Может, поднять людей? предложил Мальмериг.
Пока не нужно, ответил полковник и пошёл в свой шатёр.
Спать он больше не собирался, какой теперь сон. Фейлинг и Гюнтер помогли ему облачиться в доспехи. После, взяв с собой десяток стрелков с сержантом, обходил и проверял другие посты и пикеты. Сам обходил, сам хотел убедиться в том, что всё тихо. И успокоился только когда на востоке, и на западной дороге, и в южном овраге у отхожих мест всё было тихо. Солдаты везде бодрствовали и ничего подозрительного не слышали. Он ещё раз спустился к реке, долго вслушивался, но ничего уже больше не услыхал. Вернулся в лагерь, когда солнце на востоке уже чуть осветило верхушки деревьев. В мае солнце раннее.
Весь следующий день он изводил и солдат, и офицеров дальними вылазками и разъездами. Всё никак не мог понять, куда же шли ночью мужики, и это его сильно тревожило. Очень ему нужно было знать, где враг. Поэтому к полудню, не дав ни солдатам, ни офицеру пообедать, он отправил почти всю свою кавалерию с Гренером во главе, две сотни людей из первой роты с ротмистром Хайнквистом и полсотни стрелков по западной дороге с наказом всё осмотреть, но при малейшей опасности бегом возвращаться обратно.
Около часа с волнением ждал их, и когда они вернулись, то сообщили ему, что в округе ни единой души, даже заблудшего мужика на дороге они не видели.
Нет, нет. Что-то тут было не так, не один он слышал, что ночью кто-то на том берегу реки куда-то двигался. А тут вдруг врагом и не пахнет. Словно и не было его никогда.
«Максимилиан уже сегодня должен быть в Ланне и сегодня же с Агнес выехать обратно. Два, ну или три, дня, и он привезет её сюда. Господа молю, чтобы за эти три дня ничего не произошло».
А уже ближе к вечеру на западной дороге появились два всадника.
То были гонцы, от маршала письмо привезли. Письмо было кротким и злым:
«Господин полковник Фолькоф, то было моей стариковской ошибкой на столь важное дело посылать такого неумелого человека, как вы. Вы бахвалиться и выставляться мастер, в одежды царские рядиться хороши, но как до дела, так и лагерь вы ставите не там, где велено, и людей ваших мужицкий сброд побивает крепко. Теперь хамы знают, что мы пришли, и тайно переправиться, переправиться без боя на тот берег нам не дадут. И в том ваша заслуга.
То, что обоз вам удалось сохранить, так это чудо, равное чуду Рождественскому. За чудо сие Господу молюсь неустанно. Теперь уж держитесь крепко в лагере своём, раз встали, ландскнехты сегодня подошли к нам, более ждать нет нужды. Я уже завтра со всеми силами выступаю к вам. Берегите обоз и лагерь, без них кампании не быть. Да хранит вас Господь».
Кавалера едва не перекосило от презрительного и насмешливого тона письма. Но что делать, если по сути фон Бок был прав. До самой ночи, даже за ужином ему вспоминались ехидные слова командира, так у него аж аппетит пропадал. Но он был рад, что армия уже вышла. Если письмо было подписано числом позавчерашним, значит, сегодня фон Бок уже должен подходить к Бад-Тельцу, а завтра к вечеру быть тут.
«А там Максимилиан и Агнес привезёт. Дальше легче будет».
В этом он был уверен, а пока ему нужно удерживать лагерь. Может, поэтому он в который раз перед сном пошёл обойти укрепления.
И опять спал он неспокойно, просыпался, прислушивался к звукам, что доносились из-за ткани шатра. Ждал и боялся услышать крики «к оружию». Но ничего подобного не слышал и снова засыпал сном неглубоким, чтобы утром встать и опять волноваться, проверять всё вокруг и волноваться.
Когда приезжали к нему вестовые, от маршала письмо привозили, надо было о своих этих волнениях и о том, что он слышал ночью, как отряд мужиков шёл по тому берегу реки на запад, фон Боку написать. А он не стал, чтобы старый и ехидный маршал над его страхами и слухами снова не насмехался.
Напиши он о том, может, тогда всё было бы по-другому. Но кавалер не написал, и вышло всё так, как вышло. В два часа пополудни прибежал к нему солдат от западного прохода и доложил, что четыре кавалериста прискакали и просят полковника.
Он сразу пошёл к западному проходу, там и увидал четырёх запылённых кавалеристов на сильно уставших конях.
Кто старший? сразу спросил у них полковник.
Я, господин, отвечал один кавалерист с седыми усами.
Говори.
Господин, беда, колонна наша атакована мужичьём на марше. Маршал ранен был почти сразу. Построиться в боевые порядки никто не успел, колонну рассекли на две части. Откуда взялисьнепонятно.
«Похоже на то, что и с нами было».
Волков слушал дальше, холодея сердцем.
На арьергард сразу наехали рыцари, смяли его, сразу за ними навалилась пехота. Полковника фон Клейста там убили. Людишки побежали сразу, кто не сбежал, тех порезали всех. Наш арьергард был разбит и развеян сразу, и полчаса не прошло. Авангард и центр колонны пытались строиться, но их непрерывно обстреливали, ранили полковника Эберста, а потом и авангард атаковали, а мужиков было много, не менее трёх с половиной тысяч.
«Вот куда они шли ночью. Они решили с лагерем не мучаться. Людей на частоколах да на рогатках под картечью не гробить. Решили нанести удар нашим главным силам на марше. Вот тебе и быдло. Вот тебе и нелепые мужики. Разбивают нас по частям. Но как они узнали, что фон Бок вышел? Неужто у них шпионы так хороши, что всё знают, что в округе творится?»
Волков был в растерянности. Он не был уверен, что всё это правда, может, хитрецы что-то задумали? Это не могло быть правдой, не мог железнорукий предатель, мужицкий генерал, быть лучше многоопытного фон Бока. И он продолжал слушать.
Полковник фон Кауниц смог построить пару рот и пытался мужиков оттеснить.
И что? спросил кавалер.
Дальше мы не знаем, нас позвал генерал фон Беренштайн, приказал ехать к вам.
Ко мне? Зачем?
Он приказывает вам со всеми возможными силами идти к нему на помощь.
Тут кавалер и призадумался, лошади у кавалеристов все в пене, их гнали, не жалели.
Сколько же вы ехали сюда? спросил Волков.
Два часа, господин.
Два часа? Значит, пехоте туда идти часов пять. Значит, пехота только к ночи туда поспеет. И фон Беренштайн либо сам отобьётся, либо уже будет разбит. А он со своими людьми ещё и рискует, придя туда, сам попасть под удар мужицких колонн. Зачем же такой приказ отдавал генерал фон Беренштайн?
Волков смотрит на усатого кавалериста внимательно, спрашивает как бы между прочим:
А маршал, говоришь, ранен?
Да, говорят, пуля пробила горжет, угодила ему в шею. Крови было много, как бы не помер старик, отвечает кавалерист.
И приказал мне выступать не он, а генерал фон Беренштайн?
Да, господин.
И письменного приказа ты не привёз?
Нет, господин, где там было приказы писать, бой шёл вокруг. Генерал на словах всё говорил.
Волков поднимает руку, чтобы привлечь к себе внимание своей охраны, а затем указывает на кавалеристов пальцем:
Арестовать их.
Кавалеристы удивлённо переглядываются, а усатый спрашивает:
Господин, за что?
Вас я не знаю, отвечает ему полковник, а подпись маршала фон Бока на приказе крепко держать лагерь и охранять обоз мне известна. Посидите, пока всё не прояснится, под стражей.
Господин, а кони наши? Их покормить нужно, расседлать.
За них не волнуйтесь.
Глава 7
Растерянность, вернее, озадаченность, и заставили его сначала ходить из стороны в сторону вдоль загона для коней, рукой трогая их морды, которые они тянули к нему доверчиво в надежде получить какое-нибудь лакомство. И солдаты, и возницы поглядывали на него с видимой тревогой. Он замечал их взгляды. И понимал, что это нехорошо. Командир не должен вида иметь озадаченного, растерянного или испуганного. Даже в самой плохой ситуации вид старшего должен внушать людям надежду. Чтобы не волновать людей своим поведением, он ушёл в шатёр.
И что ему было делать, опять посылать Гренера с кавалерией проверить слова прибывших? Так они вернутся лишь к ночи. Да ещё и вовсе, может, не вернутся. Идти самому с крепким отрядом? Нет, это исключено. Он не покинет лагерь. И не выведет отсюда людей. Пока не будет понимать, что происходит. Но что-то говорило кавалеру, что приехавшие кавалеристы не врут, там, в двух часах езды отсюда на запад, идёт бой. Мужики Железнорукого и вправду напали на колонну маршала. Уж больно похож был рассказ кавалеристов на то, что было с его полком.
«Да, а если я тут сижу, а фон Беренштайн ждёт моей помощи? И не получив её, будет разбит и рассеян? Тогда Тогда я останусь один, против всех сил хамов».
От такой мысли он вскочил, сжал кулаки. Правильно он сделал, что ушёл в шатёр. Люди его точно стали бы волноваться, если бы увидали его сейчас.
«Как этот Железнорукий так всё смог рассчитать? Как всё устроил? Словно читал записки Цезаря, который учил, что врага лучше бить по частям, не давая ему собраться в единое целое? И словно предвидел каждый наш шаг. Он не прост, нет, не прост. Хорошо, очень хорошо, что я позвал сюда Агнес».
Все эти мысли даже испортили ему аппетит, на который в прошлом он почти никогда не жаловался. Чего уже греха таить, он волновался всерьёз, ведь дело-то было нешуточное. И хуже всего, что в положении его было слишком много неопределённости. Он даже и представить не мог, что после сегодняшней ловкости, с побитием фон Бока, ещё может выдумать Эйнц фон Эрлихген.
«Чёрт железнорукий, что же ты дальше делать собираешься?»
Волков лениво ковырял ложкой свою еду. Повара расстарались, яйца печёные в углях с карамелизированным луком и тмином, заяц в винном соусе, сдобный жирный хлеб, есть бы и есть, а он в прекрасных жидких желтках ложкой поковырялся, хлеба отломил и стал пить пиво. Наелся. Редко такое с ним бывало. Еду он, как и всякий бывший солдат, которому пришлось поголодать в осадах, всегда ценил. После встал и вышел из шатра, невмоготу было сидеть там одному.
Ходил по лагерю в дурном расположении духа, искал всякое дурное в его устройстве и к кому бы прицепиться, чтобы отчитать.
Офицеры и инженер Шуберт уже прятаться от него стали, а тут на дороге, опять с запада, появились всадники.
То был Мильке, адьютант маршала, с охраной. Мильке был сравнительно молод и заносчив согласно занимаемой должности. И он принёс полковнику вести и успокоение.
Волкову он не нравился, но сейчас он был ему очень рад, даже коня придерживал сам, пока усталый адьютант слезал с коня.
Генерал фон Беренштайн вернулся в Бад-Тельц, где сейчас находится и маршал фон Бок и другие раненые, сразу начал Мильке.
Как здоровье маршала? вежливо интересовался Волков.
Лекари говорят, что выживет, но крови потерял он немало, да и лечение не будет скорым. Лекари долго не могли достать пулю.
Волков изобразил на лице, насколько умел, соболезнующую мину. А адъютант продолжал:
А к вам, Фолькоф, со своим полком идёт полковник Эберст.
Я слыхал, он тоже ранен.
Ранен, но не сильно. А вот полковник фон Клейст убит. И два его лучших капитана Ганзо и Рейнер тоже убиты. Чёртово быдло выскочило на нас из какого-то чахлого лесочка, как бешеное. И сильно потрепало наш арьергард, где и был полк фон Клейста. Они ударили его с двух сторон. И давили до тех пор, пока фон Кауниц не построил свои роты и не отодвинул их. Но от полка фон Клейста мало что осталось. Те, кого не зарезали, разбежались по округе. А весь обоз, что был с нами, разорён. Оставшиеся люди идут без хлеба, без палаток и даже без котлов.
У меня тоже большие потери, сказал полковник, вторая рота погибла полностью, половина кавалерии сгинула на том берегу и, главное, много офицеров выбыло из строя. Но обоз я сохранил, провианта нам хватит.
Они пошли по лагерю к шатру кавалера.
А что с вашим прекрасным доспехом? заметил адъютант, разглядывая латы Волкова, которые теперь не были прикрыты тканью ваффенрока. Кажется, в прошлый раз, когда я вас видел, они выглядели получше.
Боюсь, что так хорошо они уже не будут выглядеть никогда.
Вижу, вам и самому непросто пришлось, Мильке щёлкнул пальцем по гнутому наплечнику.
Честно говоря, была пара мгновений, когда я прощался с жизнью, но у Господа на меня, видно, другие планы.
Что ж, таково наше ремесло, фон Клейст был моим хорошим приятелем. А теперь его нет.
Очень жаль, да примет Господь его душу, произнёс кавалер. Прошу вас, адъютант, в мой шатёр, я не стал есть обед, он остыл немного, но, думаю, разогревать мы его не будем.
Я не ел со вчерашнего вечера, так что ваш обед я буду грызть, даже если он покрыт льдом, заверил кавалера Мильке.
Они укрылись в шатре, где принялись за остывший обед, сначала выпив за павших товарищей. Мильке ел с великим удовольствием:
Господь всемогущий, ваш повар колдун.
Что, у маршала повар хуже? спросил Волков, не уточняя, что эти кушанья ему приготовил простой солдатский кашевар.
Вы смеётесь? адъютант даже перестал грызть бедро зайца. Маршал скуп, как церковный староста. У него нет повара. Он ест горох и не всегда с салом. И даже просо ест, как самый нищий подёнщик, лишь сбрызнув его маслом. Пьёт самое поганое вино и убеждает всех, что «вино не так уж и плохо для своей цены». И не дай вам Бог с ним не согласиться. Кстати, чуть не забыл, Эберст просит вас начать готовить для его людей ужин, ужин на тысячу человек. Они придут голодные.
Я распоряжусь, обещал адъютанту кавалер.
После раннего ужина с адъютантом он приказал начать готовить еду для людей полковника Эберста и отпустить из-под стражи кавалеристов. А также поставить палатку для Мильке.
Прибывшим перед сумерками людям полковника Эберста найти место в лагере было непросто. В лагере было около четырёхсот телег и ещё больше лошадей, да ещё и припасы, и новые палатки для тысячи человек ставить было негде. Волков и полковник Эберст уговорились, что пока прибывший полк поживёт на телегах, так как погода стоит хорошая. Уже когда стемнело, кавалер пригласил всех офицеров на поздний ужин. Там Мильке и Эберст рассказывали всем его офицерам о внезапной атаке, которую мужики устроили маршалу. Они говорили, что атака была прекрасно спланирована и проведена с должной энергичностью.
Словно то были не мужики, а отличные и опытные солдаты с прекрасными сержантами, говорил полковник Эберст.
На что Мильке согласно кивал: и никак иначе.
Точно так же было и с нами, заметил ротмистр Хайнквист. Мы и понять не могли, откуда во всей красе выскочили четыре десятка кавалеров, а пока мы смотрели в удивлении на них, они растоптали авангард третьей роты.
Верно-верно, тут же соглашался Рене, так же внезапно появились и у нас, я даже и придумать не смог, откуда они выскочили. Чёртово отребье!
А Волков рассказы прибывших офицеров слушал молча, но с удовлетворением. Теперь-то ни фон Бок, ни фон Беренштайн не смогут его упрекнуть ни в недосмотре, ни в беспечности. Ведь эти славные и опытные господа сами оказались в такой же ситуации и при всём их опыте потеряли людей намного больше, чем он. Пусть теперь лишь попробуют его упрекнуть. Он найдёт, что им сказать. Тем не менее, он ждал приезда генерала фон Беренштайна с некоторым волнением. А генерал с остатками войска должен был прибыть уже завтра.
Лагерь, который он построил, прибывшие офицеры признали укреплением достойным. Что ему польстило. Не зря он десяток раз оббежал частокол по периметру, не зря ругал офицеров и инженера, тыча их носом в недоделки. Теперь полковник Эберст с удивлением говорил ему:
Отличный лагерь, полковник Фолькоф, и главное, так быстро возведённый, такими малыми силами.
«Знали бы вы, чего мне это стоило».
Но лагерь был явно мал для целой армии, так как к вечеру генерал должен был привести ещё около двух тысяч человек. Зная это, Волков велел Шуберту начать разбивку новых мест за пределами лагеря. И подготовить место для шатра генерала. Также он приказал поварам готовить еду в расчёте на то, что уже с вечера придётся кормить больше четырёх тысяч человек. Но все эти приготовления не сыграли никакой роли.
Ничто не помогло задобрить генерала. Фон Беренштайн, только прибыв, сразу звал Волкова к себе.
Крепость отстроили, брюзжал фон Беренштайн, проходя по лагерю. Шёл он тяжело, опирался на палку, как старик, долго тут сидеть думаете? Пока провизия не кончится?
Как приказано было, отвечал Волков, велено было сохранить обоз. Я и сохранил его. Велено было поставить лагерь, я его поставил.
Другие офицеры шли следом, прекрасно слыша их разговор.
Велено вам было лагерь ставить на том берегу реки, продолжал отчитывать его генерал. А теперь что? Как переправляться думаете на виду у мужичья? Штурмовыми колоннами пробиваться?