Не двигаться! крикнул крепыш, находившийся у двери за моей спиной, но было поздно: рука Петра Петровича с тускло поблескивавшим пистолетом уже находилась на уровне стола. Я с ужасом увидела, что ствол был нацелен прямо мне в грудь. Почему-то мое внимание привлек не округлый зрачок пистолета, а побелевший от напряжения палец Петра Петровича на спусковом крючке. И тутодин за другимраздались два негромких хлопка. Словно какой-то хулиган проколол два воздушных шарика. И палец Петра Петровича на изогнутом крючке утратил напряженность. А потом не стало видно и пистолетаего закрыла седая, с розовыми проплешинами, голова, с глухим стуком ткнувшаяся в обитый зеленым пластиком стол, за которым питался экипаж сухогруза «Камчатка».
Я, естественно, закричала.
Тсс! раздалось за моей спиной.
Я обернулась.
Черноволосый крепыш сидел на корточках перед распластавшимся на полу капитаном в синем бушлате. Вытаскивая правой рукой пистолет из скрюченных пальцев убитого, он приложил указательный палец левой к губам, всем своим видом умоляя, чтобы я срочно заткнулась.
У вас всегда такая реакция? тихо спросил Пржесмицкий, деловито приподнимая за волосы голову Петра Петровича и извлекая из-под нее пистолет.
Какая? удивившись, спросила я.
Замедленная.
Да. Всегда.
Это плохо
Пржесмицкий кинул пистолет Петра Петровича напарнику. Крепыш ловко схватил его левой рукой и засунул за пояс.
Кто вы такие? я чувствовала, что нахожусь на грани срыва.
Друзья, коротко ответил Пржесмицкий и подошел к иллюминатору.
Я вас не знаю, пролепетала я.
Мы еще познакомимся ближе, пани. Но лучше это сделать в другом месте. Вы со мной согласны?
Я кивнула.
Тогда пойдемте!
Мое сумочка в каюте Там, внизу И зубная щетка Я, собственно, спать ложилась
Видимо, выглядела я как безумная, потому что «таможенники» молча переглянулись, после чего черноволосый подошел вплотную, очень осторожно положил руку мне на плечо и почти шепотом сказал:
Все это неважно, пани. Понимаете? Мываши друзья. И мы здесьчтобы помочь вам. Понимаете?
Я вновь кивнула, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы.
У нас очень мало времени. И вы поможете нам, если будете делать то, что мы скажем. Вы меня понимаете?
Я кивнула в третий раз.
Отлично. Что бы ни случилосьбудьте за моей спиной. Вперед!
18ПНР. Порт Гдыня
Ночь с 5 на 6 января 1978 года
Мы шли по палубе, как группа альпинистов, связанные между собой невидимым страховочным тросом. Впереди, не торопясь, но и не мешкая, шагал Вшола. За нимя. Замыкал нашу колонну Пржесмицкий. Зажатая между новоявленными друзьями-конвоирами, я едва переставляла ноги, буквально подламывавшиеся от животного страха. Во-первых, после того, как на моих глазах в замкнутом пространстве камбуза за долю секунды уложили капитана сухогруза и офицера советской разведки, я имела все основания опасаться самого страшного, включая пулеметный обстрел на открытом пространстве палубы. А во-вторых, зыбкие конусы света, отбрасываемого фонарями, жуткий свист метельного ветра, порывами бросавшего нам в лица колючие пригоршни снега, тяжелые всхлипывания волн за бортом, смутные силуэты пакгаузов и причудливые тени подъемных кранов создавали совершенно невыносимую атмосферу надвигающегося кошмара. Полное безлюдье на палубекак ни странно, ни один человек на нашем пути так и не встретился, словно ночные вахтенные, узнав о случившимся, попрятались во избежание дополнительных неприятностей, пугало меня еще больше. Вот так, трясясь от страха, я насилу доковыляла до трапа и сошла вниз, ни на миг не теряя из виду обтянутую серым плащом спину коренастого Вшолы, или как там его звали на самом деле.
В десяти метрах от трапа стояла массивная черная машина с работающим двигателем. Пржесмицкий быстро сел рядом с водителем, а Вшола открыл заднюю дверь с левой стороны, юркнул в салон и уже оттуда сделал мне рукой приглашающий жест.
Внутри машины было темно, и я не сразу заметила, что рядом со Вшолой сидит еще один человек. Вернее, даже не сидит, а полулежит.
Кто это? шепотом спросила я.
Так, приятель один.
Он что, спит?
Ага. Придремал немного.
В этот момент машина очень мягко и аккуратно, словно везла груз динамита, тронулась с места, сделала плавный круг и, оставив позади смазанные метелью очертания сухогруза «Камчатка», направилась к выезду из порта.
Минутку внимания, пани, Пржесмицкий перегнулся через спинку переднего сиденья, снял шляпу и вытер платком вспотевший лоб. Только сейчас я увидела, что он абсолютно лыс. Или обрит наголо, что для меня в тот момент, естественно, не имело ровно никакого значения. Впрочем, я и это зафиксировала чисто автоматически. Через некоторое время вам надо будет лечь на пол. Он, Пржесмицкий кивнул на Вшолу, прикроет вас сверху пледом. Конечно, это не очень удобно, но придется потерпеть
Не беспокойтесь, я потерплю.
Ну и хорошо Пржесмицкий неожиданно улыбнулся, и эта улыбка резко преобразила его сухое костлявое лицо. Из хмурого и собранного оно вдруг стало мягким и даже нежным. Опять-таки совершенно некстати я обратила внимание на его губыпухлые, чувственные, очень тонко очерченные.
В полной тишине мы ехали еще минут пять-шесть, объезжая какие-то строения и горы угля и песка.
На пол! не оборачиваясь бросил Пржесмицкий, и в тот же миг Вшола буквально смахнул меня на резиновое дно машины. Еще через мгновение меня с головой прикрыла ворсистая ткань пледа. Поскольку я все еще дрожала от страха, обволокшее меня тепло, несмотря на всю дискомфортность моего положения, подействовало успокаивающе. И если бы я не понимала, что основные сюрпризы еще впереди, то наверняка бы просто уснула.
Спрашивать можно? замогильным голосом поинтересовалась я из-под пледа.
Тсс! шикнул Пржесмицкий, после чего я затихла окончательно.
То, что происходило в дальнейшем, я могу передать, основываясь исключительно на услышанном. Впрочем, все разговоры велись на польском, так что перевод мой носит достаточно вольный характер.
Через пару минут машина остановилась и чей-то надтреснутый голос потребовал:
Пропуск, панове!
Что? это был голос Пржесмицкого.
Я говорю, дайте мне пропуск, подписанный паном Ковальским.
Зачем вам пропуск, если пан Ковальский едет с нами в Варшаву? ответил Пржесмицкий.
Куда?
Может быть, подойдете к машине, охранник? Или так и будем перекрикиваться? в голосе Пржесмицкого слышалось раздражение. Интонация была интернациональнойво всех странах мира власть предержащие именно так выражают недовольство непонятливостью или строптивостью «маленьких людей».
Панове, предъявите пропуск или я подниму тревогу!
Да ты что, старик, совсем одичал со сна?! заорал Пржесмицкий. Уже и свое начальство не узнаешь, пся крев?! Так высунь из своей собачьей будки башку и посмотри внимательней, тупица!
Затем наступила пауза. По тому, как напряглась где-то в районе моего плеча нога Вшолы, я поняла, что, вероятно, сейчас опять кого-то убьют. К счастью, я ничего не видела и не могла отреагировать на это соответствующим образом. То есть очередным диким воплем.
Потом я услышала короткий стуксловно градинка ударилась о дверь машины. Нога Вшолы больно впилась мне куда-то в район подмышки, из чего я сделала вывод, что он (я так и не вспомнила, где видела его раньше) почему-то сместился вправо. Что-то щелкнуло, зад машины осел, хлопнула крышка багажника.
Вперед! коротко приказал Пржесмицкий, и водитель, повозившись на переднем сидене, дал газ.
Мы ехали минут двадцать. Потом я почувствовала, как машина куда-то свернула, стала подпрыгивать на ухабах и наконец остановилась. Еще через минуту Вшола сдернул с меня плед и протянул руку:
Хотите подышать воздухом, пани?
Массируя онемевшие ноги и руки, я выкарабкалась на сиденье и вышла из машины. Со всех сторон густела белесая тьма, и только по запахам можно было догадаться, что вокруг густой лес. Сзади подошел Вшола и заботливо накинул мне на плечи теплый плед, с которым я уже успела сродниться.
Закутайтесь поплотнее, пани. Здесь холодно.
Где мы?
Название вам все равно ничего не скажет, сказал материализовавшийся из темноты Пржесмицкий. Да это и неважно. Нам предстоит добираться до места еще несколько часов.
Зачем же мы забрались в эту глушь?
Вы нам не доверяете? спросил Пржесмицкий, прикуривая сигарету.
Я вас не знаю.
Вы не ответили на мой вопрос.
А вына мой.
С вами приятно общаться, пани он глубоко затянулся, и вспыхнувший огонек осветил на секунду его узкое лицо. Впрочем, общение наше, увы, будет недолгим.
Почему «увы»?
Вы приятная женщина.
А вы всегда выбираете для комплиментов такие глухие места?
Это смотря по обстоятельствам Хотите курить?
Как ни странно, не хочу. Так зачем мы здесь, пан Пржесмицкий?
Пусть немного остынет мотор.
А яму, очевидно, ваш напарник копает, чтобы разжечь туристский костер на природе?
Вы хорошо ориентируетесь в темноте, усмехнулся майор.
Просто я не дура, пан Пржесмицкий.
А раз так, пани, то и без моих комментарий вы все понимаете.
Я бы хотела услышать ответ на свой вопрос.
Мы заехали сюда, чтобы избавиться от двух свидетелей.
Охранника порта и?..
Таможенника.
Вы их убили?
У вас нет ко мне других вопросов?
Вы их убили?
Да.
Это было так необходимо?
Вы показались мне не только красивой, но и умной женщиной, пани
Я задала глупый вопрос?
Непрофессиональный.
Вам известно, что я не имею никакого отношения к
Милая пани! Пржесмицкий приблизил ко мне лицо, и я вдруг догадалась, что этот странный человек пережил за сегодняшний день куда больше, чем я. Примите к сведению: я ничего не должен и не хочу знать. И вообще мне нет никакого дела до того, кто вы, чем занимаетесь, что испытываете он сделал неопределенный жест рукой, от чего огонек сигареты прочертил в темноте сложный зигзаг. Короче, у каждого из нассвоя работа. Судьба распорядилась так, чтобы наши пути сошлись. На короткое время. Но сошлись. Утром мы расстанемся, чтобыи для вашего, и для моего благаникогда больше не встретиться. Это нормально, не так ли? Ведь вы же не задаетесь вопросом, куда девается машинист поезда метро, когда вы сходите наружной станции? А если бы судьба и столкнула вас с ним, глупо, наверно, было бы спрашивать его, зачем он дернул тот или другой рычаг. То же и в данном случае. Это жизнь, дорогая пани
Спасибо за ночную философию.
Можете заодно поблагодарить меня и за свою жизнь.
Что, все было настолько плохо?
А вы как думаете?
Вы хотите сказать, что и эти два трупа, которые сейчас закапывает ваш напарник, из-за меня?..
Да нет, пани. Просто у нас было неважное настроение и мы решили немного развеяться.
Извините.
Не за что Пржесмицкий аккуратно затоптал сигарету в траве, потом поднял окурок и небрежно сунул его в косой карман плаща.
Вы?.. Вы русский?
Вы имеете в виду мою национальность?
Скорее вашу родину.
Наверное, я огорчу вас, но я не русский.
Где-то неподалеку раздался тихий свист.
Все! Кончаем перекур, пани. Пора ехать.
Куда мы едем, вы мне, конечно, не скажете?
Конечно. Могу лишь сказать, что на девяносто процентов наши неприятности уже позади Вэл.
19ПНР. Шоссе
Ночь с 5 на 6 января 1978 года
Пржесмицкий явно преувеличивал свой оптимизм. Задолго до посвящения в «непосвященные» и явно несостоявшиеся агенты КГБ я всегда умела остро чувствовать тревогу, которую испытывали окружающие. Ощущала ее физически. Помню, как-то на студенческой вечеринке, где разговоров и смеха было гораздо больше, чем съестного на колченогом столе (что вообще характерно для тех прекрасных лет), я сидела рядом с эффектной, не по-советски одетой и размалеванной девицей, которую привел один из моих шалопаев-сокурсников. Девица явно не «въезжала» в суть происходившего, я видела, что остроты и каламбуры собравшихся были ей просто неинтересны. Но самое любопытное заключалось в том, что от нее исходили какие-то токи. Вначале у меня начался зуд в левом боку, а еще через несколько минут левое плечо стало буквально ломить от боли. Ничего не понимая, я искоса взглянула на соседку, но увидела только сжатые до толщины копилочной прорези губы и напряженный подбородок. Когда боль в плече стала невыносимой, я под каким-то благовидным предлогом пересела и вскоре начисто забыла неприятный эпизод. А спустя несколько дней узнала, что в ту же ночь эта девица повесилась в ванной родительского дома. Какая-то банальная история: неразделенная любовь, женатый отпрыск знатного семейства с Кутузовского проспекта, беременность на пятом месяце
Теперь у меня болело не только плечо, но и затылок, запястья и спина. И я знала, что это не от нервотрепки или недосыпа. Зловещая атмосфера тревоги и неопределенности буквально витала над головами пассажиров «татры». Если бы мои странные попутчики ругались матом, передергивали затворы пистолетов и вообще демонстрировали признаки активной и даже враждебной деятельности, все было бы не так страшно. Но в машине царила мертвая тишина, как будто мы были одной убитой горем семьей, возвращавшейся с похорон близкого человека. Мы ехали по глухой и совершенно безлюдной трассе уже больше пяти часов. Редкие встречные машины с ревом проносились мимо и тут же растворялись в метельной мгле. Временами нас заносило, но водитель уверенно выправлял руль. Майор все чаще поглядывал на часы, но не произносил ни слова.
После того как в лесу «сошли» два пассажира, в «татре» стало значительно просторней. Однако даже в плавучей тюрьме сухогруза «Камчатка» я чувствовала себя более комфортно, нежели в салоне этой странной машины, мчавшейся в неизвестность.
Пржесмицкий, очевидно, исчерпавший во время нашей беседы в лесу месячный запас красноречия, молчал, как памятник Пушкину на одноименной московской площади. Вшола, теперь сидевший справа от меня, по-детски вздыхая, спал. Водитель, который так ни разу и не открыл рот, тоже не вносил разнообразия в замкнутое пространство салона.
Милиционер родился, тихо вздохнула я.
Что? полуобернулся Пржесмицкий.
Это в России так говорят. Когда молчание продолжается больше пятнадцати секунд.
Вы хотите убедить меня в том, что Россияродина болтунов?
Взгляните на себя в зеркало, пан Пржесмицкий. Разве вы похожи на человека, которого в чем-то можно убедить?
Вы очень устали, пани, вздохнул он. Потерпите немного. Скоро мы будем на месте.
Может быть, уточните, на каком именно? В порядке, так сказать, международного обмена и доброй воли.
Вы думаете, если я вам отвечу, мы доедем до этого места быстрее?
Хотите, я скажу, откуда родом ваши родители, а может быть, и вы сами?
Пржесмицкий перекинул согнутую руку через спинку сиденья и уже с интересом поглядел на меня:
Скажите.
Из какого-нибудь украинского местечка. А может, даже из Черновцов. Так что у меня есть для вас пикантная новость, пан Пржесмицкий: вы, извините, еврей
Возможно, мне это только показалось, но бетонный затылок водителя слегка шевельнулся. Тем не менее на меня это наблюдение произвело совершенно ошеломляющий эффект.
Что, действительно похож? вдруг хмыкнул Пржесмицкий.
А не должны быть похожи? спросила я.
А кто в таком случае вы, пани?
А то вы не знаете?
Вы полагаете, я должен знать?
А вы хотите, чтобы я поверила, что вы устроили пальбу на мирном советском сухогрузе и вечерние автогонки с тайными похоронами исключительно потому, что увидели через иллюминатор мое лицо и сразу признали во мне родную сестру, считавшуюся пропавшей без вести?
Мою сестру сожгли в Треблинке, тихо сказал Пржесмицкий. Ей было восемь лет
Извините меня.
О чем вы, пани? Пржесмицкий пожал плечами. Вашей вины тут нет.
Простите меня еще раз я чувствовала, как горят мои щеки.
Вы еврейка?
По матери.
Еврейка, уже утвердительно кивнул Пржесмицкий. Ваша мать жива?