Ты это не глядя на меня, Мишин сделал неопределенный жест рукой. Ты успокойся, Валя.
Я спокойна.
На, возьми, он протянул мне толстую сигару в целлофановой упаковке. Нет хлебабудем есть пироги.
В жизни сигар не курила, честно призналась я, не без почтения разглядывая внушительный темно-коричневый брусок. Да мне уж и расхотелось
Ну и хорошо, улыбнулся Мишин.
Ты что-то придумал, да?
Мне ничего не надо придумывать, Валентина. Как-нибудь, когда мы выберемся отсюда, я расскажу тебе кое-что о том, чему меня учили сразу после балетной школы. Не знаю, как в журналистике, а в разведке все, или, скажем точнее, почти все ситуации стандартизованы, учтены и заложены в специальную программу. После соответствующей подготовки думать практически не надо: срабатывают условные рефлексы. Автоматически срабатывают. Вот и сейчас, Бог даст
Господи, как все просто, прошептала я.
Угу, буркнул Витяня. Очень просто. До смешного. Каких-нибудь двенадцать лет в полувоенном-получиновном аду, где вместо чертейинструкторы по взрывному делу и шифрам, а должность Люцифера занимает выдвиженец из отдела административных органов ЦК. Без нормальной семьи. Без человеческого дома. С узко регламентированным количеством биологических детей. Без собственного времени. Без права пукнуть, не имея на то соответствующей команды и не объяснив это позорное желание в докладной, написанной по всей форме на имя куратора.
Ты сам избрал свой путь.
Вот-вот! усмехнулся Мишин. Ты, подруга, говоришь в точности как мой папаняветеран партии, герой отдела кадров на номерном заводе. Он и его кореша по жэковской парторганизации всю жизнь занимались только тем, что кого-то куда-то выбирали, читали, запершись в Красном уголке, закрытые письма ЦК КПСС, гневно осуждали происки Конрада Аденауэра и пыжились при этом, как индюки, свято веря, что их засратая партия сдурела настолько, чтобы всерьез интересоваться мнением этого сборища алкашей и доносчиков. Ну ладно, им война мозги поотшибала, они действительно верили, что сами, лично, спасли Фиделя, дали по шапке Хрущу, скомандовали наступать на Прагу Но я-то не сумасшедший, я-то хорошо знаю, что ничего и никого не выбирал!
Что-то же, наверное, выбрал, возразила я.
Окстись, Валентина! Что мы вообще могли выбирать, когда выбора, по существу, не было?! Колбаса четырех видов, москвошвеевские штанытрех, и то не каждому, сливочное маслодвух, людипрактически одного. Иномарку на улице увидели смотришь вслед, точно фея в розовом тулупе пролетела или инопланетянин взглядом одарил. Просто хотел во что-то верить. И жить как человек. Не чувствовать постоянной униженности. Не стрелять трешки до зарплаты. Не отираться в коммуналке до заслуженной пенсии в шестьдесят два рубля. Город солнца, мать их
Смысл его слов доходил до меня туго; в мыслях я была далеко и от этой машины, и от этого мрачноватого города, погружающегося в очередную зимнюю ночь, и от юрких красных «Жигулей», терпеливо следовавших за нами
Пристегнись!
Что?
Пристегнись, говорю! резко приказал Витяня, кивая на черный ремень.
Что, действительно взлетаем? спросила я, защелкивая хромированный замок и заглядывая в зеркало.
«Жигули», словно привязанные к нам невидимым тросом, тащились метрах в ста.
Почти, хмыкнул Витяня.
Сработал наконец условный рефлекс? как ни странно, я совершенно не ощущала страха. Определенно Мишин начал благотворно влиять на меня. Годы учения не прошли даром?
Я был хорошим учеником, Валя.
Ты о чем?
Не о балете же.
А
У меня к тебе единственная просьба, Мальцева: не кричи.
Что?
Я говорю, терпеливо повторил Мишин, ни при каких обстоятельствах не оримне это действует на нервы и отвлекает. Я вообще плохо переношу чье-либо присутствие рядом, когда работаю.
Понятно, протянула я, хотя совершенно ничего не поняла. Что ты собираешься делать?
Вот сейчас все брошу и начну объяснять, огрызнулся Мишин, пристегивая ремень. Сиди тихо! Можешь закурить свою сигару. Только смотри, не вздумай затянуться. Здесь нет кислородной подушки
Не ожидая ничего хорошего, я инстинктивно подтянула под себя ноги и вообще приняла позу эмбриона. Со стороны, наверное, это выглядело жутко смешно, но мне в тот момент было не до смеха. Особенно после его слов «когда работаю». Он работал, я к этому не имела никакого отношения, а инструкции были исчерпывающими: не орать. И я, еще не видя вокруг даже намека на опасность, стиснула зубы, словно пациентка-неврастеничка на приеме у стоматолога.
Тем временем Витяня, видимо, завершив последние приготовления, чуть прибавил скорость и устремился к очередному светофору, до которого было метров триста. Горел красный свет, и у перекрестка стояло всего две машиныскособоченный «трабант» и довольно потрепанный «ситроен» неопределенного цвета. Обе машины стояли справа, одна за другой. Витяня устремился в левый коридор. Первое, о чем я подумала тогда: Мишин хочет повторить проделанный недавно трюк. Но тут же отмела этот вариантв течение ближайших нескольких секунд загорится зеленый, так что смысла отрываться вроде бы нет. Между тем «мерседес», набирая скорость, подлетел к перекрестку. В тот же момент вспыхнул зеленый глаз светофора. Однако Витяня, вместо того чтобы поддать газу, вдруг резко нажал на тормоз. Раздался пронзительный, скрежещущий звук, мерзко запахло паленой резиной. По инерции машину занесло в сторону и закрутило на месте. На полуобороте наш «мерседес» врезал багажником по зазевавшемуся «трабанту». От мощного удара хлипкий автомобильчик отлетел к тротуару и завалился на бок. А Витяня, не без усилий выровняв тяжелую машину, до пола вжал широкую педаль газа и броском направил «мерседес» в противоположную движению сторонунавстречу красному «Жигулю».
Только в этот момент до меня дошло, что задумал Мишин. Не знаю, возможно, с точки зрения профессионала это был очень дерзкий и неожиданный маневр. Что же касается моей реакции, то одно дело читать или смотреть фильмы о том, как шли на таран мужественные летчики времен Отечественной войны, и совсем другоепринимать непосредственное участие в сухопутном варианте этого подвида самоубийства.
До красного «Жигуля», водитель которого, судя по всему, и не думал уворачиваться, оставалось метров двадцать, не больше. Я взглянула на Мишина. Он был абсолютно спокоен, только глаза его блестели, словно он в них что-то закапал. Я поняла, что Витяня ни при каком раскладе в сторону не отвернет. И, поняв это и сразу позабыв обо всех его наставлениях, заорала
10ЧССР. Прага
9 января 1978 года
Орала я буквально долю секунды: Витяня, явно решивший повторить на слабо освещенной пражской улице подвиг своего тезки Талалихина, коротко гаркнул на меня, и я сделала то, что на моем месте сделала бы любая женщина со среднестатистической нервной системой, до боли зажмурила глаза и сжалась в комок, ожидая сокрушительного удара, после которого наступят вечная тишина и покой. Однако ничего страшного, кроме пронзительного скрежета покрышек, я так и не услышала. Когда я рискнула открыть глаза, мы уже мчались по какой-то другой улочке, а Витяня, в характерной для него манере чуть касаясь руля кончиками пальцев, словно боясь подхватить заразу, что-то бормотал себе под нос.
«Пронесло и на этот раз!»подумала я, однако особого облегчения не испытала.
А теперь куда? спросила я, хотя, если признаться честно, меня в тот момент абсолютно не интересовало, что с нами будет. Как я поняла, возможности человека непрерывно реагировать на опасность тоже не беспредельны.
На кудыкину гору! Витяня отреагировал вяловато, чувствовалось, что лобовая атака на красный «Жигуль» отняла у него немало сил.
Они же нас засекли, чучело!
Да что ты говоришь?!
Ты хоть знаешь, в какую сторону едешь?
Представь себе, Мишин криво усмехнулся. Чуть меньше десяти лет назад я уже был здесь впервые. И, кстати, по этой улице проезжал. Правда, не на «мерседесе», а на «Т-56».
Что это?
Машинка такая. С гусеницами. Вроде трактора, но с пушкой.
А я и не знала, что
Что ты вообще могла про меня знать?! Витяня плавно завернул на небольшую узкую улочку, с двух сторон обсаженную невысокими елями, присыпанными, словно дешевой пудрой, грязноватым снегом. Что ты делала в шестьдесят восьмом?
Училась на втором курсе.
Сколько у тебя было по диамату?
«Отл.»
Во-во!
К чему это ты?
А к тому, что я диамат сдавал не в аудитории, а здесь, на улицах Праги. Тут бы даже Карла-Марла срезался, поверь мне!..
Мишин, оставь в покое Маркса! Нам от машины избавляться надо
И что бы я делал без тебя, Мальцева? Витяня комически развел руками и звонко хлопнул себя ладонью по лбу. Пропал бы, ей-ей!..
Тем временем улочка уперлась в высокую кирпичную стену. Витяня крутанул руль влево, миновал несколько строений, напоминавших склады, еще раз повернул, въехал в абсолютно глухой переулок и заглушил мотор.
Все. Конечная.
Где мы?
В пятистах метрах от Старой Праги. Самый что ни на есть центр. Городская ратуша, брусчатка, отполированная временем, масса развлечений, рай для туристов, отбарабанил он тоном усталого экскурсовода. Вылезай!
Мишин выскользнул наружу и огляделся. С недалекой улицы отчетливо доносились звуки городского транспорта: короткие гудки, шелест шин о мокрый асфальт
Мне очень не хотелось покидать уютный салон «мерседеса».
Вылезай, говорю! негромко повторил Витяня, не переставая озираться.
Когда я наконец вышла и тихо прихлопнула дверцу, он обошел машину, галантно взял меня под руку и проворковал:
Как насчет небольшой прогулки по вечерней Праге?
А вещи?
Какие вещи?
Ну, чемоданы
А зачем они тебе? удивление Мишина было совершенно искренним. Вырвешьсякупишь получше. А не вырвешься, так, я извиняюсь, хрен с ними. На Лубянке принимают без вещей.
Вот так вотвзять и бросить?
Ага! Это будет наш скромный вклад в строительство чешской модели социализма. Шевелись!..
Прихватив свою сумочку, я постаралась приноровиться к широким, размашистым шагам Мишина. Он шел вперед уверенно, уже не оглядываясь и не сверяясь ни с чем, и мои последние сомнения рассеялись: Витяня прекрасно знал эти места и, видимо, после своей интернациональной миссии на «тракторе с пушечкой» еще не раз бывал в этом городе, который я даже толком не разглядела. Прага открывалась мне с тыльной стороны, как бы из-за кулис.
Пройдя дворами несколько сот метров, мы действительно очутились на очень красивой и, несмотря на позднее время, многолюдной городской площадиярко освещенной, нарядной и по-домашнему уютной. Тут замысел Витяни выявился во всей красе: затеряться здесь было значительно проще, нежели плутать по окраинам, где каждый человек на виду.
Втиснувшись в самую гущу многоязыкой, стильно одетой толпы, Витяня, не выпуская моего локтя, зашептал мне на ухо:
Слушай внимательно и сделай все так, как я скажу. Сейчас мы разделимся. У меня есть кое-какие дела, а ты пойдешь вон в тот ресторан с французскими каракулями на вывеске, сядешь за столик, закажешь себе ужин и будешь есть как можно дольше
До утра, что ли?
Заткнись! Мне нужен час, возможно, полтора. Думаю, управлюсь. А ты сиди и разыгрывай из себя богатую туристку, но постарайся никому не бросаться в глаза. Только садись в угол и обязательнолицом к входной двери. Лицом, Валентина, а не жопой! Поняла?
Поняла.
Если хочешь, напиши открытку другутоже какой-то выигрыш во времени. Западные туристки очень любят это дело.
У меня нет открытки. И друга тоже нет.
Тогда напиши письмо. На салфетке.
На каком языке с официантом говорить?
На французском.
А если не поймут? Позовут переводчика из «Интуриста», а они всевроде тебя. Из Конторы Глубокого Бурения.
Во-первых, не все. Во-вторых, поймут: ресторан французский. В-третьих, Муля, не нервируй меня!
Поняла.
Пока!
Эй!
Витяня оглянулся.
У меня же ни копейки! Насколько мне известно, коммунизм в Чехословакии еще не построен.
Я же сказал, зашипел Витяня, дождись меня в любом случае! Я приду за тобой и расплачусь.
А если они попросят заплатить вперед?
Это не Мытищи, Мальцева, Витяня зашипел еще пронзительнее и злее. Это Прага!
Все равно, дай мне немного денег.
Продравшись сквозь ворс пижонского шарфа из красного мохера, Витяня залез во внутренний карман пиджака, вытащил солидный кожаный бумажник, отсчитал несколько купюр и ткнул их мне в руку:
Держи.
Но это же доллары!
Извини, я не успел обменять их на кроны!.. Мишин начал терять терпение.
Погоди, они же не возьмут долларами.
Еще как возьмут! буркнул Мишин. Возьмут и даже попросят добавить. Все! Иди наконец!..
Не оглядываясь, я пошла вперед, не без труда прокладывая себе дорогу среди праздношатающихся туристов в дубленках, в дурацких шляпах с перьями и каких-то накидках вроде мексиканских пончо. Люди вокруг излучали такую неподдельную беззаботность, что внутри у меня чуть не разлилась желчь самой отчаянной, самой черной на свете зависти. Господи, как много бы я отдала тогда, чтобы быть такой, как они! Никого не бояться, ни от кого не прятаться, а гулять вот так, попросту, вертя головой по сторонам, улыбаясь незнакомым людям с фотоаппаратами на шее и, восторженно ахая, любоваться затейливой средневековой архитектурой И только когда я приблизилась к стилизованным под старину деревянным дверям ресторана с ярко начищенными ручками, над которыми свисал на железной цепи старинный крендель из красноватой меди, я вдруг с ужасом и стыдом поняла, что есть на свете чувство, в определенные моменты куда более важное, чем ощущение свободы, чем гарантии безопасности, чем даже любовь и радость материнства. Это чувство звериного голода, которое пробуждают в нас манящие пряные запахи вовсю раскочегаренной кухни хорошего европейского ресторана, где против длинного перечня блюд нерадивый завпроизводством не ставит «птичек», свидетельствующих об их хроническом отсутствии, где понятия не имеют о «порционных блюдах» и котлетах с сечкой, а официантов больше, чем стульев. Короче, я вдруг вспомнила, что почти четырнадцать часов маковой росинки не держала во рту, и от предвкушения горячей и вкусной пищи у меня аж коленки затряслись. К черту все! К черту затравленность, страхи, неопределенность! У меня есть как минимум полчаса, есть деньги и волчий аппетит. Спасибо тебе, Витяня! Ты дал мне первое приличное задание за весь период моей тайной связи с КГБ СССР! Воистину, если уж прятатьсято не в могиле или в вонючей кабине грузовика, а в солидном пражском ресторане, получая в качестве возмещения за бесконечный страх хоть какое-то гастрономическое удовольствие.
«Бери ложку, бери хлеб, а добавочного нет!»я тихонько пропела себе под нос любимый мотив трудного пионерского детства и толкнула дверь ресторана
11ЧССР. Прага. Управление госбезопасности
9 января 1978 года
Часы пробили одиннадцать вечера.
Полковник Евгений Терентьев в мешковатом сером костюме и неровно повязанном галстуке, прилетевший в Прагу вскоре после совещания у Воронцова, сидел в торце длинного стола. Подполковник Густав Кржец, заместитель председателя Управления чешской контрразведки и хозяин этого вместительного кабинета, который он любезно предоставил в распоряжение высокопоставленного советского коллеги, устроился по правую руку от Терентьева. По левую, словно прилипнув к стулу, сидел осунувшийся Щерба с лихорадочно блестевшими глазами. Десять минут назад майор получил от Воронцова по телефону жестокую выволочкупервую, в сущности, в своей служебной карьере. Понимая, что он не просто не справился с поставленной задачей, а завалил и, как выяснялось постепенно, не единожды, а трижды архиважную операцию управления, майор беспрестанно прокручивал в голове самые фантастические варианты, с помощью которых он мог бы хоть как-то отыграть потерянные очки. Причем немедленно, здесь же, не сходя с места, до бесславного возвращения домой. В КГБ существовал неписаный закон: первая неудачаона же последняя. Несправившегося, правда, не изгоняли, но о продвижении по службе можно было забыть. Воронцов к тому же дал Щербе ясно понять, что схваченный в лесу «голландец» элементарно провел майора, сам подставился, чтобы отвлечь на себя преследователей. Досталось майору и за упущенный вертолет, словно в воду канувший после пересечения польско-чешской границы, исовсем уж без виныза последнюю выходку Мишина, едва не протаранившего на «мерседесе» с дипломатическими номерными знаками машину группы слежения и снова ускользнувшего в неизвестность. Бравым чешским полицейским хотелось отличиться в поимке беглецов самим, и это едва не стоило жизни новым центурионам. Окончательно же испортило настроение Щербы то, что Терентьев, его непосредственный начальник, всегда относившийся к нему с явной симпатией, на сей раз разговаривал с ним подчеркнуто холодно, словно нехотя. Наскоро выслушав оправдания Щербы по поводу провала лесной облавы, полковник хмыкнул и язвительно проскрипел: