Иначе говоря, жизнь была простой, текла прямо и не заставляла морщить лоб.
Возможно, была и полной зла. Зла апатии, равнодушия, смиренного приятия подлости. Злой король делает злой знать, та обращает ко злу купцов, и так далее, вплоть до злобных уличных псов. И все же Имид Фактало жаждал возвращения тех времен. Ибо, как оказалось, король, рьяно одержимый добром, наделяет всех нижестоящих каким-то неистовством, а из него проистекают все виды жестокости. Рожденная суровоосужденчеством (Элас Силь настаивала, что такое слово существует, по крайней мере теперь), грубая сила благих идей воплощается в жизнь без гибкости и снисхождения. Результат так же разрушителен для людского духа, как и любые гнусные замыслы Некротуса Нигиле.
Зло имеет мириады лиц, и многие светятся красотой и гениальностью.
А иные, как у Бочелена, не выражают ничего. Совсем ничего.
Имид не мог решить, что же его пугает сильнее.
Он подошел к дому Элас, трижды постучал, как велит обычай, и сразу вошел, ибо новый закон это позволяет. Уединение ведет к... уединенным делам. Вошел, значит, и нашел ее торопливо выскакивающей из-за портьеры, торопливо оправляющей платье. На лице было написано чувство вины.
Имид в ужасе застыл в двух шагах от порога. - Кто там у тебя? - спросил он. - Его оскопят! А ты... тебя...
- Ох, тише. Никого там нет.
Он выпучил глаза. - Мастурбировала? Это против закона!
- Ну, никто ведь не доказал, что это нездорово.
- Не физически, да, но эмоционально нездорово! Разве есть сомнения, Элас Силь? Твой ум вовлечен в низменные желания, низменные желания ведут к подлым позывам, подлые позывы ведут к искушению, а искушение ведет...
- К краху цивилизации. Знаю. Ну, Имид, чего нужно?
- Э, ну... я пришел, э... признаться.
Она надвинулась на него, пахнув женским духом, и вся скривилась: - Признаться, Имид Фактало? В чем тебе признаваться святой, если не в искушении? Лицемер!
- Признаю свое лицемерие! Ну, довольна? У меня... импульсы. Понятно?
- Ох, забудь, - ответила Элас, садясь в ближайшее кресло. - Все так ничтожно, согласись. Слышал? Теперь они крадут детей. Плача, дети нарушают закон. Играя в войну на улице, дети нарушают закон. - Она всмотрелась. - Ты сегодня делал предписанные упражнения?
- Нет.
- Почему лицо дергается?
- Не знаю. Может, побочный эффект.
- Благой жизни?
- О, какая ты остроумная.
- А не поупражняться ли нам вдвоем?
Глаза Имида сузились. - Что ты задумала?
- Нечто весьма незаконное. Твой визит мне помешал.
- Это было не упражнение!
- Твои признания в тоску вводят, Имид Фактало. Разумеется, я вижу в этом вызов.
- Ты омерзительна. - Он помолчал. - Скажи еще что-нибудь омерзительное.
Эмансипор Риз успел вспотеть, пока прокрадывался через городские ворота. Нервы дико плясали, его чуть подташнивало. Наверное, всему виной пыль, вонь волов и пот мулов - так подумал он, виляя между фермерами, что гнали нагруженные телеги в узкий проход. При благословении Опоннов он выполнит задания к завтрашнему дню и сможет вернуться к разумному образу жизни (конечно, если таковой возможен для слуги двух господ-убийц).
Он надеялся, что жена хорошо поживает на его жалованье - там, в Скорбном Молле. Недоноски должны учиться в школе, хотя старший, наверное, уже стал подмастерьем. Прошло целых четыре года. Срок длиной в жизнь, если вспомнить всё, что довелось пережить лакею со злосчастного пьяного дня, когда он пришел в "Отель Печальника" и постучался в номер Бочелена.
Она и любовников могла уже найти, подозревал он. Моряки, рыбаки, а может и парочка солдат. Он даже не возражал бы. Одиноко жить матери, когда супруга нет рядом.
В двадцати шагах за воротами Эмансипор отошел от движущихся телег, мычащего скота. Огляделся, пытаясь понять, чем отличается это место от бесчисленных виденных раньше городов. Во-первых тут было тише. Справа, в конце узкого проезда виднелась какая-то площадь, горожане стояли на ней рядами, размахивая руками и подпрыгивая. Он принялся гадать, не очередные ли это святые, все до одного с треснутыми черепами, совсем спятившие. Уличных мальчишек почти не было видно, и никто из них не отличался крайней оборванностью, не просил гроша, сидя в сточной канаве. Нет, улицы выглядели удивительно чистыми.
Если это хорошая жизнь, она вовсе не так уж плоха, решил он.
Разумеется, долго она не продлится. Не с Бочеленом и Брочем, замышляющими полный развал. Он ощутил укол сожаления.
- Что ты тут делаешь?
Эмансипор обернулся. - Извините?
Вставшая рядом женщина носила белые эмалевые доспехи, белый плащ с золотистой шелковой оторочкой. Лицо словно принадлежало мраморной статуе - изваявший ее скульптор был явно одержим идеей совершенства, не забыв отполировать и бледные щеки, и ровный, симпатичный нос. Блестевшая на губах алая помада заставляла думать, будто она выпила флакон крови. Холодные, жесткие, синие глаза смотрели на него с горделивым презрением. - Бездельем маешься, гражданин.
- Строго говоря, я колеблюсь.
Она моргнула и нахмурилась. - А есть разница?
- Конечно, - заверил Эмансипор. Он решил было объяснить разницу, но передумал.
- Ну, - сказала она наконец, - колебаний мы тоже не любим.
- Тогда я пошел.
- Да. Но сначала - куда ты пойдешь? Судя по выговору, ты какой-то иноземец... и не смей отрицать! А мы озабочены иноземцами. У них неуправляемые идеи. Я должна знать о тебе всё, начиная с причины визита в Чудно. Ну, начинай говорить!
Ее тирада привлекла зевак, и все они с нескрываемым подозрением пялились на Эмансипора, ожидая ответа.
Бусины пота усеяли его морщинистый лоб. Лучше бы на проклятые вопросы отвечал Бочелен. А еще веселее, Корбал Броч - с его пустыми бусинами-глазами, вялой и простоватой улыбкой. Лакея обуяло вдохновение, он обратил к яростной женщине остекленевший взор. - Кто ты? Голова болит. Где мы?
Ухмылка ее стала еще свирепее. - Тут я задаю вопросы.
- Что стряслось? - спросил Эмансипор. - Я очнулся как раз за воротами. Я был... я работал. Да, работал в команде, чистил дренажную траншею. Там был такой большой камень, его хотели сдвинуть... я натужился... И - боль! В голове! Клянусь Госпожой, я даже не знаю кто я!
Из толпы послышался вздох. Затем: - Святой!
Женщина спросила: - Тебя огласил кто-то из Здраворыцарей?
- Гм, не думаю. Не помню. Может. Что сегодня за день?
Кто-то сказал из толпы: - День святого Эбара, о избранный!
- Семь месяцев! - вскрикнул Эмансипор. И проклял себя. Слишком долго. О чем он думает?
- Семь месяцев? - Женщина-Здраворыцарь подступила ближе. - СЕМЬ МЕСЯЦЕВ!?
- Я... думаю так... - заикнулся Эсапсипор. - Что нынче за год? "Идиот! Делаю всё хуже!"
- Второй Год Правления Макротуса.
- Макротуса! - возопил лакей. "Бормочущий идиот, прекрати! Немедля!" Еще одно вдохновение. Эмансипор закатил глаза, застонал и рухнул на мостовую. Крики в толпе, люди подбежали ближе.
Разговоры...
- Так это он?
- Самый первый из Святителей Славных Трудов? Сказал "семь лет", верно? Клянусь, я слышал. Семь!
Здраворыцарь зарычала: - Миф о Первосвятителе... то есть мы искали, искали и не нашли его или ее. Да этот человек - чужак. Первосвятитель не может быть чужаком.
- Но, Благая Владычица, - настаивал кто-то, - он всё рассказал верно! Первый святой, вестник грядущего! Королевские Пророчества...
- Я знаю Королевские Пророчества, гражданин! - бросила женщина. - Берегись, или я решу, что ты громко споришь в общественном месте!
Раздался звучный голос: - Что тут творится?
Женщина ответила с некоторым облегчением: - А, Инвет Суровий. Будьте так любезны, помогите разрешить ситуацию.
Мужской голос раздался ближе. - Ситуацию? Ситуации не одобряются, Сторкул Метла. Даже рыцари низшего ранга, вроде вас, должны знать!
- Я готова доказать верность каждого шага, о Чистейший из Паладинов.
- Должны и докажете, или ваши действия окажутся особенными или, Госпожа убереги, уникальными. Вы не считаете ли себя уникальной, Сторкул Метла?
Ее голос вдруг стал тихим. - Нет. Конечно нет. Чистота внутренней моей незначительности абсолютна, о Чистейший. Могу заверить...
- Что тут случилось? Кто этот бессознательный человек?
Назойливый горожанин поспешил ответить: - Первый из Святых, о Чистейший Паладин Здравия! Человек без памяти на семь последних лет!
- А почему он без сознания?
- Он ослабел от допроса Здраворыцаря. Это было... ужасно! Благословение Госпожи, что вы подоспели!
Ни возражений, ни возмущений от невезучей Сторкул Метлы; лежавший у самых ее ног Эмансипор ощутил прилив сочувствия. Быстро схлынувший. Пусть поджаривается, решил он. И открыл глаза - что немедленно было замечено. Сфокусировал взгляд на Сторкул Метле. И... снова стон, снова демонстративный обморок.
- Она сделала это снова! - прошипел горожанин.
- Извините, Сторкул Метла, - рявкнул Инвет Суровий, - но вам надлежит ожидать Рыцарского Суда в Дневном Храме Здоровья.
Еле слышный ответ: - Да, Чистейший Паладин.
Эмансипор услышал удаляющиеся шаги.
- Очнитесь, Первосвятитель, - сказал Инвет Суровий.
Идеально. Глаза Эмансипора затрепетали, открывшись. Он посмотрел ошеломленно, а затем с явной приязнью в утомленное, словно резцом вытесанное лицо рыцаря в доспехах. - Я... никогда вас раньше не видел, - пролепетал лакей. - Но вижу чистоту вашей души. Вы, должно быть, паладин. Вы, должно быть, сам Инвет Суровий.
Блеск удовлетворения появился в строгих голубых глазах. - Вы правы, Первосвятитель. Есть малоизвестное пророчество, что я должен найти вас и доставить к королю. Вы сможете встать?
Эмансипор с трудом встал. Чуть пошатнулся и был поддержан рукой в перчатке.
- Идемте, Первосвятитель Славнейших Трудов...
Колени лакея подогнулись, что заставило паладина торопливо его подхватить.
- Что такое, друг мой? - в тревоге спросил Суровий.
Не обращая внимания на растущую толпу, Эмансипор выпрямился снова и прильнул к паладину. - Это... видение, о Чистейший. Ужасающее видение!
- Поистине печально! Что вы узрели?
Эмансипор слабо приподнял голову. Нужно было что-то придумать, и побыстрее... - Для ушей Короля и никого иного!
- Ни даже для Великой Настоятельницы?
- О, да. Для нее тоже.
- Тогда нам нужно спешить. Вот, беритесь за руку...
Здраворыцарь Сторкул Метла прильнула к задней стене Дневного Храма и бессмысленно выпучила глаза. Ее окатывали волны ужаса. Она обречена. Рыцарский суд никогда не благоволит к подсудимым. Слишком часто она принимала участие в судилищах, чтобы не сознавать горькую истину; слишком хорошо помнила нутряное удовольствие, с коим вплетала свой голос в хор осуждения. Преступления против Здоровья - нет сомнений, нынче это самое серьезное обвинение, и серьезность становится только серьезнее. Нахмурившись от этой мысли, он потрясла головой, испугавшись вдруг, будто теряет рассудок.
Но, может, это к лучшему. Безумие словно кокон, сплетаемый вокруг себя за миг до приговора.
Будь проклят Инвет Суровий! Любому Здраворыцарю ясно: миф о первом святом - выдумка. Тот чужак - всего лишь хитрый ловкач, достаточно умный, чтобы извлечь выгоду из драгоценных суеверий и польстить самолюбию Суровия. Если кто и заслуживает приговора, так паладин Чистоты, топчущий город в удушающем облаке невозмутимой праведности, облаке таком густом, что лучшие горожане задыхаются.
Ах, но что сделала она сама? Разве Инвет Суровий не самочинно поставил себя во главе всех? Разве не склонен он к конформизму, не черпает уверенность в посредственности окружающих?
Посмеет ли она бросить вызов?
- Он сожрет меня живьем, - прошептала Метла. - Кого я обманываю? Он уже затачивает для меня пику на стене. Во имя Госпожи, нужно выпить! - С этим восклицанием рот ее лязгнул, закрываясь. Она огляделась, с облегчением убедившись, что рядом нет никого.
И тут тихий скрипучий голосок произнес: - Кто-то упоминал выпивку?
Голова Сторкул Метлы дернулась. Казалось, голос исходит откуда-то справа, но там никого нет. - Кто говорит? - спросила она.
- Я поймал на редкость восхитительный след.
Здраворыцарь всмотрелась и заметила небольшую, причудливо наряженную фигурку около правого сапога.
Фигурка пошевелилась. - Не узнаешь, Сторкул Метла? Да, эти одеяния мало мне подходят. "То был танцор, кружащий вихрем торжество..."
- Дурак, - ощерилась Сторкул. - Эти одежды принадлежат кукле-марионетке. Я вижу веревочки.
Фигурка пропищала: - Кукла? О! я истощился!
- Ты Порок, - сказала она. - Инеб Кашль. Почему ты еще не умер?
- О, ты не понимаешь! Я только и смог подползти к тебе! Зов твоего желания... я слышал!
- Ты ошибся...
- Ах, и ложь! Отлично! Да, ложь хороша. Я начинал со лжи!
- Тихо! Люди услышат.
- Лучше и лучше. Да, будем с тобой перешептываться. Выпивка, да? Спирт, верно? Я уловил след, ведущий за Внутренние ворота. Говорю тебе, след, полный всяческих излишеств. Спирт, ржавый лист, дурханг...
- Внутренние ворота? Ну, я как раз оттуда!
- Кто-то вошел в город, милочка...
- Кто-то? Чужак? Да, чужак. Я так и знала!
Она замолчала, размышляя. Видения неслись сквозь разум. Драматические выступления, сцены триумфа, падения иноземца и самого Инвета Суровия. Но не стоит действовать слишком быстро. Нет, пусть эти двое объединяются и дальше, каждый пособляя другому в великом обмане. Да, теперь она видит. Скоро в Чудно будет новый Поборник Чистоты.
Но вначале... - Отлично, Инеб Кашль. Мы идем по следу.
- Восхитительно! Подними же меня, женщина с темным сердцем. Через Внутренние ворота на прямой путь наружу!
- Тихо! Слишком ты шумный! - Склонившись, она подобрала крошечное существо, Инеба Кашля. - Больше не говори, - шепнула она, - пока я не дам знать, что безопасно.
У ворот она переглянулась с выбежавшим стражником. - Здраворыцарь, что у вас там?
- Ужасный ребенок, - сказала она. - Заразный.
Мужчина чуть подался назад. - Заразный?
- Дети не невинны, лишь неопытны. Весьма частое недопонимание. Вот этот шумлив, скандален и заботится лишь о себе самом.
- Особенный ребенок.
"Любая мать сказала бы тебе, кусок ослиного дерьма, что таковы все дети мира..." - Воистину. Такой особенный, что нет выбора: нужно удалить его из города во плоти.
- И что вы намерены с ним сделать?
- Оставить волкам. Бросить в корзину и в ближайшую реку. Продать опасным, ничего не подозревающим работорговцам. Еще не решила, стражник. Ну, соблаговоли встать в стороне, дабы испарения гнусного чертенка не отравили тебя...
Стражник сделал еще шаг назад и нервозно махнул ей рукой.
Чуть дальше на дороге она помедлила. - Ладно, никого рядом. Куда теперь?
- Прямо вперед, - отвечал Инеб Кашль. - Сорок шагов, затем налево, на тропу лесорубов и на холм. Самый верх. Боги подлые, запах силен и о, сколь сладостен!
Гнуснейшие желания ускоряли каждый ее шаг наверх. Весьма тревожно. Да, прежде она была - очень давно - слишком снисходительной к себе тварью. Сладкой соблазнительницей на службе этого самого, зажатого под локтем демона. Как мед в ловушке для ос, мохнатая мышка в змеиной яме, шлюха на задах храма. И это была славная, пусть вредная, жизнь. Она признавала, что тоскует по тем дням или, скорее, ночам. Что ж, не подстрой тот чужак и Инвет Суровий ее неизбежное падение, так и продолжала бы она новую незапятнанную жизнь Здраворыцаря, чистая думами - ну, почти всегда - и полная благочестивых порывов к правильному образу жизни. Ее уважали бы и боялись, представительную и поставленную намного выше жалкой массы подлецов, что заполонили улицы Чудно. Подлецов, заслуживающих лишь насмешливого презрения.
Ну, здесь скрыта истина менее известная. Стремление к здоровью должно бы удлинять жизни, но пока что стресс убивает старательных граждан как мух. Ясное дело, средний горожанин не готов к задаче благой жизни. Жертвы упражнений и избытка овощей. Как оказалось, слава благополучия требует жертв. Лекари докладывают, что наиболее типичными жалобами стали запоры и заворот кишок. - Вот вам, - бормотала она чуть слышно, карабкаясь по лесной тропе. - Что нужно городу, это хорошая прокачка. Ха.
- Для начала, - подтвердил Инеб Кашль. - Да, истинно. Хорошая очистка системы. Взрывное избавление от...
- Хватит тебе, - зарычала Сторкул. - Я говорю сама с собой.
Демон придушенно фыркнул. - А мне так не показалось.
- Так и есть.
- Отлично, но я ведь услышал иначе.
- Неправильно услышал.
Прижатое рукой к боку существо задергалось, засучило цветастыми конечностями. - Ладно! Прости! Прошу прощения!
- Это, - сказал кто-то третий, - отлично сделано.
Голос раздался с вершины холма, до коего оставалось лишь три шага. Сторкул Метла встала, глядя на мужчину. - Что? - спросила она. - Что отлично сделано?