Отодвиньтесь! приказал он. Надо поставить люк на место
Не дожидаясь повторения команды, я вскочила, отбежала на тротуар и прижалась к холодной стене какого-то дома. Только отсюда я смогла наконец оглядеться и увидеть, куда же вынесли нас сточные воды пражской канализационной сети. Мы находились на узкой улочке, по обе стороны которой высились солидные, не менее чем вековой давности дома из серого песчаника. Несколько окон были освещены, однако чувствовалось, что и они вот-вот погаснут. По моим прикидкам, было никак не меньше двух часов ночи. То есть самое время выспаться после тяжелого трудового дня на благо социалистического строительства
Признаюсь, я никак не рассчитывала, что наше вознесение из подземных недр произойдет в столь камерной обстановке. Уже привыкнув исходить из самого скверного расклада, я и готовилась соответственно к худшему. Внутренне я была настроена на то, что с ходу попаду в руки доблестных советских чекистов и даже буду повешена на первом фонарном столбе. Только одно условие сопутствовало этой смиренной готовности: любая, даже самая изощренная экзекуция должна была быть произведена на свежем воздухе. И теперь, вжимаясь в стену притихшего на ночь дома и ожидая, пока мой Вергилий с аккуратностью трезвого семьянина водворит на место ребристую крышку канализационного люка, я мысленно благодарила его и Витяню и, наверняка, еще каких-то неведомых мне людей (говоря про себя «неведомые», я вдруг поняла, что подразумеваю Юджина, мысль совершенно бредовая, но в те минуты он был для меня в одинаковой степени неведом и любим), которые сумели все это продумать и подготовить, пока я на нервной почве обжиралась свиным эскалопом во французском ресторане. Конечно, все, что происходило с того момента, как там появился Витяня, облаченный в официантский смокинг, составляло часть неизвестного мне плана. Ничем иным я не могла объяснить отсутствие на улице вооруженных людей, или подвыпивших мужиков, или праздношатающихся дам в леопардовых шубах Одно я знала твердо: появись в этот момент из-за угла кто угодно, пусть даже младенец с пустышкой во рту, и я дала бы голову на отсечение, что это не случайно. Тем более что верить в случайности я уже зареклась раз и навсегда.
Но, к счастью, никого вокруг не было, и огромные резервы подозрительности, накопленные мной за эти недели странствий, так и остались неиспользованными.
Что с вами? шепот монтера прошелестел где-то у моего уха.
А что?
Нам надо идти.
Подождите минуточку я отерла со лба испарину. Дайте передохнуть.
Вы скверно выглядите, вислоусый сообщил мне эту новость совершенно безучастно, словно патологоанатом у изголовья трупа.
А как я должна выглядеть, пробыв больше часа, как вы изволили выразиться, по жопу в говне?
Извините
Вас?! Если бы мы оба не были бы с ног до головы в самых отборных нечистотах, я бы бросилась на шею этому мрачному типу с отвертками. За что? Это уж вы меня извините. Столько хлопот
Монтер деликатно промолчал.
Ну, я сделала осторожный шаг в сторону, испытывая жуткое чувство брезгливости к самой себе. Пошли, я готова
Молча кивнув, вислоусый, повторяя Мишина буквально во всем, коротко бросил: «За мной!» и уверенными шагами устремился вперед. Ужасно неудобные сапоги мешали мне поспевать за ним, превращая ночную прогулку в сущий кошмар. Свернув за угол, мы очутились у высокой каменной арки, в которую были врезаны чугунные ворота. Сквозь затейливую вязь черного металла в редких отблесках уличных фонарей проглядывали стрельчатые силуэты памятников. Сообразив, что это кладбище, я мысленно взмолилась: «Господи, что угодно, куда угодно, но только не сюда!». Однако монтер уверенно толкнул калитку, сразу развеяв мои призрачные надежды на более приемлемое убежище.
Пройдя несколько шагов по темной аллее, мы остановились. Вокруг, в полном соответствии с открывшейся картиной, стояла гробовая тишина. Было морозно, безветренно, и высоченные вязы были похожи на монументы природе.
Где мы?.. ответ я знала заранее. Вряд ли следовало ждать, что он скажет: «В парке культуры и отдыха имени Горького».
Это старое католическое кладбище.
Мы кого-то ждем? прошептала я.
Нет.
Надеюсь, вы не собираетесь упрятать меня в какой-нибудь фамильный склеп?
Ваша цельвыжить, почти неслышно пробормотал вислоусый. И если для этого понадобится лечь в могилуляжете.
Уже лежала. Имею опыт, пробурчала я себе под нос.
Что вы сказали?
Ничего. Мысли вслух.
С видом человека, который повидал на своем веку и не таких идиоток, вислоусый кивнул и, рыцарственно взяв меня под руку, свернул на узкую тропинку.
Думаю, я не открою Америки, если скажу, что прогуливаться ночью по кладбищуне самое большое удовольствие в жизни. Правда, я никогда не верила в духов, привидения и восставших из гроба мертвецов. Однако, шагая вдоль мрачных памятников и надгробий в сопровождении взрослого и, судя по всему, не робкого мужчины, я чувствовала, как весь мой материализм комсомолки с четырнадцатилетним стажем тает, словно снег на ресницах. Вполне допускаю, что кому-то, возможно, покажется неестественной и даже надуманной эта суровая череда испытаний, которым подвергла меня судьба и которую я по мере способностей пытаюсь описать. Выкраденная скомпрометированная переброшенная битая запуганная заживо закопанная бредущая по канализационным стокам рыскающая в поисках убежища среди ночных могил Но, воля ваша, все так и было. Все или почти все. Ибо памятьочень своеобразная штука. Что-то вроде будильника, который как будто и завели на определенный час, а он, сволочь, не звонит. Или звонит, но в тот момент, когда о нем и думать забыли. Я пишу эту книгу в девяносто третьем году, с головой уходя в события пятнадцатилетней давности. Возможно, тогда и были какие-то паузы, передышки между мучительными часами и минутами, когда спокойная, тихая смерть была бы воспринята мною, как в детствевожделенный подарок от мамы на Новый год. Но я их не помню. Не потому, что боюсь нарушить драматургию сюжета, и не потому, что не хочу вспоминать. Напротив, очень хочу. Но не помню, не помню!..
Вислоусый, которого Витяня называл Рудольфом, явился на моем пути в жалкой трансформаторной со смешными отвертками в нагрудном кармашке комбинезона и исчез из моей жизни через несколько часов. Навсегда. Я так и не узнала, врал он или говорил правду, когда утверждал, что родился в Котбусе, а не в Мытищах. Ведь он разговаривал по-русски, как я. Он мыслил по-русски и даже шутил, как шутит химкинское хулиганье. Что его связывало с Мишиным? Почему он рисковал своей жизнью ради какой-то женщины, внезапно свалившейся на его редькообразную голову? Кто была ему я? Кем он был для меня? Нет никакой связи, нет даже смысла ее искатьнастолько все обрывочно, нелогично, разрозненно А я по-прежнему помню его обвисшие усы, его ухмылку, чавкающее шлепанье его сапог по зловонной жиже канализационного стока. Это и есть эффект будильника, который звонит, когда не надо, и напоминает, напоминает
Монастырь, к которому мы подошли после четвертьчасовых блужданий среди бесконечных скульптурных вариантов скорбящего Христа и оплакивающей его мадонны, без которых не обходилось ни одно надгробье, был естественным продолжением кладбищатаким же строгим, мрачным и безмолвным. Монтер еще раз огляделся и, подойдя к двухстворчатым дверям, надавил кнопку звонка. Какое-то время гробовая кладбищенская тишина оставалась непотревоженной, однако спустя несколько минут я услышала изнутри чьи-то шаги. Дверь приотворилась ровно настолько, чтобы в нее можно было просунуть нос. Едва я подумала об этом, нос появился. Видимо, внутри горел свет, и благодаря ему я увидела, что нос по формеутиный, довольно красный и, вдобавок ко всему, усеян черными точечками угрей.
Монтер, нисколько не смущенный тем обстоятельством, что имеет дело лишь с частью собеседника, что-то быстро пробормотал по-немецки, после чего дверь раскрылась чуть шире, однако по-прежнему с опаской: в образовавшееся пространство мог пройти только один человек. Вислоусый посторонился и пропустил меня первой.
Вышеописанный нос принадлежал, как выяснилось, среднего роста человеку в черной шапочке на обритой «под ноль» голове и в такого же цвета сутане. Глаза у служителя культа чуть слезились, что в сочетании с цветом его носа вызвало у меня вполне определенные ассоциации. Однако тяжелый золотой крест на груди и скорбные морщины, почти смыкающиеся с уголками рта, открыли мне истину: человек, которого мы подняли глубокой ночью, был очень стар. Возможно, ему еще не было девяноста, но восьмидесятилетний рубеж он давно перешел.
Внимательно оглядев меня с ногдо головы, священник спросил по-немецки:
На каком языке я могу говорить с вами, дочь моя?
Вы знаете французский? не очень тактично спросила я.
Я говорю и пишу на шестнадцати языках, бесстрастно ответил священник. Судя по вашему лицу, вы русская, не так ли?
Я кивнула.
Хотя я вполне допускаю, что в ваших жилах течет еще несколько кровей.
Я кивнула снова.
Ну что ж, священник сложил тонкие руки на животе. Тогда будем говорить по-русски. Для вас отведена комната.
С ванной? в эту ночь я уже не была способна ни на что, кроме бестактностей.
А разве у женщины может быть комната без ванной? священник недоуменно пожал плечами.
Когда я помоюсь, ваше преподобие, я вам обязательно расскажу, без чего еще может быть комната у советской женщины
15Москва. Лубянка. КГБ СССР
Ночь с 9 на 10 января 1978 года
Часы в служебном кабинете Юрия Андропова пробили три раза. За полузашторенной рамой окна медленно падали огромные хлопья белого мягкого снега. Сидя за массивным письменным столом, Андропов, естественно, не мог видеть, как эта дивная, неземная красота оседала на бурые, пересыпанные песком и опилками тротуары улиц, примыкающих к площади Дзержинского, чтобы превратиться к утру в обычную слякоть и грязь.
Гигантский, сумасшедший город!
Всесильный председатель КГБ СССР, нервно постукивая тонкими пальцами по полированной столешнице, вдруг представил себе тишину и расслабляющее спокойствие своей казенной дачи в Подмосковье, единственного места на Земле, где ему было по-настоящему хорошо, где он мог (правда, очень ненадолго) отвлечься от бесконечных проблем и тяжких раздумий и бесцельно гулять среди высоких елей и пихт, наслаждаясь легким морозцем и чистым запахом снега. Вот в Карелии
Один день из двух, которые были даны ему Андреем Громыко для решения нелепой, вскочившей, как чирей на ровном месте, проблемы, уже истек. Андропов чувствовал уходящее время кожей, для этого ему не надо было сверяться с часами, и только выработанная годами способность никогда, ни при каких обстоятельствах не терять самообладания, помогала ему предаваться размышлениям в удобном кожаном кресле, а не расхаживать нервно и суетливо по толстому текинскому ковру, застилавшему кабинет. Дав команду информировать его о ситуации в Праге немедленно, в любое время суток, Андропов не сомневался, что начальник Первого управления вот-вот появится в его кабинете. Но время шло, а Воронцова все не было
Коротко тренькнул телефон правительственной связи.
Да? произнес Андропов, держа трубку слегка на отлете большим и указательным пальцами.
Есть новости? голос Громыко звучал устало и раздраженно. Видимо, он и впрямь чувствовал себя не в своей тарелке, если прибегнул к такому сомнительному способу общения с другим членом Политбюро, как разговор по беспрерывно прослушиваемой КГБ и ГРУ линии правительственной связи. Впрочем, у министра иностранных дел был большой опыт по этой части: он не делал непродуманных движений. Никогда.
Новостей пока нет, тихо отозвался Андропов, освобождая левой рукой переносицу от металлической дужки очков.
Время идет.
Я знаю.
Всего доброго, Юрий Владимирович.
До свидания, Андрей Андреевич
Аккуратно положив трубку, Андропов, несмотря на мерзкое расположение духа, ухмыльнулся про себя. Ну, хитрец! Если бы в кремлевских политических играх присваивались спортивные звания, то Громыко был бы не менее чем международным гроссмейстером.
Перегнувшись к батарее телефонов, Андропов легонько прижал одну из кнопок на селекторе внутренней связи, которая тут же откликнулась мягким зеленым светом.
Да, Юрий Владимирович? голос Воронцова звучал глуше обычного.
Зайдите, коротко приказал Андропов и резким тычком заставил лампочку погаснуть
Воронцов в своем любимом темно-синем двубортном костюме и скромном бордовом галстуке вошел в кабинет через считанные секунды и остановился перед столом Андропова, обратившего к нему вопрошающий взгляд.
Пока ничего генерал как-то неуклюже развел руками.
Пока? выразительно произнес Андропов, не приглашая собеседника сесть.
Юрий Владимирович, начальник Первого управления сделал полшага к столу. Я уверен, что этовсего лишь вопрос времени.
Я бы хотел знать, какого времени? сухо поинтересовался шеф КГБ, делая ударение на слове «какого».
Ближайшего. Думаю, самого ближайшего.
Высылка тридцати наших людей из Латинской Америкиэто тоже вопрос ближайшего времени Андропов коротко кивнул Воронцову на кресло. И, в отличие от вас, уважаемый Юлий Андреевич, я не «думаю», а уверен в этом. На меня давят. Очень давят. Так что я настоятельно прошу вас решить эту проблему в ближайшие полтора часа. Большим резервом, к сожалению, я не располагаю. Надеюсь, вы поняли меня?
Так точно! Воронцов встал с кресла. За две минуты до вашего звонка, Юрий Владимирович, я имел спецсвязь с Прагой. Полковник Терентьев доложил, что они оцеплены в районе Ратушной площади.
Почему вы об этом не сказали сразу?
Технические детали операции Воронцов пожал плечами. Обычно вы не требуете подобного отчета.
Сделаем на этот раз исключение.
Район поиска сужен до ста пятидесяти метров. Он охватывает французский ресторан в правом крыле площади и
Я вас не понимаю.
Простите? вскинул голову Воронцов.
Я вас не понимаю, Юлий Андреевич, жестко повторил Андропов, уставившись в одну точку на противоположной стене.
Они в кольце оцепления, Юрий Владимирович
Да перестаньте вы талдычить одно и то же! вдруг резко сказал Андропов. Я не курсант училища имени Дзержинского, черт вас возьми! А вы не преподаватель тактики! Что вы мне тут бубните: оцепление, оцепление! Где они? Где эта дрянь? Почему не взяли? Почему не ликвидировали?! Сколько это будет еще продолжаться?!.
Там завязалась перестрелка, глядя в пол, пробормотал Воронцов, впервые увидевший своего могущественного босса в таком гневе.
Даже так?
Да.
Жертвы?
Убиты трое сотрудников чехословацкой контрразведки. Еще четверо ранены. Тяжело ранен майор Щерба.
Что с ним?
Тяжелая травма шейного позвонка. Он сейчас на пути в наш военный госпиталь под Прагой
Выживет?
Не уверен.
Что там происходит в вашей Праге?! Новый очаг военного противостояния? Андропов нервно хрустнул тонкими пальцами.
Дело в том, что Мишин
Может быть, поднять по тревоге Таманскую дивизию? съязвил Андропов.
Поймите, Юрий Владимирович, деваться им практически некуда.
А теоретически? Андропов водрузил очки на нос и в упор посмотрел на Воронцова.
Я профессионал, Юрий Владимирович, генерал побагровел, но глаз не отвел. В разведке я уже около тридцати лет. И повидал немало, можете мне поверить. А потому скажу вам, Юрий Владимирович, одно: теоретически может быть все. Но только теоретически
16ЧССР. Прага
10 января 1978 года
Где я, образцовая комсомолка и убежденная атеистка, современная советская женщина, чье отношение к вере характеризовалось КВН-овской шуткой: «Религияопиум для народа; если б ее не существовало, ее надо было бы выдумать», где я могла видеть монастырские кельи? В фильме «Красное и черное»? Во французской ленте «Три мушкетера», где обаятельная Милен Демонжо охмуряла несчастную, как и все влюбленные, Констанцию Бонасье? Или в собственном воображении, когда в еще недалекой юности зачитывалась «Госпожой Бовари», этой краеугольной глыбой европейской литературы? Не знаю. Право, не знаю. Но когда я проснулась (как ни странно, в микроскопическую бойницу-оконце, сквозь которое можно было только отстреливаться из мушкета, но уж никак не наполнять солнечные ванны, падал косой и тусклый отблеск пробуждающегося утра), у меня не было никаких сомнений относительно нового местопребывания: я находилась в келье. Каменный пол и каменный потолок, выскобленные добела каменные стеныторцовая, прямо напротив моей кровати, отмечена стереотипным распятием Короче, еще не приняв постриг, я была помещена в атмосферу совершенно чуждого мне мира отрешенности и аскетизма, так не свойственного строителям светлого коммунистического завтра.