К женскому роду я отношусь настороженноопасаться его следует, а после встречи с этой девкой Милославой и вовсе никак относиться не буду. Ну их всех, одни печали да неудобства только. Лучше я сам как-нибудь, один Жил же раньше? И ещё проживу.
Это младшенькая моя, подхватывая девчушку на руки, молвил Ёрш. Страсть как любопытна. Вы уж не гоните её прочь, гости дорогие. Жёныони все такие, даже в малом возрасте. А второй как эта и вовсе не сыщите.
Я бы мог сказать, где ещё одна такая сыщется, но не стал. Не буди, как говорят, лихо, пока оно тихо, тем более что с тем лихом мне ещё придётся столкнуться. Так зачем поминать заранее? Лучше поберегу покой свой для будущих потрясений.
Ёрш сел за стол супротив нас и устроил девчушку на коленях. По всему было видать, что любит он её вперёд сынов своих и балует всячески. Оно и понятно. Каждый муж о сынах только мечтает, и в первенце всегда сына видеть хочетнаследник, защитник, роду продолжатель. Но то лишь отговорки. Стоит ему дочку родитьи уже с рук её не спускает, будто она самое большое его богатство. Ну и чему верить: глазам или словам? Хотя какое мне, в общем-то, дело. Сам-то я не то, что детьми, женой обзавестись не сподобился. Малюта часто меня корил: состаришьсячаши с водой никто не подаст. Правду, конечно, волк старый молвил, вот только не ссудили боги справедливые мне любви. А без любви какая жизнь? Эх, Леля, Леля
Встретил нас Ёрш неприветливо, однако хозяином оказался радушным. Жена его и две чернавки выставили на стол разносолов всяких, отчего даже Сухач, привыкший к хорошей пище, и тот подивился. В глубокой глиняной мисе дымилась пареная свинина, рядом встала греча рассыпчатая, обильно сдобренная свежим коровьим маслом. В мисах помене плавали в рассоле огурчики, грибочки, капустка квашенная. Отдельной горкой возвышался зелёный лучок, свеженький, только с грядки. Подле расположились копчёные на можжевеловых и яблоневых веточках золотистые караси. Ну и, конечно же, коврига горячего ржаного хлебушка. Для двоих путников, целую седмицу ничего кроме сухарей да сырой водицы не пробовавших, это настоящий пир. Мы навалились на еду, а хозяин знай подливал в ендову терпкого яблоневого квасу да приговаривал, чтоб налегали шибче.
Я так понял, что гости в это селеньице заходили не часто, особливо с полянской стороны. Из всех гостей тут разве что княжьи разъезды бывают да разбойники. А если вдруг заглянет купец какой, так и тот случайнодорогу торговую сюда ещё не протоптали. Потому видно было, как чесались у старейшины вопросы на языке, как хотелось ему порасспросить нас о новостях киевских, но законы гостеприимства нарушать негоже. Вот и терпел Ёрш, ждал, пока мы насытимся.
Я не стал терзать его долго, и спросил первым:
А что, старейшина, гости часто к вам заглядывают?
Ёрш сразу подобрался, спустил дочь с колен и лёгким шлепком отправил от стола, чтоб не мешалась, когда взрослые о делах говорить будут.
Да захаживают, бывает, ответил он. И быстро добавил. Вы ешьте, покудова не заветрило. Сейчас ещё баньку растопят, попаритесь, отдохнёте с дороги.
Банька стояла здесь же, во дворе, а не опричь, за валом, как другие. У старейшины всё было под рукой. Расторопные холопы уже таскали берёзовые поленья и воду с реки в тяжёлых деревянных бадьях, торопились.
Для меня банька, как и для любого человека, отрада. Жуть как баньку люблю. После неё не только тело, но и душа чистой становиться, будто родился заново. Хлёсткий веничек, горячий душистый парокчто ещё надо, чтоб вернуть силы после долгой дороги или тяжёлой работы? А лучшей лечебницы от ран и болезней и вовсе не сыщешь! Без баньки долго не выдержать, язвы мигом окрутят и в могилу прежде срока сведут. Так-то вот.
Да сыт уже, спасибо, поблагодарил я. И за баньку спасибо, давненько веничком не хлестался.
Венички у меня отменные, заветным словом освящённые, похвастался Ёрш. В Киеве таких нет.
Много ты знаешь, чего в Киеве нет, пробурчал Сухач, обгладывая свиное рёбрышко.
Так откуда знать, коль безвылазно сижу здесь? тут же откликнулся Ёрш. До нас из Голуни вести едва доходят, а уж из Киева
Он сокрушённо вздохнул, будто и вправду многое потерял без киевских новостей.
Да ничего нового в Киеве нет, всё по-старому, пожал я плечами. Князь правит, мужи нарочитые воруют, гридни воюют. Как испокон веку положено, так и идёт. Ничего не поменялось.
Так и должно быть, кивнул Ёрш. Заведённый порядок менять не след, иначе смуты пойдут, и перевёл разговор в другое русло. А в мире что творится?
Я пожал плечами.
Тоже всякое. Обры с германцами опять чего-то не поделили. Василевс царьградский войско собирает супротив арабов
Это кто ж такиеарабы? перебил старейшина.
Народ такой в Африкании. Сам я не видел, но люди сказывают, что очень сильные и смелые вои, и с конями весьма искусны в обращении. Пешими в бой не ходят, только верхом. Сильно донимают они василевса, и в битвах часто держат верх, потому как есть у них диковинные лошади о двух горбах, кои вовсе не едет сена и не пьют воды. Эти лошади так страшны с виду, что многие их пугаются и бегут прочь.
Некоторое время Ёрш сидел, раздумывая над моими словами, потом сказал:
Однако горазды боги на выдумку. Это что ж за лошадь такая горбатая? Бьют её что ли?
Может, и бьюто том не ведаю.
Точно бьют, отозвался Сухач, принимаясь за очередное рёбрышко. С чего бы тогда горб вырос? Помню, на Подол как-то приводили такую лошадь. Глазас мой кулак, губищи отвислые, хвост, точно плётка, и горб во всю хребтину. Жутьне лошадь. Хозяин её верблюдом обзывал.
Ёрш усмехнулся.
Верблюднадо же имя такое придумать. Будто насмешка А не врёшь?
Жёны у колодца врут, огрызнулся Сухач.
Я незаметно ткнул его в бок. Не сильно, но чтоб почувствовал, что не в воровском притоне сидит, а у честного хозяина в гостях за добрым столом.
А что, Гореслав, обратился ко мне Ёрш по имени. Я, вижу, ты витязь справный, хоть и без оружья и в дружине малой. Но уменье воинское и душу славную за готской рубахой не спрячешь. Шёл бы ты к нам воеводой что ли? Нам воевода ох как нужен. В прошлый месяц дважды угры до нас доходили. Ладно углядели вовремя да за стены встали. А не углядим, иль боле их будет, что тогда? А мы тебе и оружье честь по чести, и избу новую, и деньгу какую. В обиде не оставим, всё как есть дадим, лицо его стало ласково-просящим, елейным. И жену подыщем. Самую красну девку отдадим. А хошьдве! Ты бы только подучил нас малость ратному делу, разъяснил, что к чему. Без витязя-то, сам понимаешь, трудно во всё вникнуть. А?
Я покачал головой: ну какой из меня витязь? Витязьэто муж нарочитый, человек лучший, воеводой при князе состоящий. Или, вон, герои былинные, богатыри могутные, что землю славянскую от ворога грудью своей заслоняют. Святогор-богатырь, например А я? Я как был ватажник-лиходей, ради калиты мечом своим промышляющий, так им эхм и остался. Нет, не витязь я, куда там, обычный воин, войной живущий. Меня и гриднем-то лишь из боязни величают.
Ты с таким делом к князю ступай, старейшина. Пусть князь тебе воеводу даёт. У него воеводы супротив меня толковее будут.
Да ходили послы наши к князюшке Благояру Вышезаровичу. В ноги падали, чтоб под руку свою взял да оборонил от угров проклятых. Под руку-то он нас взял, а вот оборону держать до сих пор самим приходиться. Уж и не знаю, на сколь ещё сил хватит.
Значит, намечался-таки посадник, да не срослось что-то. То ли князь не боится, что набежники сквозь засеки пограничные прорвутся, то ли ещё чего.
Нет, старейшина, не могу. У меня до Голуни надобность имеетсябизнес, как один мой знакомец говорит. Не могу.
Ты не отказывай сразу, Гореслав, подумай. Отказаться всегда успеешь, заволновался Ёрш. До утра вся ночь впереди, может, что и надумаешь.
Надумаешь Оно, конечно, совсем неплохо воеводою тут остаться. Дойти быстро до Голуни, девку зловредную в дом родительский вернуть, как ведунья велела, и сюда, на службу сытую. Дружину новую набрать, сходить походом до угорских кочевий, пошевелить палкой гнездо их осиное. Или к готам А что? Чем денег за морем искать, лучше землице родной послужить во славу.
Добро, старейшина, подумаю.
Ёрш! Эй, Ёрш! Вершники на том берегу! закричали вдруг с улицы. Поспешай!
Старейшина встрепенулся, вскочил на ноги.
Неужто угры? и вытаращился на меня круглыми глазами. Иль готы?
Где-то завыла собака, застучали двери, отчаянно заголосила Ершиха, потерявшая с виду детей
Я тоже поднялся. По всему выходило, что городок этот становится людным местом: что-то богато нынче до гостей стало. Решили-таки боги заботу свою проявить. Глядишь, через день другой и купцы заморские наедут. Ну что ж, посмотрим. Я толкнул Сухача, застывшего с открытым ртом, и жестом указал, чтоб за мной шёл.
Выйдя со двора, я решил было, что где-то пожар. В том смысле, что все бегали, суетились, бестолково рыскали из стороны в сторону. Интересно, они всегда так мечутся, когда чужаков заметят? Или они передо мной теятер разыгрывают? Как-то в Грецколани сподобил меня Волох дойти до местного теятера. Ну и зрелище, я вам скажу. На каменной площадке мужи в белых платьях и железных личинах махали руками и голосили под гусли тягучие песни. Если бы не предупредили заранее, что сие действо не по правде, я бы решил, беда случилась. Так вот то, что я сейчас видел, весьма на грецкий теятер походило. Жаль, зрителей окромя меня здесь нет. Оценить некому.
На стены, на стены! неведомо кому кричал Ёрш. Да стрельцов расставляйте! И жён, жён! Пусть смолу варят!
К подворью Ерша сбегались смерды, те самые, что встречали нас у ворот. Лица у всех красные, испуганные, будто враг неведомый уже ров завалил и лестницы к стенам приставил. Только я вот как думаю: прежде чем караул кричать, не мешало бы оглядеться. Я поймал Ерша за руку, дёрнул слегонца, чтоб в чувство привести, да и сказал:
Погоди, старейшина. Пойдём сначала на ворога твоего взглянем, обдумаем, что к чему. А смолу мы завсегда сварить успеем.
Я сказал спокойно, буднично, и Ёрш мне сразу поверил и перестал рваться. И рать его тоже перестала. Смерды, все, кто оказался рядом, пристроились позади нас, и уже чинным образом мы общей толпой пошли к воротам.
По ту сторону речки и впрямь двигалась вереница вершников. Два, а то и три десятка не считая дозорных. Шли хлынцой, бодро. По всему видно, не уставшие. Первые уже подъехали к броду и остановились, разглядывая частокол. Осторожные, однако. Я приложил ладонь ко лбу, прикрывая глаза от света, и стал разглядывать их.
Вершники были наши, северские, а никакие не угры и, тем более, не готы. Готы вообще конного боя не признают, так что я успокоил Ерша, и тот выдохнул, будто ношу с плеч скинул. Смердам он махнул, чтоб по домам расходились, а сам рядом со мной остался: любопытно, однако, кто такие эти гости и с чем пожаловали. Да и встретить новоприбывших надобно, всё-таки хозяин онне я. К тому же, гости сразу видно не простые, ибо простые пешком ходят.
Старейшина расправил рубаху под поясом, пригладил волосы и сложил руки на животе, ожидая, когда вершники подъедут к воротам. Ждать пришлось недолго. От брода до ворот было не более двух перестрелов, так что мы едва причесаться успели.
Первым ехал широкоплечий русоголовый красавец. Ещё издали было видно, что это не рядовой гридь, не обычный воин, а муж нарочитый. Выглядел он моложе меня, и на лицо казался не грозным воеводою, а незлобивым весёлым парнем, коему по душе больше гусли звонкие да молодецкая пляска. Однако за добродушной внешностью скрывался сильный богатырья это сразу почувствовал. Сердце ёкнуло, а по плечам пробежался неприятный холодок, будто сам Перун нацелил на меня копьё остроконечное.
Нет, совсем не прост этот муж, совсем не прост. Он и одет иначе. Рубаха червлёной паволоки, коей особые ромейские купцы торгуют. За простую денежку такого сукна не купишь, только за злато. И на ногах не обычные поршни, сшитые из коровьей кожи, а сапоги турьи узором мелким расшитые, с мягким подъёмом и широким голенищем. Нога в таком сапоге не устанет и не вспотеет даже в самом дальнем походе. И пояс воинский, со спины тура срезанный. С первого взгляда видать, в почёте сей муж у князя Благояра. Вот онвитязь, не чета мне, изгою.
Меня он тоже почуял. На краткий миг глаза из голубых вдруг стали стальными, будто тучка на них набежала, и вновь засияли чистым безоблачным небом. То, что из оружья у меня ничего, кроме рук, не было, его не смешало. Не в оружье дело. Иной гридь голыми руками такого натворить может, чего трое с мечами потом не разрубяти он эту заповедь знал хорошо.
Здравы будьте, люди честные! первым приветствовал он нас и улыбнулся широко и открыто.
И тебе, воевода добрый, по здорову! Да осветит взгляд Дажьбога путь твой, тут же откликнулся Ёрш, и выступил вперёд, показывая кто городку голова.
Лицо старейшины приняло выражение почтительного радушия, а в голосе звучало уважение. Я хмыкнул: ну и плут же этот Ёрш. Узрел паволокуи совсем по-другому петь начал. А меня, в безрукавке кожаной, едва от порога не погнал.
Спаси тебя Боги, старейшина, за пожелание светлое, в ответ проявил учтивость витязь. Примешь ли под кров свой меня и дружину мою?
Как не принять? в ответ заулыбался Ёрш. Такие гости мне в радость. Я и баньку про вас уже затопил!
Так вот ты про кого баньку топишь. Может, и ворота теперь предо мной затворить удумал? Добро. Впрочем, ты здесь хозяин, тебе и решать, кого в первую очередь потчевать. Только после таких слов на воеводство меня не зови!
Я огорчился. А вы как думали? Я уж между делом начал вежи да стены оглядывать, примечая, где что подновить-подправить. К смердам приглядывался, решая, кого в отроки взять. Зря приглядывался, зря подмечал, другую нить Макошь для меня выткала.
Ну и Дажьбог с ним. Я скрестил руки на грудия всегда так делаю, когда хочу упорядочить внутреннее равновесиевздохнул глубоко и стал слушать, о чём эти двое дальше сговариваться будут.
и стол накроем, и гусляров позовём! радостно восклицал Ёрш. Не скучно будет ни тебе, ни дружине твоей. Так понравится, что и уезжать не захочешь!
Витязь кивал ему в такт, а сам всё на меня поглядывал, ждал, что скажу. Интересно ему было знать, кто я такой и чего в этой глухомани делаю. Но я молчал, а Ёрш ему слово вставить не давал, всё расписывал, как у них здесь хорошо и вольготно. Вот только обманулся тут старейшина. Это я, птица вольная, сам решаю, кому служить, а сей муж под князем ходит, и никакие сказки сладкие заполучить его не помогут.
Наконец, Ёрш устал балаболить и остановился, ожидая, что на его слова витязь ответит. Но тот сразу ко мне повернулся.
А ты кто таков будешь и куда идёшь?
Нет, за гота он меня не принял. Он не на безрукавку смотрел, а в глаза мои. А глаза всегда правду скажут.
Я помолчал малость, привёл мысли к порядку, потом ответил:
Старейшина этого селения меня Гореславом кличет, а иду я в град Голунь, что на реке Ворскле. Со мной человек один.
Так идёшь или службы ищешь?
Он говорил со мной как равный с равным. По голосу это легко определить, и потому я не стал от него скрываться.
Дело у меня, грехи иду исправлять. А как исправлюпоглядим. Может и службу какую присмотрю.
Что ж, у князя Благояра ныне службу получить не трудно. Если надумаешь, найди воеводу Милонегатак меня люди величают. В моей дружине для тебя всегда место сыщется, он помолчал, что-то обдумывая. А до Голуни вместе пойдём.
Он перебросил повод через голову коня и спешился. Ёрш подскочил, хотел принять поводья, но Милонег не доверил. Боевой конь сродни жене, и берегут его едва ли не пуще жизни. А конь у воеводы был добрый: высокий, широкогрудый, грива густая. Сам весь чёрный, будто ночь, а по лбу полоса белая. Красавец! И меч тоже добрый: длинной в три пяди с кувырком, с широким огнивом, чуть выгнутым к лезвию, чтобы лучше сдерживать вражий удар. И яблоко на конце рукояти в виде растопыренной волчьей лапы с одним отломанным когтем. А на клинке, сокрытом ножнами, две зазубрины; глазу они не видны, но на ощупь чувствуются. Я сие знаю, потому как это был мой меч.
7
Тучки наплывали с закатной стороны. Сначала они смешно наползали друг на дружку, кружились в хороводе, бегали, играли, веселились. Глядя на них можно было подумать, что на широкой небесной луговине встретились малые дети и устроили себе забаву. Но потом тучки принялись биться лбами, спорить, ссориться, и от этих ссор начали злиться, темнеть, и вскоре стали походить на кудри своего повелителятакие же густые и сизые. Но это не гроза, нет. Это тёплый летний дождик. Грибной. Я знаю, какими бывают тучи, когда бог грозы сердится: небосвод заволакивает чёрная пелена, на землю падает тень, внуки Стрибожьи бунтуют, рвут листву с деревьев. Господине Перун грозно рокочет, стучит посохом, мечет молнии. Страшно!