Старуха стучала спицами, не сбиваясь с ритма, одновременно успевая точить лясы с кумушками-соседушками, но быстрый острый взгляд говорил: всё замечено и учтено.
Самым разумным было бы сейчас развернуться и уйти. Но держась от своих подальше, Давид скучал. Иногда. Общество людей было ему приятно, но иногда хотелось просто поболтать с тем, кто не скажет: «Да врёшь, не можешь ты этого помнить, тебе двадцать два от силы». И не надо будет сбивчиво выкручиваться насчёт любви к истории и бла-бла-бла. Но душевная беседа с Бессмертным могла плавноили внезапноперейти в поединок, а поединков Давид не любил. Морщился, упаковывая гладиус в чехол для теннисных ракеток или в длинную спортивную сумку. Морщился, но упаковывал. И навыки поддерживал, потому что В общем, той чёрной, обречённой колонны, в которой брела на убой и его семья, и семья рыжего Ицыка Фельдермана, и Кацы, и Шольта той унылой колонны хватило с него на всю грядущую вечность. Выбираясь из едва закиданной землёй страшной ямы, он думал только о том, что больше никогда не будет бараном, покорно бредущим на убой. Эта единственная мысль, пожалуй, уберегла его от безумия. Он вцепился в неё, как в спасательный круг, как в мамкин подол, как в распоследнюю соломинку. Объяснитьпочему именно эта мысль? Если ты лез из могилы по телам мёртвых родных, друзей и просто знакомых через улицу, то объяснять ничего не надо. А если не лезне тебе спрашивать.
Он поймал себя на том, что невольно стиснул кулаки и тянет воздух сквозь сжатые зубы. Заставил мышцы расслабиться.
Давид и сам не понимал, почему вид мирно вяжущей носок старухи-Бессмертной вызвал в нём такую бурю. Да может её в тринадцатом веке спалили как ведьму, потому что ведьма она старая и есть и всех достала своим брюзжанием.
Старуха едва заметно кивнула, со значением. Давид склонил голову в ответ и демонстративно, вразвалочку, направился в арку. За домомон заметил, когда распускал по пути павлиний хвост перед Нелейбыл участок, обнесённый жестяным забором под стройку. Никакого движения за этим забором не было. Должно быть, что-то затевалось, да деньги кончились. Бывает.
Зато там, внутри, можно спокойно пообщаться. Святая земля надёжнее, но до ближайшей церквушки три остановки трамваем. Да что она ему сделает, а? Никакого оружия при ней: в вязание меч не спрятать, даже самый короткий. Ещё совсем светло, но если старуха его испугалась, то просто не придёт.
Но она пришла минут через десять. Кряхтя и причитая, пролезла в ту же дыру, что и Давид.
Он ещё раз зорко оглядел сгорбленную фигуру. Нет, всё тот же узелок с недовязанным носком на леске и ничего более.
Ты что ж, сынок, бабку старую решил тревожить-то, а? Она держалась настороженно и ближе к заборной дыре, чем к Давиду. Страх vs любопытство, типичная картина. Любопытство побеждало по очкам. Рази ж я могу козой скакать и всякими железяками размахивать, сам посуди, касатик? Это ж только народ смешить.
Давид засмеялся. Она безопасна.
Не надо скакать, уважаемая, я мирный. Давид меня зовут, я просто поговорить хочу.
И о чём же? старуха подошла на полшажка.
Видите ли э-э-э
Алёной Ивановной крестили, чопорно представилась бабка.
Видите ли, Алёна Ивановна, этот городмой родной. Я в нём не был лет шестьдесят, а вот недавно ностальгия замучила, решил приехать.
Это была правда. Бессмертиенеплохая штука, но если живёшь среди людей, то рано или поздно количество прощаний настолько превышает количество встреч, что становится невмоготу. Качественный скачок. Давид по меркам своего вида был ещё очень молод, вековой юбилей только через два года, но уже чувствовал, как тоска подкатывает к горлу. Его наставник, почтенный Арье Лейб, говорил, качая головой: «У тебя слишком чувствительное сердце, Додик. Это не доведёт до добра». И он же посоветовал съездить домой. Дескать, увидишь, как всё изменилось до неузнаваемости, попустит.
Не попустило. Потому что в этом богом забытом городишке не изменилось ничего. Разве что стали выше деревья да в том проклятом парке появилась чёрная стела с именами. Давид нашёл там всех своих и чуть не завыл. Дома, дворы, гостиница «Рассветная», памятник всесоюзному старосте Калинину, которому студенты-железнодорожники регулярно вкладывали бутылку из-под портвейна в рассудительно подставленную длань Всё это осталось точно таким, как помнил Давид. Да, построили гробину хрустальную на центральной площадиторговый центр, может, и ещё что-то в этом роде. Но все эти новшества настолько не вписывались в интерьер, что просто не воспринималось зрением.
И как, попустило? куда более миролюбиво спросила старуха, неуловимо напомнив учителя Арье Лейба.
Нет, признался Давид. Вещи на местах, вот что плохо.
А людей нет, понимающе кивнула Алёна Ивановна. Ни детей, ни внуков, ни памяти о тебе
Точно, не без облегчения выдохнул Давид. Такое чувство, как и не жил никогда.
Пройдёт, касатик. Старуха пристроилась на шлакоблочной плите и машинально потянула вязание из кулёчка. Всё пройдёт. Сотрётся, смоется, перемелется.
У неё был скрипучий, как мельничное колесо, голос. Давид сел рядом с ней. Хорошо, что они поговорят.
А сами вы, Алёна Ивановна, сколько живёте? Он знал, что такие вопросы можно счесть невежливыми, но в крайнем случае, извинится.
Но вопрос, кажется, чем-то польстил.
Да уж двадцать третий десяток разменяла, жеманно хихикнула она. Последние полста в этом городке сижу. Один раз помереть пришлось, потом вернулась, как собственная младшая сестра. Хороший городок, несуетный.
Это хорошо, что она старше. Так легче.
А ты сам из каких будешь?
Давид вздрогнул.
Быховские, сказал он. Перед войной из Витебска переехали.
Завязался разговор, цепляясь, как старухино вязание, петелька за петельку, круг за кругом. У старухи была монументальная память и необъятный круг общения. В этой бездне фактов и сплетен Давид нашёл внука своего университетского товарища (эх, Лёвка), дальнюю родственницу человеческих своих родителей (он так и не поверил до конца, что приёмыш, даже когда узнал о Бессмертных всё), внучатую племянницу первой своей любви (Господи, благодарю, что дал храбрости вовремя сбежать; оставаться двадцатилетним шалопаем, когда Софья бы старилась нет, он бы не выдержал). Они все были продолжением, боковыми веточками его странной судьбы.
Мерное поскрипывание старушечьих слов несло успокоение. Будто это та самая мельница, истирающая в порошок время.
Он был, он оставил след в судьбах живущих и оставит ещё. Он был и, следовательно, может быть дальше. Учитель Арье Лейб оказался, как всегда, прав.
Спасибо, Алёна Ивановна, искренне поблагодарил Давид. Вы мне очень помогли. Давайте я вам телефон оставлю, может, когда-нибудь
Не люблю я этих ваших мобильников, заворчала Алёна Ивановна, от них одни шишки в мозгу выскакивают. Но ты оставь, оставь, пригодится.
Давид засмеялся и полез за блокнотом.
Даже не представляю, у кого и рука поднялась, пробормотал он себе под нос, но так, чтобы Алёна Ивановна услышала.
А студент один, спокойно ответила старуха. Топором. На тебя чем-то смахивал.
Давид удивлённо вздёрнул брови, а две тонкие и очень, очень острые спицы впились ему в сердце. Перед взором, уже затуманенным смертью, мелькнула леска, с которой сбросили полосатый носок, и последняя мысль: «Это не леска, это струна»
Под давлением тончайшей стали лопнула кожа на горле, и дурацкая мысль действительно стала последней для Давида.
Ой! Батюшки-светы! завывала Алёна Ивановна, держась за сердце. Вокруг гудел весь двор, метались служивые с носилками и собаками. Я иду! А оно шарах!!! Трансформаторная будка! Это всё липистричество проклятое! Один вред! Я туда! А там он! И головеньки, головеньки-то нету! Я упала! Вся изгваздалась! Ох! Батюшки-светы, дева Мария, заступница-троеручница Страсти какие!
История пошла на третий заход. Полиция уже не знала, куда деваться от подробностей.
Алёна Ивановна, тайная владелица сети ломбардов «Ваши денежки», холодно прикидывала, что умереть ей придётся не позже, чем через пару недель. От сердечного, скажем, приступа. Передача, так славно прогревшая старые косточки, к слову, таки повредила будку, но всё равно же докопаются. Впрочем, Алёна Ивановна с полгода как собиралась сниматься с места, засиделась здесь дольше, чем где-либо ещё. Основной капитал переведен на надёжный счёт, а с остальным пусть разбираются те, кому охота.
«Не люблю студентов», подумала Алёна Ивановна, мыслями устремляясь к Лазурному Берегу в городе Ницце.
CatoldПервый грех Смерти
Кроссовер с сериалом «Сверхъестественное»
0
1895 г., Лондонское предместье
Дункан Маклауд всегда был на стороне прогресса. Он с удовольствием отряхивал прах отжившего со своих ног и двигался вперёд. Это помогало держать себя в тонусе и не раскисать. Но вот сейчас, несмотря на все признаки прогрессивных веяний, отряхнуть с ног хотелось именно их. Веяния, в смысле, отряхнуть.
Влипхуже не бывает, причём попался, как обычно, именно на самых высокодуховных порывах. Ибо помощь вдовам и сиротам, несомненно, входило в число упомянутых порывов, даже если дело касалось
Ах, господин Маклауд, слезливо затянула вдова Макмангус, промокая свои мышиные глазки грязным фартуком, не знаю, что бы я без вас делала!
«Нашла бы ещё какого-нибудь жалостливого идиота», с тоской подумал Маклауд. Он уже не мог дождаться, когда всё это кончится.
Хотя, возвращаясь памятью к началу нехорошего, в прямом смыслес душком, дела, Дункан всякий раз был вынужден признать, что не прошёл бы мимо рыдающей женщины с мёртвым ребёнком на руках. Даже если бы знал заранее, во что это выльется.
Дитя, казалось, уснуло. Но неопрятная простоволосая баба рыдала так безутешно
Редкие прохожие замедляли шаги при виде этого зрелища, но не остановился ни один. Дункан знавал и более жестокие времена, но равнодушию так и не научился.
Ребёнок болен, а у неё нет средств на доктора?
Что с вашим сыном, сударыня? Дункан вежливо приподнял щегольской цилиндр.
Он умер!!! Не дышит!!! выкрикнула женщина с такой яростью, словно Дункан был в этом виноват. Господь прибрал моего Джимми, оставив мне горькую, одинокую долю!.. Она снова завыла. За что, Боженька?! У Тебя много ангелочков, а у меня один был!
Несмотря на трагизм ситуации, Дункан чуть не чертыхнулся. Он считал, что способен отличить живое от неживого безошибочно.
Изумительной прелести личико ребёнка ещё сохранило следы красок, а шоколадные кудряшкиблеск. Только если всмотреться, становились заметны синеватые тени у рта, под закрытыми глазами и на висках. Несомненно, дыхание покинуло этот бренный сосуд считаные минуты назад.
Соболезную вашей утрате, сударыня, тихо сказал Дункан.
Безжалостная Мадам Холера неплохо прогулялась по предместьям Лондона этим летом. Не пятьдесят четвёртый год, конечно, но траурные процессии, возглавляемые одним или несколькими маленькими гробиками, редкостью не были. Однако мальчик не походил на иссохшие тельца жертв жестокой Мадам. Округлые щёчки, бархатистая кожа.
Он ничем не болел, прошептала несчастная мать. Всегда такой тихий, послушный Другие огольцычистые Хулигэны, а мой Джимми никогда не бегает, не дерётся Ангелок, о мой ангелок
«Болел, звякнул в голове голос доктора Листера, с которым случалось Дункану проводить весьма познавательные вечера. Здоровый мальчишка не может не бегать и не драться. Наверняка порок сердца. Оно тогда действительно может просто остановиться в любую секунду без видимых причин. Но откуда это знать невежественной женщине, которая едва ли грамотная?»
Я могу чем-нибудь помочь вам, сударыня? спросил Дункан, думая, что даже Бессмертные не могут возвращать мёртвых.
Можете. Несчастная мать шмыгнула носом и подняла на Маклауда опухшие от слёз глазки. Наверное, её покойный супруг был на редкость красив и Джимми уродился в него. Взгляд показался Дункану оценивающим, даже слегка хищным.
Чем же? Он уже понялчем. И чудеса с воскрешениями здесь не при чём.
Я бедная вдова, она ещё раз шмыгнула носом, и у меня нет денег, чтобы достойно похоронить моего малютку. Даже на самый простой гробик, даже на самый грубый саван а мой Джимми заслужил достойных похорон, господин
Ха! Если бы всё было так просто. Уже очень скоро Дункан понял, почему односельчане миссис Макмангус спешили пройти мимо. Это оказалась настоящая акула, если только хищную рыбину кто-нибудь рискнул бы запихать в коричневое вдовье платье с расходящимися по бокам вытачками. Хозяйка маленького отеля, в котором остановился Дункан, сочувствовала ему, открытым текстом называя миссис Макмангус очень плохими словами.
Три дня из Дункана вытрясали шиллинги, кроны, а местами и гинеи на закупку всевозможного похоронного инвентаря, на заупокойные мессы в ближайшей церквушке, на чёрт знает что ещё, Дункан сбился. Закупки и заказы почтенная вдовица делала только самолично (Дункан, разумеется, не настаивал), и нос её раз от разу становился всё более похожим на спелую сливу. Дункан трижды пожалел, что признался в своём шотландском происхождении, потому что был моментально зачислен чуть ли не в родственники. И теперь к нему приставали не хуже пиявки не только из-за денег, но и с уверениями в верности Стюартам и приглашениями зайти на рюмочку настоящего шотландского виски, которое она якобы гнала самостоятельно.
Плюнуть и уехать мешал Джимми. Маленький ангелок с разорванным сердцем, наряженный во всё лучшее, что нашлось у гробовщика, расчёсанный и напомаженный, так и лежал на дощатом столе в тёмном и нечистом доме вдовы Макмангус. Дункан хотел дождаться похорон, чтобы быть уверенным в том, что кружева и ленты не откочуют к старьёвщику, лаковый гроб не вернётся в мастерскую старого Эшли, а
В общем, он втянул Джимми в эту авантюру и должен дождаться, пока маленького страдальца предадут земле.
Он ещё не знал, какой сюрприз ему приготовили.
Мистер Маклауд, привычно умываясь слезами, сказала ему честная вдова Макмангус утром четвёртого дня. Я никак не могу поверить, что моего ангелочка не будет со мной никогда. Судя по лиловым прожилкам на красном носу, вдовица уже успела тяпнуть полпинты портера. И вчерась я попросила гробовщика Эшли, чтобы он написал в Дувр своему знакомому, который делает да даг дар в общем, такие портреты с помощью маг магниевой машины по умеренной цене. Тот мастер прямо волшебник какой-то, говорят. У тётки нашего звонаря Господь двойняшек прибрал по февралю, так он их запечатлелкак живые, говорят! И быстренько приезжает, совсем скоренько, Джимми спортиться не успеет, а мне память на всю жизнь одинокую, горемычную, останется Совсем недорого!..
И она уставилась на него снизу вверх преданным взглядом хитрых и жадных мышиных глазок, из которых слёзы уже не просто капали, а струились и фонтанировали.
Дункан хотел сказать, что «скоренько» по февралю и по августуэто очень разные «скоренько», что Джимми и сейчас уже не очень, и то, что запечатлеет дагерротип, будет совсем не тем, что принято называть «как живой». Но не сказал. Можно, конечно, пойти к Эшли и отменить заказ, но тогда кто знает, что ещё придумает эта скверная баба?
Она вправду любила своего сына. Всё лучшее, что было в их скудной жизни, доставалось Джимми. Ну, кроме портера, конечно. Даже хозяйка отеля была вынуждена это признать.
Хорошо, миссис Макмангус. Но это последнее. После дагерротипиисразу похороны.
Этой пьянчужке он больше не даст ни фартинга, а с мастером расплатится из рук в руки. Джимми не виноват, нет, не виноват.
1
2005 г., штат Миссури, США
Дин Винчестер смотрел на место, мать его, преступления, и думал только о том, как найдёт эту тварь и размажет по по тому, по чему эту тварь можно размазать.
Чем бы оно ни было. Так размажет, что до финиша доедут одни уши.
Если у твари есть уши. А если нет ушейто доедут одни кровавые сопли.
Руки тряслись. И помощник шерифа, парень едва ли старше Дина, это заметил. Как его фамилия? Мойс? Мур? Надо на бейдж внимательно
Плохо. ФБРсиноним бесстрастности и этого, как его мать за ногу
Вы, наверное, из железа сделаны, негромко сказал помощник шерифа не то Мойс, не то Мур. Я, когда в первый раз увидел, блевал куда дальше, чем видел.
Возможно, Сэмми в эту минуту именно этим и занят. У него зазвонил телефон, он извинился и вышел, но у них с Дином в телефонах есть комбинацияложный вызов. Ну, когда жмёшь три кнопочки и вроде как сам себе звонишь. Очень удобно, если надо срочно выйти, не навлекая лишних подозрений.