Отец. Пренебрежение герцогини несколько смягчилось с наступлением темноты. Проснись. Ты бредишь.
Нет, это был не бред. Это было хуже, чем любой бред. Он судорожно вдохнул, не смог выдохнуть, потерял контроль, его легкие слиплись от ночной влаги.
Отец! Ее голос стал более похожим на тот, что звучал накануне. Прекрати!
Он не мог. Он был беспомощен, как ребенок, во власти этого подавляющего ужаса, и когда он пытался привести в порядок свой разум и взять под контроль свое тело, силы ускользали, как змея, смазанная маслом. Боже! Он молил только о том, чтобы справиться.
Герцогиня прикрыла его рот своей рукой. Из-за паники Дария била крупная дрожь, но некоторая маленькая, упрямая часть его сознания поняла, что делает женщина, поняла и одобрила. Он принудил свое тело к неподвижности, не позволяя себе прогнать ее.
Он дышал носом, быстрыми, короткими вдохами, которые постепенно, почти незаметно, замедлились.
Через несколько мучительных мгновений все было кончено.
Он протянул руку и положил ладонь на ее запястье, пожав его так нежно, как только мог. Ее хрупкость удивила его. Она действительно была довольно хрупкой женщиной с запястьями тонкими, как птичьи лапы.
Хорошо, сказала она с некоторой долей удовлетворения, по крайней мере, ты не храпишь. Я терпеть не могу, когда храпят.
Она убрала пальцы с его губ. Он чувствовалтепло от них останется на его лице, как своеобразная татуировка. Когда он сел, герцогиня встала с приятным шелестом юбки и отступила назад, на свою сторону камеры.
Спасибо, сказал он. Его голос звучал хрипло и неровно. Прости, если я напугал тебя.
Герцогиня фыркнула.
Требуется гораздо большее, чем простое появление ночных страхов, чтобы напугать меня, отец. Я знакома с кошмарами. Мне пришлось столкнуться с ними, когда я была моложе, и моя дочь
Было странно снова услышать тишину. Как будто она удерживала не только дыхание, но даже самое свое сердце.
Моя дочь, продолжила она после паузы, вечно боялась то одной вещи, то другой. Монстра за окном. Шума в зале. А я не верила во что-нибудь настолько чудовищное, что причинит вред такому красивому ребенку.
Где она? спросил он.
Среди долгого, долгого молчания он услышал дрожь ее дыхания.
Герцогиня? Ответа все не было. Он опустил тон до еле слышного шепота. Тереза? Где твоя дочь?
Мертва, сказала она. Слово нагое, как кость. И да простит меня Бог, я знаю, что это к лучшему. В смерти она может обрести покой, какого мой муж никогда не давал ей при жизни.
Дарий закрыл глаза. Было нечто утешительное во тьме от закрывания своих глаз, как если бы он контролировал это, сам выбрал ее. И он желал позволить Терезе хоть сколько-то побыть одной со своим горем, но тщетно.
Я не знаю, когда это началось, продолжала она. Ей едва исполнилось десять лет, когда я застала их вместе. Мой идеальный, красивый ребенок. А мой муж смеялся. Как будто это ничего не значило. И я предполагаю, что это не значило ничего. Я не смогла спасти ее от него, и теперь она ушла, и нет больше страдания для нее. Я благодарю Бога за это, как ни за что другое в моей жизни.
Тереза он искал слова, чтобы утешить ее, но как тут утешишь? Попытка оказалась столь же бесполезной, как и незамеченной.
Солдаты сообщили мне, сказала она странным, размеренным голосом, что ее последние слова на ступенях гильотины были обращены к ее отцу. К ее отцу.
Она заплакала. Звук причинял ему боль, как раскаленные щипцы, и он не мог держаться в отдалении от нее; он осторожно, ощупью нашел дорогу в ее сторону сквозь темноту, обнял и баюкал, прижав к груди. Он думал, что герцогиня дю Шен никогда в жизни не позволяла себе плакать. Она закрывалась броней от гнева и обжигающего презрения; она хранила свою боль за возмутительным поведением и вызывающим безразличием.
Но она никогда не горевала.
Он обнаружил, что сам плачет вместе с ней, как если бы его собственный ребенок был так предан, осквернен, так ужасно и окончательно потерян.
Через некоторое время вспышка прошла, как проходят вспышки, и она, обессиленная, привалилась к нему, ее голова придавила его руку. Вся ее нервная гордость исчезла. Он стал читать молитву за невинную, и через несколько ударов сердца она присоединилась к нему, и слова связывали их крепче, чем слезы.
Когда молитва была окончена, он подумал, что желает дать ей покой, и эта цель заслонила всё остальное в его сознании. Убирая растрепавшиеся волосы, прилипшие к ее мокрой щеке, он замер.
Дарий? позвала она. Он закрыл глаза и устремился в темноту.
Я священник.
Означает ли это так много теперь, в конце долгой-долгой жизни? Один маленький момент состраданияи мир будет уничтожен?
Я давал клятвы.
Бог так безумно ревнив?
Он не мог оторвать руку от ее щеки. Его пальцы проследили ее очертания, как если бы это был чертеж ключа к его сердцу.
Нет, пробормотала Тереза. Нет, отец. Я не буду просить тебя согрешить.
Это была отсрочка. Помилование.
Которого он не хотел вдвое больше, чем желал ее.
Он наклонил голову.
Вкус ее губ был горьким и пряным как крепкое вино, он пробудил слепящий прилив тепла внутри него, потрясая до глубины души. Когда-то он заставил себя отстраниться от этой невероятной радости; отрекся от нее. Но даже тысяча лет сна не смогла убить этого.
Он пил ее вкус, как человек, умирающий от жажды. Мягкие полные губы так чудесно откликнулись его губам; он издал низкий горловой звук, когда она нежно дотронулась до его лица. Он позволил себе прикоснуться к ней, его рукисначала нерешительноспустились по ее шее к изящным покатым плечам. Кожа у нее была лихорадочно-горячая, что в свою очередь зажгло и его.
Дарий, прошептала она: ее губы накрыли его ухо. Мечта о наслаждении, подобные мечты он не позволял себе так долго. Я не сделаю с тобой этого. Позвольте мне пойти к Богу хоть с малой каплей добродетелипо крайней мере, я не соблазнила священника.
Он удержал себя в узде, стараясь остаться спокойным; это оказалось сложнее, чем он мог предположить. Он хотел он нуждался
Я священник. Она обратилась ко мне за утешением, и так отблагодарить ее? Похотью? Предательством доверия?
Вкус ее не покидал его рот, как самое лучшее из угощений.
Это было самое трудное, что ему предстояло сделать в своей жизнипоцеловать ее нежно в лоб, подняться, и отойти так далеко, насколько позволит камера.
Не сердись на меня, сказала она мягко. Отец мой.
Я только на себя сержусь. Он бы отошел, но поползшие по коже мурашки пришпилили его к месту стрелой из чистого изумления.
Приближался Бессмертный. Здесь?
Загремел замок. Фонарь, такой яркий, как будто смотришь в сердце солнца. Дарий прикрыл глаза и увидел темные тени в дверном проеме.
Его время закончилось.
Отец, раздался мужской голос, напряженный от нетерпения. Пойдем.
Нет! Тереза неловко поднялась на ноги; волосы разметались вокруг покрасневшего лица, губы раскрылись, глаза горели страхом. Нет. Ты имеешь понятие, мужик? Ты берешь простого невежественного деревенского священника вместо меня? Я герцогиня дю Шен!
Тереза! запротестовал Дарий. К ней вернулась аристократическая надменность, и она гордо задрала подбородок, чтобы смотреть в лицо тюремщику. На Дария ни один из них внимания не обращал.
Я герцогиня дю Шен, повторила она с ледяным спокойствием. Я плюю на вашу революцию и ее кровавых собак. И я плюю на тебя.
Глаза Дария, хотя горели и слезились от напряжения, приспособились к свету фонаря. Он моргнул. Лицо надзирателя под копной дурно постриженных волос показалось знакомым. Одежда выглядела достоверно грязной, но там было что-то
С бедра надзирателя подмигнул меч. Меч с крестообразной рукоятью.
Обычно я не произвожу такого впечатления на женщин, сказал Митос и перевел взгляд на Дария. Я сожалею, что нарушаю такой занимательный вечер, но у нас нет времени для болтовни. Пошли.
Что ты делаешь?
На что это похоже? Пытаюсь спасти твою голову, будь ты проклят. Вероятно, половина бессмертных уже скачут подальше от Парижа. У меня для тебя есть лошадь снаружи. Давай
Кто ты, господин? перебила Тереза. Откуда ты здесь?
Если я примусь рассказыватьэто будет очень долгая история, тебе жизни не хватит. Прости нас, герцогиня, я желаю тебе удачи, но отец Дарий должен сейчас идти. Он отступил из проема. Фонарь в руке Митоса мерцал, превращая его лицо в маску незнакомца. Он нахмурился, когда Дарий не пошел следом. Ты глухой?
Нет, сказал Дарий мягко. Я услышал тебя.
Не возражай мне.
Ты знаешь, я не могу пойти, сказал Дарий. Я не буду бегать от них. Я священник, и я дал обет идти туда, куда Бог направляет меня. И сейчас он направил меня сюда. У Бога есть цель, Митос.
Божья цельотсеять глупцов! Дарий, давай!
Дарий обменялся со своим другом долгими взглядами. Со своим старейшим другомсвоим учителем и своим учеником. Он видел блеск слез страдания в глазах Митоса.
Не делай этого, сказал тот. Почти умоляя. Не заставляй меня смотреть, как ты умираешь.
Могу я тебя попросить? обратился Дарий. Митос с трудом сглотнул и не ответил. Спаси герцогиню.
Нет, вмешалась Тереза. Я не допущу этого. Если один из нас может быть спасен, это должен быть ты.
Я не могу взять вас обоих. Ни один из вас не спасется, если ты сейчас не пошевелишься, просил Митос, устремив взгляд на Дария. Ты хочешь, чтобы я сказалпожалуйста? Пожалуйста.
Дарий склонил голову.
Забери ее отсюда. Это моя последняя просьба. Как к другу.
Он слышал, как Митос ругался, спотыкаясь в латыни, потом до него донесся сдавленный вскрик Терезы, схваченной Митосом. Краткая борьба. Тишина. Когда он поднял глаза, Митос мягко удерживал Терезу одной рукой, и она выглядела такой хрупкой, такой маленькой, такой юной.
Бог благословит тебя за это, сказал Дарий тихо. Прощай, старый друг.
Митос открыл рот и закрыл его, как будто не в силах произнести ни слова. Затем резко повернул голову на звук шагов в коридоре.
Нет времени. Дарий поднял руку в благословении, когда дверь между ними тихо закрылась, отрезая свет, сочувствие, надежду.
Но она была в безопасности. Митос позаботится об этом.
Дарий сел спиной к стене, тьма снова сомкнулась вокруг него, жадными холодными пальцами нащупывая его слабые места. Тереза увела его на время, но темнота была упорной.
Это будет очень долгая ночь.
* * *
Митос получил бы удовольствие от фурора, вызванного на следующий день исчезновением Терезы; палачи, разумеется, были в ярости. Герцогиня дю Шен была ценной добычей, и теперь они должны довольствоваться простым приходским священникомне столь предвкушаемое зрелище.
Ноги Дария подкосились, когда он увидел повозку, ждущую на улице за воротами тюрьмы; он ковылял, зажатый между двумя охранниками, ослепленный мягким утренним светом. С чувством нереальности, которое грозило разрушить его разум, он прильнул к ограждению, повозки, когда она, груженая осужденными, покатилась по ухабистой мостовой.
Никакого суда не было, пробормотал он. Старая женщина, прикованная рядом с ним, не могла остановить слезы, чтобы ответить ему. Молодой человек, одетый скромно, как рабочий, повернулся взглянуть на него, его темные глаза были широко раскрыты.
Мы осуждены заочно, сказал он. Преступления против революции. Эмиль Дюльсени. Я был репетитором
Детей виконта дю Мон, Дарий закончил за него. Дюльсени удивленно моргнул.
Да. Я знаю тебя, отец?
Нет, прошептал Дарий. Горло перехватило. Я боюсь, мы не знакомы.
Все происходило именно так, как ему снилосьнаводящая ужас дорога через весь город, тень гильотины приближается, рев толпы на Гревской площади.
«Бог должен за многое ответить», послышался ему горький шепот Терезы, и он закрыл глаза. Не Бог.
Никоим образом не Бог.
Он держал глаза закрытыми, когда умер Эмиль Дюльсени; он уже видел это однажды. Когда толпа стала выкликать священника, и его длинная, длинная жизнь приблизилась к концу, он вздрогнул, хотя ожидал этого.
По крайней мере, он умрет при солнечном свете, не в темноте. Хоть в этом было утешение.
Он не вспоминал о Митосе, пока не споткнулся, и кто-то протянул ему руку; он посмотрел в измученное лицо своего друга и покачал головой.
Я посадил ее на судно, сказал Митос, в Англию. Будь ты проклят за это, Дарий.
Дарий следил за выражением его лица, пока охранники не заставили его повернуться к гильотине.
Когда я иду через долину смертной тени
Отрезанная голова Эмиля Дюльсени смотрела на него снизу вверх из корзины, пока его привязывали к доске. Бедный мальчик.
Не убоюсь я зла.
Слезы преломляли картину перед его глазами, превращая день в великолепную игру света и цвета.
Дарий закрыл глаза и сказал:
Бог да простит всех нас.
Он услышал щелчок рычага, когда палач отпустил лезвие.
Тишина.
В отдалениивольная песня птицы.
Все должно быть уже окончено.
Толпа затихла, уставившись. Постепенно смущенный ропот пронесся сквозь нее, как буря из слов. Дарий открыл глаза.
Он с большим трудом поднял голову и увидел, что лезвие не упало. Веревка обмякла, но клинок висел там же, вопреки притяжению, вопреки здравому смыслу.
Его дыхание перешло в рыдание, он как будто почувствовал некую чудесную вспышку в своей душе.
Палач раздраженно крякнул и обратился за советом к человеку в строгой черно-белой одежде, с которой контрастировал лишь триколор кокардыпредставителю революционного трибунала.
Они вдвоем взялись за раму гильотины и тряхнули ее.
Лезвие осталось на месте.
Палач дернул за веревку. Лезвие сдвинулось на долю дюйма, поймав солнечный бликсоскользнуло еще на дюйм и опять встало.
Толпа затихла. Дарий вслушался в тишину и глубоко в своем сердце услышал глас Божий.
Отпусти его! закричал кто-то. Это чудо!
Чудо!
Да, отпусти его!
Нет, убить его!
Заткнись, ты шут, разве вы не видите Божьей воли! Отпусти кюре!
Это вырывалось из беспорядочного рева толпы. Та же толпа, что слаженно требовала его голову
Требовала освободить его.
Представитель трибунала отступил, когда гнилые фрукты обрушились на помост около него; он отошел к палачу и, хмурясь, коротко переговорил с ним.
И затем они освободили его. Он встал, едва в силах устоять на трясущихся ногах, и палач хлопнул его по плечу.
Это была хорошая шутка, рассмеялся он. Без обид, отец.
Его колени подогнулись, но это не имело значения: толпа подалась вперед, подхватила его, подняла и вынесла в триумфе с площади. К тому времени, когда толпа потеряла к нему интерес, он чувствовал себя оживающим от шока; даже удержался на ногах, хотя под ними были скользкие булыжники.
Перед ним возникла женщина в черном плаще с капюшоном, с темными, широко раскрытыми от ужаса глазами. Он запоздало понял, что потеря ориентации, которую он испытывал, была знаком ее присутствия.
Рядом с Джиной де Валикур стоял ее муж, Роберт, его русые волосы были стянуты на затылке. Одинаковые выражения на лицах свидетельствовали, что они разрываются между благоговением и полнейшим, голым страхом.
Дарий, сказала Джина, и заключила его в теплые, лихорадочные объятия; с другой стороны его обнял Роберт. За плечом Джины Дарий увидел еще одно знакомое и любимое лицо. Митос. Старейший сдержанно поклонился в ответ на улыбку Дария и скрылся в толпе.
Это было чудо, сказал Роберт и отпустил Дария, чтобы тот мог восстановить дыхание. Я никогда не видел ничего подобного. Никогда.
Не было чуда, сказал Дарий. Он плохо чувствовал себя, голова кружилась. Кто-то испортил гильотину.
Он не сомневался, что это был МитосДжина и Роберт были слишком удивлены его спасением.
Что ты имеешь в виду? вопросила Джина, и указала куда-то позади него. Он обернулся и увидел: вот мужчину привязали к сооружению, вот потянули рычаг
Клинок, падая, блеснул в утреннем свете.
Толпа взревела.
Чудо, сказал Роберт еще раз, более сдержанно. Ты видишь?
Его растерянность вернулась в полную силу. Роберт был прав, не Бессмертный организовал его спасение. Дарий сразу же склонил голову, закрыл глаза, и закончил двадцать третий Псалом.