается к воде. Но озеро не огородишь, и участок кончается узким каменистым пляжем с небольшим деревянным причалом без лодки. Красиво. Напротив черными силуэтами встают горы. Теплый ветерок разгоняет облака, выглядывает луна. Самое время окунуться.
Вода прохладная. Тихая. В ней словно растворилось отражение луны. Я заплываю далеко от берега, ложусь на спину и долго смотрю в небо.
Вдруг что-то щекочет мне ногу, и я чувствую, как звериный адреналин тут же начинает наполнять клетки моего тела. Но медленно, постепенно, потому что я говорю себе успокоиться, глубоко дышу, объясняю себе, что это всего лишь рыба или еще что-нибудь плавает в воде. И так я дышу и уговариваю себя до тех пор, пока адреналин не улетучивается, не рассасывается в крови, как будто и не было никогда.
Луна по-прежнему смотрится в воду, когда я спрашиваю себя, смогу ли я заставить адреналин вернуться. Я выдумываю всякие опасности, таящиеся в воде, чудовищ, дремлющих в глубинах, рыскающих во тьме, крадущихся ко мне снизу например, огромного угря, который поднимается на поверхность, чтобы проглотить меня целиком. Я погружаюсь с головой, открываю глаза, оглядываюсь под водой, чувствую, как подо мной темно и холодно, представляю, как угорь подплывает ко мне
Ничего не происходит. Угри, даже если они здесь есть, спят, и мой адреналин тоже. Я выныриваю и озираюсь, почти надеясь, что какое-нибудь чудовище все же появится, но все спокойно, и через пару минут я уже выбираюсь на берег.
На траве у самой воды сидит Габриэль и ждет меня. Я одеваюсь и сажусь рядом.
Он говорит:
Я посплю здесь, с тобой.
Я собираю хворост и развожу костер, мы садимся возле него и скармливаем огню одну веточку за другой, а когда они кончаются, я встаю и набираю еще. Мне интересно, спросит Габриэль, почему я не сплю, или нет, но он молчит. Перед рассветом он засыпает. Тогда и я решаюсь, наконец, закрыть глаза. Днем я еще никогда не превращался в зверя, только если меня преследовали Охотники, но не думаю, чтобы это случилось сейчас. А вот ночью кто знает?
Мы просыпаемся несколько часов спустя, и Габриэль уже выглядит лучше: краски частично вернулись к его лицу, он улыбается, увидев меня.
Мне надо поговорить с ним об Анне-Лизе, но я откладываю этот разговор на потом.
Ты поспал? спрашивает он.
Так же, как и ты. Довольно.
Хорошо. Он встает и потягивается. Нам надо позавтракать. Кофе, круассаны, булочки и яйца Особенно яйца.
Мы едим весь день. Мы оба порядком отощали: по крайней мере, утром дело обстоит именно так. В обед мы купаемся и лежим на солнышке, чтобы просохнуть. Второй день над нами безоблачное небо и палящее солнце.
Габриэль говорит:
Мы все говорим да говорим, а о том, в чем мы с тобой расходимся, ни слова.
А я не хочу с тобой расходиться, мы и так долго не виделись. Но я знаю, что от разговора об Анне-Лизе никуда не денешься. Я должен ее спасти: как бы смешно, напыщенно и даже глупо это ни звучало, но это мой долг. Не могу же я бросить ее в плену у Меркури. И я говорю:
Я должен помочь ей.
Ничего ты не должен.
Должен, Габриэль. Это из-за меня Анна-Лиза в беде. Эта кома, или что там еще с ней случилось, из-за меня.
Это не кома, и ты ничего ей не должен.
Я хочу помочь ей, Габриэль. Мне нужно ее освободить. Анна-Лиза мой друг. Я очень мне она очень нравится. Я понимаю, ты ей не доверяешь, но она никогда не предаст меня и никогда не предавала.
Теперь он смотрит на меня.
Как Охотники узнали о квартире Меркури в Женеве?
Что?
Не притворяйся, ты слышал. Как они туда попали? Ты сказал, что они были в той квартире, подстерегали тебя на подступах к ней. Я их туда не приводил. Я там и близко не был в тот день. Так как они узнали?
Маркус сказал мне, что Охотники научились распознавать проходы в пространстве. Наверное, так они и вычислили квартиру.
Габриэль садится.
Нет, Натан. Думаю, все было совсем не так. Вряд ли они могут распознавать прорехи с большого расстояния. Умей они это, проход к настоящему дому Меркури уже давно был бы ими найден.
Может быть, он и найден, откуда нам знать. А может, Меркури успела его уничтожить, и теперь его никто никогда не найдет.
Ты выдумываешь причины и подбираешь объяснения, тогда как настоящая причина у тебя под носом, просто ты не хочешь ее видеть: Анна-Лиза выдала квартиру Охотникам.
Ты сам говорил мне, чтобы я не выходил из квартиры, а я вышел. Кто-нибудь, не знаю кто, какой-нибудь информатор, стукач, полукровка, увидел, как я шел за тобой. Он и сообщил Охотникам, вот они и ждали меня там, когда я пришел.
Габриэль молча ложится.
Я говорю:
Согласись, такое тоже возможно.
Он не смотрит на меня, и я считаю это признанием своей правоты.
Я говорю:
Габриэль, я ей верю. Она пыталась нам помочь. Она сказала мне о том, как Охотники охраняют свою базу, какими заклинаниями пользуются.
Просто ей надо было укрепить твое доверие, Натан, доказать тебе свою преданность. Шпионам ведь не пишут на лбу: «Я шпион». Наоборот, они обычно ведут себя так, как будто они на твоей стороне, в этом все дело.
Я вспоминаю Анну-Лизу, как она сидела рядом со мной на крыше коттеджа Меркури и тряслась от страха, и знаю, что она меня не выдавала.
Я должен хотя бы попытаться помочь ей, Габриэль. Ты сделал это для меня, а я должен сделать то же самое для нее.
Он молчит.
Она очень нравится мне, Габриэль. Ты же знаешь.
Габриэль закрывает лицо рукой, согнутой в локте. Он молчит, но его грудь часто поднимается и опускается.
Я хочу обратиться к тебе с серьезной просьбой.
Я жду.
Молчание.
Ты поможешь мне найти Меркури? Мы оба знаем, где бы ни была сейчас Меркури, Анна-Лиза с ней. Мне нужна твоя помощь, Габриэль.
Он не отвечает. И не открывает лица.
Больше сделать ничего нельзя, и я спускаюсь к озеру.
Немного погодя он подходит ко мне, садится рядом, и мы вместе смотрим на тихую воду, горы за ней и чистое голубое небо надо всем этим.
Габриэль говорит:
Ван говорила мне, что ты умер. Несбит описывал твое тело, рану в боку. Он принес Фэйрборн, а я знал, что ты не отдал бы ему нож, если бы был жив. Поэтому я поверил, что ты умер. У меня не было ни тени сомнения. Он скользит по мне взглядом, но тут же снова поворачивается к озеру. Я плакал. Долго плакал, Натан. И придумал, что, когда смогу, пойду, найду твое тело, прижму его к груди и не отпущу больше никогда. Так и останусь с тобой, умру с голоду, но, по крайней мере, с тобой рядом. Я думал, это все, что мне осталось.
Габриэль Но я не знаю, что еще сказать. Я не хочу, чтобы он голодал и умер. Ты мой друг, Габриэль. Мой лучший, мой единственный друг. Но