Значит, надо меняться на нейтральной территории.
Наилучший вариант. Швеция. Австрия. Швейцария.
Допустим. И тем не менее я против. Отдать русским Мальцевузначит плюнуть в лицо ЦРУ.
Ну-ну, только без пафоса.
Вам не хуже меня известно, что в разведке такие вещи не прощают.
И не только в разведке, пробормотал Гордон.
Я думаю, сэр, вы знали, что именно хотите предпринять, еще до моего появления здесь, развел руками Грин. Зачем мы тратим время?
Допустим, Грин, что вы являетесь лицом, отвечающим в КГБ за эту сделку утопив подбородок в ладони, Гордон с нескрываемым любопытством наблюдал за реакцией своего резидента в США. Пошли бы вы на обмен в нейтральной стране?
Грин на секунду задумался, после чего решительно мотнул головой:
Нет, сэр.
Почему?
Из-за опасения остаться с носом. Мне кажется, что ваша главная цельлюбым способом вытащить из России вашего человеканастолько очевидна, что русские поймут ее сразу. И откажутся.
Да, но только в том случае, если будут уверены, что мы хотим обмануть их.
А мы не собираемся их обманывать?
Вспомните хотя бы один случай, когда мы бросали соотечественников на произвол судьбы, Грин.
Я очень далек от идеологии, сэр.
Это не идеология! вдруг рявкнул глава Моссада, впервые переходя на иврит. Какая, к чертовой матери, идеология! Это и есть служба безопасности! Национальные приоритеты! Безусловный рефлекс в условиях постоянной борьбы за выживание. Иначе и быть не может! И русские это прекрасно знают. И потому пойдут на наш вариант. Обязаны пойти. Тем более что эта дама им, видимо, нужна позарез. А если кто-то позарез нужен КГБ, то у меня, старого галицийского еврея, моментально возникает подозрение, что наши богатенькие союзники дадут в два, в три, в сто раз больше, чтобы этого не случилось. Мы и так сделали для ЦРУ немало. Пусть теперь расстараются тоже. Пусть придумают что-нибудь и вытащат эту бабу собственными руками. В конце концов, наш человек оказался у русских, выполняя их заказ
Не бескорыстно, сэр, напомнил Грин, а в обмен на конкретную информацию.
Это несоизмеримо, Грин: самая важная информацияи жизнь нашего парня! Гордон поджал тонкие губы. И я хочу, чтобы они это поняли.
Так и передать?
Да. Мы готовы оказать им любую услугу. Но условия сделки с Андроповым должны быть выполнены: и Тиш, и Мальцева вывозятся в нейтральную страну. Там осуществляется их честный обмен, после чего Моссад никому и ничего не должен. Что произойдет во время или после этого обмена, меня не интересует. Главное, что при таком порядке ходов у КГБ к нам не будет претензий.
А как насчет претензий ЦРУ, сэр?
Об этом я сам спрошу у вас. Ровно через сорок восемь часов. Выйдите на Уолша. Объясните ему ситуацию. Рассказывайте душещипательные истории. Становитесь на голову. Обольщайте его. Короче, делайте что хотите, но добейтесь, чтобы между нами и американцами не пробежала черная кошка. Поймите, Грин, эта история может наделать много шума. Шутка ли, офицер израильской разведки гибнет в застенках КГБ в мирное время. Чем, спрашивается, он занимался в Польше? Защищал национальные интересы Израиля? Охотился за Арафатом?.. Газетчики все равно докопаются до сути. Тем более что русские охотно им помогут. В последнее время они поумнели и бесплатно раздают не только «Калашниковы», но и достоверную информацию. И весь мир узнает, что Моссад таскал каштаны из огня для ЦРУ, что американцы, не желая пачкаться, элементарно наняли нас, как обычных гангстеров И вы ведь никому не сможете объяснить, чего ради мы пошли на это, так, Грин? Раскрытие подоплеки будет равносильно катастрофе, грандиозному скандалу, который приведет к падению нашего правительства. А оно мне нравится, Грин. Это все.
Я вас понял, сэр, сказал Грин, вставая.
Так, может, выпьете что-нибудь?..
20Прага. Католический монастырь
Январь 1978 года
Через обещанные два часа сестра Анна не явилась.
За окнами постепенно сгущались сумерки, а ее все не было. Забравшись с ногами на кровать и подтянув колени к подбородку, я уставилась в одну точку на белой стене, чуть повыше распятия, безымянный памятник неосмотрительно спикировавшей мошке, и никак не могла заставить себя заняться чем-нибудь другим (хотя, если разобраться, как я вообще могла ускорить черепаший ход времени в этом каменном мешке? Молящаяся атеистка? Поклонница бестселлеров за чтением Библии? Вышивальщица на пяльцах?..), словно бы со стороны наблюдая за тем, как внутри меня разворачивается жестокий поединок между изрядно потрепанным самообладанием и набирающей силу паникой.
До меня смутно доносились какие-то голоса, чьи-то шаги; ничего неожиданного или странного в них не было, и тем не менее с каждой минутой ожидания на душе становилось все тревожней и пакостней. Голова работала плохо, да я и не особенно доверяла логическим выкладкам и только старалась как можно внимательней прислушиваться к смутным подсказкам интуиции. И чем больше я к ним прислушивалась, тем хреновее себя чувствовала. Когда в келье стало совсем темно и черная точка, на которую я смотрела не отрываясь, расширилась во всю стену, я, чтобы окончательно не свихнуться, зажгла керосиновую лампу под стеклянным абажуром и, увидев на стенах причудливые тени, отбрасываемые спинкой моей арестантской кровати, запаниковала уже вовсю. С момента, когда, по моим подсчетам, в келью должны были принести ужин, прошло не меньше получаса. Конечно, без часов мне запросто могло изменить чувство времени, но не голода. И чем неопределенней становилась ситуация, тем отчаянней бунтовал мой желудок, вконец измотанный бесконечными страхами и непривычной вегетарианской пищей.
Я вдруг вспомнила разрумяненный после жаровни говяжий аргентинский стейк толщиной в общую тетрадь, которым угощал меня Юджин в Буэнос-Айресе. Тогда на нашем столе тоже горела керосиновая лампа. Или нет, то была обычная стеариновая свеча в подсвечнике, сделанном под лампу. Она отбрасывала какой-то очень спокойный, умиротворяющий розовый свет. И вокруг все было розовымлица посетителей, скатерть, салфетки, скрученные рогом, еда на столе Я так отчетливо рассмотрела смеющееся лицо и тонкие пальцы Юджина, извлекающие из золоченой пачки «Бенсон энд Хеджес» длинную сигарету, что протянула руку и легонько коснулась его запястья.
Что ты?
Ничего, просто смотрю на тебя.
Начинай есть, ты же голодна, сказал он.
Откуда ты знаешь, что я голодна?
Я чувствую.
Как?
Внутри тебя что-то стучит.
Опять ты выдумываешь! Ну что может во мне стучать, глупый?
Но ведь действительно стучит, Юджин приблизил ко мне лицо, и я впервые увидела, что возле крыльев носа оно усеяно несколькими крупными веснушками. Ты только послушай
Я вздрогнула, открыла глаза и услышала стук в дверь. Даже, собственно, не стук, а какое-то тихое царапанье, словно маленькая мышка пробовала на зуб паркет из мореного дуба.
Очень тихо я встала с кровати, нащупала тапочки, крадучись подошла к двери и, приложив ухо к холодному дереву, прислушалась.
Кто-то продолжал скрестись с другой стороны, но я так и не могла найти в себе силы, чтобы спросить: «Кто?»
Откройте, прошелестел сдавленный шепот. Это же я, сестра Анна!..
Стараясь не греметь засовом, я открыла дверь, и в келью проскользнула черная тень.
Что случилось?
Что?..
То ли из-за неровного света, который отбрасывал колеблющийся огонек керосиновой лампы, то ли из-за множества навалившихся забот, обычно белое лицо сестры Анны было желтым, как гречишный мед.
Святой отец умирает, пробормотала она. Его часы сочтены, он уже причастился. И все это время я не могла отойти от него ни на минуту. Он так тяжело умирает, сестра
Она что-то бормотала на своей монастырской латыни, молитвенно сложив руки и не отрываясь взглядом от распятия, а я молчала, потому, во-первых, что она ни о чем не спрашивала, а, во-вторых, что я могла сказать? Конечно, было очень жаль этого милого доброго старичка, давшего мне в трудную минуту приют (хотя, признаюсь, я старалась не задумываться о том, какими мотивами он руководствовался, впуская такую змею под темные своды обители). Однако в тот момент меня эгоистично волновали другие проблемы, причемсамое скверноесобственная черствость и бездушие не вызывали во мне угрызений совести. Я лихорадочно прокручивала в голове последствия предстоящей кончины единственного человека, которому, как я не без оснований полагала, было известно обо мне куда больше, чем он давал понять. Самое страшное: обрывалась единственная связь между мной и людьми, которые в конце концов могли бы вытащить меня на волю. Убедившись в способности святого отца произносить массу слов, держа выдаваемую информацию на нуле, я и мысли не допускала, что он даже на смертном одре сболтнет что-нибудь лишнее сестре Анне. У меня аж зубы заныли от тупиковой безрадостности ближайших перспектив.
«Что же делать? лихорадочно соображала я, глядя на сестру Анну, которая по-прежнему шевелила пересохшими губами перед распятием. Остаться здесь еще на какое-то время, пока не уляжется шум? Опасно! Освидетельствование тела святого отца потребует присутствия светских властей. Не исключено, что нагрянет полиция. В конце концов, это их любимая функция: не отпускать человека в мир иной до тех пор, пока они не убедятся, что его уход не был насильственным. Значит, бежать? Но куда? Без адреса, без денег, без языка»
Монастырь все больше напоминал мне судно, потерпевшее в открытом море крушение и медленно погружающееся в волны. А я сама становилась похожа на пассажирку, которая не может ни оставаться на этом обреченном корабле, ни броситься вплавь, потому что до берега ей все равно не доплыть.
Я знала, что именно сейчас, в эти минуты, мне просто необходимо было принять какое-то решение. Главноене распасться на молекулы от безысходности, удержать себя в руках, придумать что-то толковое, начать действовать Но в голову упорно не шла ни одна здравая мысль. Даже та, самая очевидная, что я попала в ловушку, из которой нет выхода.
К реальности меня вернул шепот сестры Анны:
Вам опасно оставаться здесь
Я подумала при этих словах, что очевидной причины говорить шепотом у нее пока не было. Видимо, мысленно прощаясь со святым отцом, она автоматически отпевала и меня.
На вашем месте я бы сказала то же самое.
Я не знаю, что привело вас сюда.
Я могла бы рассказать вам.
Нет-нет! сестра Анна выставила руки ладонями вперед с таким выражением ужаса на желтом лице, словно я предложила ей растоптать распятие. Спасение душиэто очень личное дело, никак не касающееся посторонних
Мужеподобная и еще вчера казавшаяся совершенно несгибаемой сестра Анна выглядела в эти минуты самой обычной клушей в юбке с оборочками, из числа тех, которые на пожаре будут стенать о дорогих сердцу семейных фотографиях, но и шагу не ступят, чтобы вытащить их из огня.
Оставим в покое душу! сказала я. В данном случае меня интересует исключительно спасение тела. Так сказать, в биологическом смысле.
Я не понимаю вас пролепетала она.
Конечно, проще всего было послать эту воплощенную беспомощность куда подальше, запереть дверь и остаться наедине со своими безрадостными мыслями. Однако рефлексами зафлажкованного волка я ощущала, что в ней, в этой сломленной, недоброй и неумной женщинеединственная моя надежда на спасение. Или, скажу точнее, тень надежды. Спроси меня в тот момент кто-нибудь, как я себе представлю это спасение, я бы, скорее всего, отмахнулась: откуда я знаю?! Если не хочешь утонуть, не умея плавать, надо сначала вцепиться в бочку или доску, а уж потом прикидывать, как дотянуть до берега. И тут, без видимой связи, в моей памяти всплыл черно-белый образ незабвенного иезуита Петра Петровича, его аккуратно зачесанные назад пегие волосы и суровая манера вести допросы. Это было как озарение. Мысленно поблагодарив бестелесный дух покойного подполковника КГБ за его нетленные уроки, я схватила сестру Анну за плечи, резко встряхнула грузное тело и нависла над ее трясущимися губами, как оголодавший коршун:
Кто, кроме святого отца и вас, знает, что я здесь? Быстро!
Н-не знаю.
Знаешь! рявкнула я. Кто?!
Ну, может, две-три сестры, шепнула она.
Что они знают?
Да ничего Какая-то женщина поселилась в келье и не покидает ее Мы здесь нелюбопытны, сестра.
Они выходят в город?
Иногда.
Зачем?
Закупка продуктов, другие дела по хозяйству сестра Анна казалась настолько сломленной и безучастной к происходящему, что ей даже в голову не приходило вырываться из моих рук.
У них есть друзья там? я кивнула на окно, куда заглядывали разве что кладбищенские вязы.
О чем вы?
Ну, вы же понимаете
Не понимаю.
Мужики у них есть?
Не кощунствуйте! впервые за время допроса нечто живое промелькнуло в интонации сестры Анны. Эти женщины посвящены Всевышнему!
Святой отец говорил вам обо мне что-нибудь?
Нет.
Вообще ничего?
Помимо того, что я уже передала вам, он сказал как-то, что вас нужно поменьше беспокоить. Я так и делала, сестра моя.
За то время, что я здесь, кто-нибудь из посторонних спрашивал обо мне?
Нет.
Может быть, вас навещала полиция?
Нет.
Тогда почему вы так встревожены, сестра Анна? я чуть ослабила нажим, отодвинувшись на несколько сантиметров от желтого лица. Отчего такая спешка? И почему мое дальнейшее пребывание в монастыре кажется вам опасным?
Потому что я догадываюсь, кто вы на самом деле, ответила она, опустив глаза.
Вот как? у меня перехватило дыхание. Догадываетесь? Не имея никакой информации? А может, вы принимаете меня не за ту, кто я есть?
Нет-нет, вяло отмахнулась сестра Анна. Я почти уверена в своем предположении. Святой отец сказал мне буквально за несколько минут до моего прихода к вам
Вы же только что утверждали, что он ничего не говорил обо мне!
Я не солгала, он действительно не говорил неожиданно ее желтое лицо осветила полугримаса-полуулыбка. Речь шла совсем о другом Но я связала концы и, кажется, не ошиблась
О чем вы толкуете, сестра? понимая, что начинается самое важное, я решила вернуться к тактике допроса с пристрастием и еще раз встряхнула ее мясистые плечи. Что вы там лопочете?
Святой отец сказал мне пароль, выдохнула она.
Что-о?!
Несоответствие вульгарного светского слова «пароль» с благочестивым, отрешенным от земли обликом сестры Анны было не просто кричащимоно обладало каким-то фальшивым, опереточным оттенком. Как если бы дирижер симфонического оркестра вышел на помост в джинсах и безрукавке. Но я почти сразу поверила ей.
Какой пароль, сестра?
Для человека.
Для какого человека?
Я не знаю она исподлобья глянула на меня. Он придет и что-то скажет мне. И тогда я должна буду произнести слова пароля.
Назовите мне их, попросила я, думая о другом.
Я не скажу вам Анна мягко сняла мои руки с плеч. Даже если бы хотела. Я поклялась на распятии, сестра
Да мне, собственно, и не нужно, пробормотала я.
Как я поняла, все это связано с вами теперь уже она сама приблизила ко мне лицо. И человек этот придет сюда из-за вас. Да больше не из-за кого И я подумала, что надежнее будет, если вы укроетесь в другом месте, более спокойном. А когда за вами придут, то я скажу этому человеку, где вы Ну, я хорошо придумала?
Да.
Вы должны мне довериться, сестра.
Я понимаю.
Через час с небольшим мы ждем машину из прачечной: сегодня средадень сдачи белья в стирку. Она въедет прямо во двор, и вы покинете монастырь в этой машине. Я сяду с водителем, а выв кузове, среди корзин с бельем. Я сама отвезу вас в надежное место и оставлю там
Несколько часов назад вы говорили другое.
Несколько часов назад я еще надеялась, что святой отец выкарабкается. Сейчас же я могу полагаться только на себя.
Вы сами придумали этот план?
Да.
Вы когда-нибудь занимались подобными вещами?
Нет.
И не боитесь?
Нет.
Почему вы идете на это? тихо спросила я. Ведь вы поклялись сделать только однопроизнести пароль. Вы даже не знаете, кто я, как и почему оказалась здесь, по какой причине вынуждена скрываться
Мне и не нужно знать, сестра. Это лишнее. Видите ли, Анна глубоко вздохнула, я и сама грешна.
Вы?
Да, я, она опустила голову и продолжала говорить, уже не глядя на меня. Человек, святая душа которого сейчас отходит в рай, был единственным на свете мужчиной, которого я любила. Сорок лет Всю мою жизнь Ради него я делала все И буду делать
А он знал?
Возможно. Но даже если знал, то никогда этого не показывал. Он действительно служил Богу, а я грешила
Как это?
Делала вид, что служу Богу, а сама молилась на земного человека
21Нью-Йорк. Аэропорт Ла Гардиа
14 января 1978 года
В линялых джинсах и подбитой мехом потертой кожаной куртке американских ВВС, из-под которой выглядывал ворот серого свитера грубой вязки, Юджин Спарк напоминал водителя большегрузного трейлера, отправляющегося на другой конец Америки, чтобы перегнать обратно на восток новую машину. Впрочем, человек, который мог сделать такой вывод, сразу убедился бы в собственном заблуждении, заметив, как этот долговязый блондин уверенно подошел к стойке, где регистрировались пассажиры рейса Нью-ЙоркМайами, и подал свой билет симпатичной девице с фирменной эмблемой авиакомпании «Пидмент» на темно-синем жакете.