Я молча кивнула.
Вы единственный ребенок в семье?
Да.
Нас, к счастью, было двое Пржесмицкий взглянул на светящийся циферблат наручных часов. Но сестру свою я не помню. Так что мы с матерью остались одни.
А ваш отец?
Вам что-нибудь говорит такое географическое названиеКатынь?
Н-не думаю.
Ну да, конечно по губам Пржесмицкого скользнула горькая усмешка. Об этом в ваших учебниках истории не пишут. Короче, пани, мою сестру сожгли эсэсовцы, а отца расстреляли ваши коммунисты. Он был офицером. Польским офицером. Хотя его матьтут вы правы, паниродилась на Украине.
Коммунисты вовсе не мои, пан Пржесмицкий.
Да уж, хмыкнул мой собеседник. Что не ваши, это точно. У меня не так давно была возможность убедиться в этом.
И теперь, значит, вы воюете против всего мира?
А кто вам сказал, что я воюю? он отвернулся к окну, словно потеряв интерес к беседе. Воюют по приказу. А ячеловек убеждений. Следовательно, я не воюю, а дерусь.
И за меня тоже?
Получается, что так
Но почему? Вы же меня не знаете.
Я не могу ответить на ваш вопрос, пани, не отрываясь от окна, сказал Пржесмицкий. Впрочем, вы достаточно умны и наблюдательны, чтобы понять все и без моих разъяснений
Он вновь умолк, и я поняла, что наш диалог прервался окончательно. «Вы достаточно умны и наблюдательны» Какой женщине не было бы приятно услышать такое, да еще от совершенно нормального, смелого и дельного мужчины? Но не в машине ведь, из которой в полночный час в темном лесу сгрузили двух покойников, а где-нибудь в теплом и со вкусом обставленном месте, под тихую и нежную музыку, с чашкой ароматного кофе в руках
Мне было о чем поразмыслить, хотя от бессонницы и пережитого страха я чувствовала себя основательно отупевшей. А чего еще можно было ожидать после полуторамесячного шпионско-бандитского сериала с короткими перерывами на романтическую любовь и посещение фешенебельных ресторанов, сериала, который не то что смотришь по телевизору, забравшись с ногами в теплое кресло, а проживаешь собственной шкурой? Как и, главное, на что реагировать, когда едешь в одно место, почему-то оказываешься в другом, мечтаешь очутиться в третьем, а тебя буквально выдергивают и силком перемещают в четвертое? Вот и выходит, что в принципе нормальное выражение «череда драматических событий» превращается в некую бутафорию, в эрзац, в банальность с фальшиво-театральным оттенком, которую я всю жизнь ненавидела
Простите, пан Пржесмицкий, у меня еще один вопрос, быстро проговорила я, боясь нарваться на ставшее привычным «Заткнись!».
Слушаю, пани Пржесмицкий сделал легкое движение, словно собирался обернуться, хотя на самом деле он только шевельнул плечом: типичный рефлекс интеллигентного от природы мужчины, который так и не научился (даже когда без этого просто не обойтись) хамить женщине.
Я знаю, что после таких вопросов люди вашей профессии почему-то сразу хватаются за оружие
Не припомню, пани, чтобы я сообщал вам что-то о своей профессии, с некоторым напряжением в голосе откликнулся майор.
Подумаешь, я беспечно пожала плечами. Наверняка вы не слесарь. Но позвольте мне закончить. Так вот, пан Пржесмицкий, вы и ваши люди случайно не из ЦРУ?
Очень странный вопрос для подданной СССР.
Почему?
Мне показалось, что вы задали его с надеждой.
С чем бы я его ни задала, вопрос прозвучал. Ответите или будете и дальше изображать из себя майора Вихря?
А это еще кто? удивился Пржесмицкий.
Герой советско-польской литературы. Военноприключенческий жанр. Можете не отвечать, заранее знаю: не читаете, не интересуетесь. Так, значит, вы не из ЦРУ?
А это имеет для вас какое-то значение? очень спокойно осведомился Пржесмицкий и, не дожидаясь ответа, сухо отрезал:По-моему, главное для васзнать, что мы не из КГБ. То есть что самое страшное для вас позади. Почти позади
Вы чем-то обеспокоены?
Господи! взорвался наконец Пржесмицкий. Да вам-то что до этого?
И тут произошло невероятное: водитель плавно притормозил, потянул на себя рукоятку ручного тормоза, повернулся к Пржесмицкому и произнес человеческим голосом, но на непонятном мне языке, слово, которое я впоследствии часто вспоминала:
Игану
20Москва. Лубянка. КГБ СССР
Ночь с 5 на 6 января 1978 года
Электронные часы, вмонтированные в стену над подарочным барельефом, изображающим донбасских горняков со знаменами и отбойными молотками в руках, показывали тридцать пять минут третьего. До рассвета, а значит, и до начала нового рабочего дня, было еще далеко. Однако, проведя бессонную ночь в служебном кабинете, шеф советской внешней разведки Юлий Воронцов никак не мог заставить себя вызвать служебную машину и отправиться домой, чтобы хоть немного отдохнуть перед неизбежной встречей с Андроповым. То, что произошло в Польше за последние шесть часов, не внушало ему серьезных опасений. Он испытывал только легкую досаду, как человек, загнавший занозу в палец и не имеющий под рукой ни иглы, ни пинцета, чтобы удалить ее.
Тем не менее заноза раздражала, не давала покоя.
Отправив на борт «Камчатки» срочную шифрограмму о прекращении работы с Мальцевой, начальник Первого управления намеревался уже, как и подобает всякому добросовестно потрудившемуся человеку, уехать домой, на Кутузовский, но, включив мимоходом телевизор, попал на только что начавшуюся трансляцию одного из решающих хоккейных матчей в очередной серии советско-канадских встреч и решил, как говорится, раз в жизни позволить себе небольшую роскошь. К середине первого периода наши забили три шайбы, пропустив всего одну, и неукротимый Фил Эспозито уже показывал красноречивыми жестами судье-американцу, что он с ним сделает в самолете.
В перерыве Воронцов размышлял о предложенной председателем КГБ схеме завершения грубо проваленной голландской истории. Схема выглядела достаточно гибкой и в очередной раз подтверждала неоспоримую привилегию генералов в штатском: сражаясь за себя, за свою политическую карьеру, Андропов как бы автоматически прикрывал и их. Естественно, так было всегда. Даже при хитроумном плейбое и пижоне Шелепине. Даже при узколобом комсомольце Семичастном. Но, заполучив в кресло председателя КГБ такого изощренного стратега и умницу, как Андропов, высшие чины Лубянки поняли наконец истинный смысл выражения «у Христа за пазухой». Поэтому огорчения генерала Воронцова, связанные с предательством Мишина и исчезновением Тополева, носили не личный, а, так сказать, корпоративный характер. Такие проколы, как захват американцами личного помощника председателя КГБ СССР, могли дорого обойтись самому Андропову, чьи политические амбиции отнюдь не были секретом для его ближайшего окружения. Следовательно, опасность угрожала и всем тем, кто при хорошем раскладе мог бы взлететь вместе с ним на вершину власти илипри плохомостаться без головы.
Воронцов знал, как относится к нему большой шеф. Иначе и быть не могло: председатели КГБ приходили и уходили, кто-то взбирался еще на несколько ступеней вверх, кто-то прозябал в провинции или просто исчезал из виду, а начальники наиболее важных, стратегических управлений Лубянки менялись исключительно редко. И дело не только в том, что магистрам такого ранга трудно найти замену. Лишь единицы среди членов Политбюроизбранные, посвященные, многократно проверенные и выжившие в невидимых закулисных битвахзнали истинный масштаб информированности деятелей калибра Воронцова, применительно к которым само понятие «отставка» воспринималось как нонсенс. Скоропостижная кончинада. Включение в состав Политбюро в качестве кандидата или даже членада. Но только не отставка. Ибо существует непреложное правило для любой государственно-политической системы, какой бы авторитарной или демократичной она ни была: по-настоящему информированный человек может уйти только в небытие
С десяти вечера Андропов, уехавший на дачу, не давал о себе знать. Воронцова это не удивляло: тревожащая нештатная ситуация была практически урегулирована. Андроповская схема, согласно которой майор Матвей Тополев объявлялся предателем, перекинувшимся в ЦРУ с целью опорочить славные советские органы, автоматически снимала ответственность за этот грубый прокол с чинов Лубянки и как бы перепасовывала его на половину больших политиков и профессиональных дипломатов. Показания Мишина также не имели теперь принципиального значения, ибо офицер разведки, не выполнивший приказ своего начальства и пустившийся в бега, вне закона в любой стране. Даже в той, с которой, вполне возможно, уже сегодня сотрудничает этот подонок. Единственная загвоздка заключалась в устранении столичной журналистки, так внезапно, а главное, несвоевременно ставшей свидетельницей ряда весьма неприятных для Андропова и его службы эпизодов
Автоматически зафиксировав, что он впервые за этот бесконечный вечер определил для себя устранение Мальцевой как «загвоздку», Воронцов нахмурился. Коль скоро он уже все равно задержался на Лубянке, не мешало бы увидеть своими глазами сообщение из Гдыни о том, что приказ, закодированный в отосланной шифрограмме, благополучно и без лишних свидетелей исполнен.
Второй период прошел в вязкой, взаимоизнуряющей игре, а к концу третьего канадцы рассвирепели и счет стал равным: пять-пять. Чем закончился матч, Юлий Андреевич так и не узнал, потому что в дверь кабинета неожиданно постучали.
Полковник Васильев, начальник шифровальной службы Управления внешней разведки, вошел и застыл у высокой резной двери.
Ну?! нетерпеливо мотнул головой Воронцов. Из Гдыни?
Так точно, товарищ генерал! отрапортовал Васильев. Не дожидаясь новых приглашений, он подошел к столу Воронцова и положил перед ним перфорированный лист шифрограммы с припечатанной внизу дешифровкой.
Охватив суть информации буквально одним взглядом, Воронцов молча кивнул, отпуская Васильева. Как только за ним закрылась дверь, генерал схватил трубку внутренней связи, набрал три цифры и коротко бросил:
За Щербой послать. Немедленно!
Через пятьдесят пять минут у длинного полированного стола, за которым Воронцов проводил совещания отделов, сидел относительно молодой человек атлетического сложения, в строгом черном костюме и при галстуке.
Воронцов положил перед ним шифрограмму, сел напротив и вопросительно взглянул на подчиненного:
Ну, что скажешь?
Это не американцы, товарищ генерал-лейтенант.
Не их стиль?
Не их.
С другой стороны, Воронцов смотрел поверх головы собеседника, словно разговаривая сам с собой, никто, кроме американцев, не был заинтересован в этой акции.
Почему?
Все концыу них. Тополев в Лэнгли, это уже ясно. Следовательно, только они понимают, насколько важна для нас эта милая дама
Польская сторона в курсе дела?..
А куда денешься? вздохнул Воронцов. Ловить-то гостей придется им. Узловые перекрестки уже перекрыты Ладно, записывай Генерал поднялся из-за стола. Первое: отделу проанализировать вероятные маршруты группы. Предпочтениеосновной и проселочным дорогам, ведущим в сторону Щецина. Плюсплан профилактических мероприятий на всех направлениях: число людей, характер перекрытий, экипировка, состав групп и так далее. На всетридцать минут
Щерба поднял глаза от блокнота:
Вы полагаете, они хотят уйти через ГДР?
Оптимальный вариант Воронцов почесал переносицу. В запасе у нихчаса три-четыре, не больше. Куда попилишь в таком цейтноте? Через всю страну, на Чехословакию?
А морем?
Береговая охрана поднята по тревоге. На «Камчатке» поработали крепкие профессионалы. Морем вряд ли пойдут: шансы почти нулевые.
А что им даст Щецин, товарищ генерал-лейтенант?
Порт Граница с ГДР Убежище на некоторое время Возможно, есть еще варианты. Просчитывайте!
Понял.
Ты вылетаешь в район поисков в течение часа. С ВВС вопрос уже прокашлян. К прочесыванию, как рассветет, подключится Войско Польское. Но имей в виду: общее руководство операциейна тебе. Вопросы есть?
Никак нет, товарищ генерал-лейтенант!
И еще одно, Анатолий: мне никто не нужен. Ни один человек из этой группы.
Понял.
Тогда ступай
21ПНР. Шоссе
6 января 1978 года
Мы стояли с выключенным мотором на глинистой обочине узкого шоссе, испещренного безжалостно вдавленными следами от мощных гусениц то ли тракторов, то ли, скорее, тяжелых танков, и нас надежно прикрывали с двух сторон высоченные ели, увешанные сережками сосулек. Метель утихла. Над нами простиралась мертвая, гнетущая, какая-то бесконечная тишина, и даже лесные птицы еще не подавали голоса. Как отличался этот мрачный пейзаж в темно-зеленых тонах от ярких картинок на обложках «спутниковских» брошюрок с призывами посетить Польскую Народную Республику, на которые я, кстати, так и не откликнулась: в студенческие годы не было денег, потомтех же денег и настроения, а еще позжеинтереса и опять-таки денег. Воспитанные в духе интернациональной солидарности, все мы, даже самые неглупые из нас, воспринимали довольно однообразное течение жизни в «странах народной демократии» в свете популярного анекдота шестидесятых-семидесятых годов о болгарском слонемладшем брате слона советского. Да и кто мог судить нас за столь невинно выраженные имперские амбиции, если повсюдув Москве, Будапеште, Улан-Баторе и любом, куда ни доскачешь, райцентрена протяжении десятилетий мы видели одно и то же: трибуны с руководителями, колонны с транспарантами и очереди с авоськами.
Сейчас Польша, в которую судьба окунула меня, словно в черный омут, уже не вызывала игривых ассоциаций. Она страшила меня. Всем нутром я чувствовала враждебность этой мерзлой тьмы, подернутой едва заметными проблесками приближающегося рассвета
Я ощутила несильный, но внятный толчок где-то под сердцем, сбросила с себя оцепенение и подняла голову.
Дитя и в чем-то, как все москвичи, жертва большого города, я действительно не могла понять, почему вокруг так тихо. До меня легче доходила ситуация, расчлененная на смысловые блоки: да, в глухом лесу утром должно быть тихо. Лесные дороги даже у классиков дышат безмолвием. Рассветную зарю люди встречают затаив дыхание. Но почему молчала, как погребальный катафалк, большая черная машина со вполне еще живыми пассажирами, я понять не могла. Почемуесли уж она остановиласьиз нее никто не выходит? Почему не стучат открываемые и захлопываемые двери? Почему не слышны оживленные, монотонные или хотя бы полусонные разговоры? Оба на передних сиденьяхПржесмицкий и водитель, одновременно, словно давно и упорно репетировали эти движения, вытряхнули сигареты из мятых пачек прямо в уголки губ, щелкнули зажигалками и выдохнули совокупное облако дыма. Вшола открыл глаза и, не меняя позу, смотрел строго в затылок Пржесмицкому, словно на нем были написаны инструкции о правилах поведения в лесу.
Что он сказал? спросила я, чтобы почувствовать, что я не одна в машине.
Кто? не оборачиваясь, спросил Пржесмицкий.
Ваш водитель.
А что он сказал? пожал плечами Пржесмицкий. Он у нас вообще не разговаривает.
Он сказал «игану».
Не обращайте внимания, пани, вздохнул Вшола. Это он со сна.
С какого еще?..
Тсс! прошипел Пржесмицкий, и я моментально заткнулась. У этого странного человека была удивительная, очевидно, врожденная способность очень точно придавать звукам те или иные оттенки. Тогда, во время первой остановки в лесу, его интонации как бы подсказывали мне: расслабься, не дергайся, радом с тобой друзья. Когда позже, в машине, он отвечал на мои расспросы, в голосе его звучало вежливое безразличие, и только упоминание о сестре выдало его внутреннюю боль. Сейчас в коротком «тсс!» ощущалась такая острая тревога, что мне сразу захотелось, как при выезде из порта, лечь на ребристое дно «татры» и попросить Вшолу набросить сверху плед. Понятно, что делать этого я не стала, но уши, как говорится, навострила.
В «татре» опять воцарилась тишина, однако спустя несколько секунд я осознала, что она вовсе не была абсолютной, где-то вдалеке раздавался чуть слышный мерный рокот. Это мог быть и шум водопада, и гул камнедробилки, и За мгновение до того, как я поняла природу этих звуков, Вшола выразил ее одним словом:
Грузовики
Думаешь, несколько? не отрываясь от ветрового стекла, спросил Пржесмицкий.
Точно, что не один.
Откуда они здесь? он посмотрел на водителя, но тот бесстрастно пожал плечами.
Мы опоздали на каких-то десять минут, тихо сказал Вшола.
Какая разница, на сколько именно! Пржесмицкий надел шляпу и с совершенно неуместным кокетством лихо заломил поля, потом посмотрелся в боковое зеркальце. Главное, что опоздали.
Назад? спросил Вшола.
Поздно. Думаю, за нами уже идут.
В лес?
Смысл?
Какой-то выигрыш во времени.
Прочешут.
Что будем делать?