И всё же понимал, что это не так. Живое тому доказательство сидело в санях и смотрело в небо.
Никто никогда не выпустил бы баша с острова Цветов. Гран никогда бы этого не позволил. Это было запрещено.
Орсин не говорил с ними, игнорируя большинство вопросов и фраз, но один-едниственный раз ответил Анне:
Так Жатвы не было потому, что всё сгорело?
Да.
Понятно, ответила она, но развивать тему не стала.
Они ехали на протяжении нескольких часов, минули две деревни, огромное кукурузное поле и снова въехали в лес. Солнцу надело светить, и оно укрылось за горизонтом, оставив только темноту, звёзды и спутники. Снег искрился, стало холодать, и Анна накинула на себя и на брата одеяла.
Вот тут! резко сказал Орсин.
Анжей немедля остановил сани. Собаки тревожно навострили уши, а возница огляделся: они были посреди нигде, только голый лес да прямая дорога. Подумав, что упускает что-то, посмотрел ещё раз, но так и не смог разглядеть ничего особенного.
Тут ничего нет! озвучила Анна его мысли.
Как нет! Вот же, лес! возразил баш.
Лес-то есть, а острова Цветов нет.
Дура, его тут и не будет! Он за деревом!
Подбирай выражения, а то отрежу уши!
Повернувшись к сопровождающему, Анжей спросил:
Хорошо. Мы просто не можем увидеть то самое дерево. Ты можешь нам показать?
Да, но тогда я хочу два колокольчика!
На такую цену они и договорились. По указу баша слезли с саней и пошли в лесную темноту, проваливаясь по колено в сугробы и огибая тонкие берёзовые стволы. Ветер тоскливо завыл в ветвях, синеватое свечение ночи позволяло разглядеть еле заметную тропу, проложенную кем-то давным-давно. Шаг вправо, шаг влево и провалишься по пояс. Анжей то и дело оборачивался на дорогу, чтобы не терять из виду сани и фонарь. Анна достала из-за пазухи кинжал и крепко сжала в ладони.
Когда свет огня стал еле заметен, Орсин остановился.
Вот!
Он указал на две совершенно неприметные жухлые берёзки, жавшиеся друг к другу кронами, но оставившие достаточно места у основания, чтобы туда мог пролезть человек.
Там же ничего нет! сказала сестра, сделав круг почёта вокруг деревьев.
Есть. Надо пройти между ними и будете на острове Цветов. Если переход ещё работает. Если уже не работает, то не знаю. Может и не работать, потому что
Всё сгорело, да-да, мы помним.
Баш обиженно надулся. Анна махнула рукой.
Ну, тогда покажи нам. А то уйдешь, а мы будем до рассвета туда-сюда ходить как дураки.
Сделав два прыжка, Орсин третьим влетел в проход между деревьями и пропал. Анжей заглянул в проём, обошёл берёзы кругом, робко просунул руку туда, где исчез юноша, но ничего на произошло.
Он запомнил свой переход не так, поэтому факт исчезновения казался ему удивительным.
А вот Анну он просто поражал. Она стояла, открыв рот.
Ого! воскликнула она.
Хотела сказать что-то ещё, но тут Орсин снова вывалился на снег так быстро, что никто не заметил, как он это сделал. Выглядел баш неважно: побледневший, осунувшийся и вялый.
Нет, нет! сказал он с оттенком страха. Я больше не хочу это видеть, я ухожу. Сами идите, я всё показал.
Спасибо тебе, Орсин. Можешь забрать два колокольчики.
Пока-пока! сказала Анна, не отрываясь от изучения берёз.
Развернувшись, Орсин побрёл сквозь снег обратно к дороге. Двигался он медленнее, чем раньше, и было видно, что ему надо отдохнуть, но всё равно баш упорно шёл к своей смешной награде.
Что с ним? спросила Анна.
Гран говорил, что всегда такие вот переходы истощают человека. Ну или баша. Что-то вроде равновесия.
То есть нам там будет тоже плохо?
Ага.
Хм. Слушай, Анж, а ты уверен, что оно нам надо? Так, ладно, не смотри на меня так, я понимаю, что мы в любом случае пойдём. Просто я не хочуона отвела взгляд. чтобы ты разочаровался.
Анжей тоже не хотел. Каждый раз, когда здравый смысл шептал ему слово сгорелстрах поднимался в животе.
Но он не мог бросить своего друга в неизвестности, даже если тот когда-то бросил его.
Приказав собакам сидеть и ждать, он протянул сестре руку.
Анна, мне надо пойти.
Ну тогда пошли.
Она схватила брата за ладонь, зажмурилась и первой шагнула в проём, а Анжей не закрывал глаз, и белый свет ослепил его.
Глава пятая. Цели и средства.
Михалина
Над вересковой пустошью царила ночь: один спутник сиял ярче любой звезды, а двое других скромно показывались полубоком. Летали мотыльки, сверкали созвездия, ночные насекомые жужжали и танцевали. Прокричала птица, ей ответила другая. Далеко-далеко закричала рысь, долго и протяжно, словно искала кого-то и звала, надеясь до последнего.
Лина сидела у окна, вышивала платок и смотрела в темноту, ожидая прибытия дяди и Алеха. Конечно, они поехали не одни, с ними были ещё люди, но они мало её интересовали, слишком уж она привыкла к тому, что люди приходят и уходят, рождаются и умирают, клянутся в верности и предают, и только дядя оставался рядом всегда. И, как она горячо надеялась, Алех тоже останется насовсем.
При мысли о нём бледные щёки Лины покрылись румянцем. Она ничего не могла поделать с собой, как ни старалась, лишь вновь и вновь возвращалась в своих мыслях к его тёмным глазам, слегка волнистым волосам, ямочкам на щеках, маленькой родинке в уголке глаза Встряхнув головой, чтобы хоть как-то отогнать нудобные мысли, Михалина принялась яростно вышивать, но то ли душная ночь, то ли суета мыслей упорно мешали, и работа не шла. Она отложила платок, накинула шаль и пошла по лестнице вниз, к выходу. Ступеньки безжалостно скрипели, выдавая её замысел, и на звук выглянул Никита. Он даже специально пригнулсяогромный рост не позволял ему спокойно помещаться в проходе.
Больше всего Никита напоминал Лине медведя. Эдакого шатуна, неоднократно бывавшего в драках.
Она остановилась на предпоследней ступеньке, глянула на него из-под полуопущенных век, ожидая вопроса.
И он спросил:
Куда вы, госпожа?
На прогулку, холодно ответила она, надеясь, что это будет концом диалога.
Не положено, покачал головой Никита. Поздно уже.
Разве не я решаю, когда мне гулять?
Домашний медведь почесал в затылке.
Дык если бы вы тут приказывали, порядки бы другие были, зуб даю! А так нет, Княжич Агатош сказалне пускать.
А я княжна и говорюпустить!
Перед Никитой явно встала самая сложная дилемма в жизни: факты и статусы путались в его голове, варианты развития событий (от кого достанется больший нагоняй) пугали. Он стоял, что-то бормоча себе под нос. После нескольких секунд раздумий (Лина была уверена, что это максимальное время для его мыслительного процесса) сказал:
А вдруг совы?
Они далеко, я слышала.
Хохо. Коли слышали, так они в два счёта долетят. Давайте так, княжна, Никита поднял с пола кувалду. Вы там перед домиком погуляйте, а я рядом постою, мало ли чего.
Михалина кивнула. Ей не вполне нравился такой вариант, но, как говорил дядя: хороший правитель обязан знать, как обернуть компромисс в свою пользу.
Она вышла на улицу и обернулась на то, что Никита назвал домиком. По сути это был огромный полутерем, полуамбар, а точнее, амбар, переделанный под терем, который вмещал всех двухсот человек, что были под их началом.
Двести человек, которые верили в их идею.
Терем-амбар тихо стоял на кромке леса. Люди в нём шумели, смеялись, праздновали и просто жили день ото дня, год за годом, и всё готовились к великому восстанию. Правда, до великого им не хватало около тысячи человек, но, как говорил дядя: это хорошее начало. И Лина бы ему верила, если бы начало не длилось десять зим.
Хотя нет, она клеветала: всего пять зим назад в дружину начали подтягиваться люди, а до этого был сплошной бег.
Бегэто её первое воспоминание.
Помнила, как сидела на руках у дяди, а онсмелый, отважный, её рыцарь, её геройбрёл сквозь болота и шептал: не смотри на огни, Михалина, закрой глазки, и она закрывала один, а вторым смотрела на эти маленькие светящиеся шарики и посмеиваласьдо того забавными они казались.
Помнила, как долго жили у какой-то старушки. Бабушка поила Лину козьим молоком и приговаривала: ну сразу видно, княжеская кровь, глаза-то как изумруды, а статьну чистая лань. Лина была пухлым неуклюжим младенцем, но старушке явно нравилось ей льстить.
Помнила, как дядя обрезал её смоляные волосы и сказал: мы сейчас пойдём в город. Играй там, будто ты мальчик, хорошо?. Михалина с радостью игру поддержала, притворилась мальчишкой по имени Лин, да так долго не могла выйти из образа, что дядя разозлился и сказал, что больше никогда они играть не будут.
Её это расстроило, но ненадолго.
Первые покушения она, как ни странно, помнила плохо. Точнее, само покушение попросту стёрлось из памяти, а вот тело, сжимающее кинжал и лежащее в предрассветной дымке, она запомнила очень хорошо, как и дядю, стоявшего над ним с окровавленным мечом.
Михалина, плохие люди желают тебе зла, сказал он и дал ей, ребёнку, окровавленный кинжал. Запомни это, и эту кровь запомни, она первая пролита на твоих глазах, но не первая из-за тебя.
Михалина приняла это как должное. Держала холодный красный кинжал в слабых руках и понимала всё, что было доступно гибкому разуму ребёнка. После начали приходить первые люди, Лина помнила их очень смутно, лишь клятвы и проклятия на головы поганых узурпаторов. Какие-то люди приходили, какие-то уходили, но одно оставалось неизменным: бег. Они всё время бежали, побирались, пользуясь княжеским именем и продавая украшения. Один раз дяде пришлось работать стражником при градоуправляющем какого-то приморского городка. но что-то не сложилось и пришлось снова бежать.
До полный декады Михалины они жили то там, то тут: в подвалах, на чердаках, у знакомых, у друзей, у каких-то повстанцев и каких-то бродяг, в лесу, на побережье, в городах, деревнях, и всё бежали, бежали, бежали
А потом их набралось достаточно, чтобы дядя стал атаманом разбойничьей шайки. У его людей совершенно не было ни средств, ни земель, ни желания делать что-то, кроме как нападать на путников и отбирать их ценности.
Но дядя пресёк это. Он был умён, хитёр и справедлив, он научился вычислять тех градоуправляющих, что забирали себе деньги рабочих, научился грабить заводы, крупных дельцов, зажиточных купцов, в общем, всех тех, у кого было достаточно денег, чтобы делиться.
Мне надоело бегать!сказала ему как-то Михалина. И тогда, вернувшись, дядя принёс ей подвеску. Красивую, из полупрозрачного зелёного камня, под цвет глаз, в ажурной кайме. Он вручил украшение племяннице, надел ей на шею и сказал: Тогда мы больше не будем убегать. Тыкняжна, и ты будешь гордо стоять, подняв голову.
И Лина стояла. Она никогда не ходила на дела (так шайка называла разбойные нападения), но зато училась разбираться с бумагами, училась разговаривать с торговцами в городах и понимать их слабые места.
Лина училась выживать и управлять.
А людей в шайке становилось всё больше и больше, поскольку дядя тоже учился. Он говорил и убеждал, и, по мере того, как на земле Папоротников и Цапель всё становилось хуже и хуже, люди тянулись к нему сильнее и сильнее. А он вёл их под самым ярким знаменемМихалиной. Она была как две капли воды похожа на убитую княгиню: смоляные волосы, бледная кожа, зелёные глаза, тонкие губы и прямой точёный нос. Поставь рядом с портретомне отличить. Пожилые вельможи, заставшие правление Зары, ахали, падали в ноги и причитали. Потом сватали Лине сыновей (а иногда даже дочерей) и всё пытались занять удобное место рядом, в бесконечной вере и надежде на грядущую революцию. Дядя только кивал и осаждал наиболее наглых личностей, предоставляя племяннице возможность самой выбирать приближенных и думать головой.
Поэтому она отсылала большую часть сосватанных: они ей не нравились, в каждом чувствовалась какая-то фальшь. Единственной приятельницей ей долгое время была женщина по имени Ольха, занимавшая одновременно нишу подружки и горничной: она помогала и волосы расчесать, и письмо написать, и платье подшить, и с душевными проблемами разобраться. Ольха могла долго-долго сидеть рядом с княжеской постелью и рассказывать истории о древних временах, о башах, о мышиных карликах, о драконах и маяках, о рыцарях и принцессах, о болотных огнях и подземных гробницах. Она слушала и Линины размышления о судьбе, которые всегда начинались с «когда я стану княгинейбудет то, то и то» (далее обычно следовали планы её дяди).
Только так и никак иначе.
Иногда Ольха пыталась вытащить подругу погулять, повеселиться. В её глазах княжна всё ещё была подростком (хотя полторы декады и одна зима в глазах Линыполноценный взрослый человек). Михалина реагировала на песни-пляски сдержанно, с людьми не знакомилась, а в кругах не знавшего её народа характеризовалась как вежливая, но высокомерная.
Лину устраивало.
Всё поменялось, когда одну зиму назад к ним присоединился Алех. Он ворвался в зал амбара-терема, пересёк его, рухнул на колено перед Михалиной, прижимая кулак к своему Свету и, подняв на княжну горящий взгляд, чуть ли не прокричал:
Я клянусь верой и правдой служить вам и вашему делу, княжна Михалина!
Дядя взял его под локоть и еле поставил на ноги: в парне было слишком мало сил.
Лина тогда рассмеялась. Мало кто выражал ей верность таким необычным и ярким способом.
Когда Алех достаточно отдохнул и спустя два дня присоединился к обеду для светской беседы, то очень быстро заинтересовал Лину. Оказалось, что во время Резни (так называлось восстание, когда Лина потеряла мать), Алех тоже бежал из города, ведь его отец был одним из гвардейцев Зары. Убежали они недалеко, иногда тайком возвращались в город и ужасались событиям, которые разворачивались под гнётом нового князя-узурпатора.
Алех рос на рассказах о великой княгине и о её потерянной дочери.
А затем, когда он вырос, дошёл слух о банде Агатоша. Они уже не слишком скрывались, понимая, что рано или поздно придётся выступить с заявлением. После этой вести Алех попрощался с отцом, пообещал вернуться с княжной и восстанием, сел на оленя и поскакал искать свою повелительницу (так он её называл) по всему Калахуту. Нашёл летом.
Сначала Михалина просто приглядывалась к новому рекруту к его смешной манере стоять по струнке, к очаровательной привычке собирать тёмные волнистые волосы в хвост, к тому, как он стрижёт бороду; к тому, как щёлкает пальцами, когда думает о чём-то.
Он целовал Лине руки, приносил подарки, рассказывал истории, но всегда держался в стороне: не лез с предложениями, не докучал, просто был рядом, но в отдалении. Постепенно, ведомая любопытством, Лина сама начала проявлять к нему знаки внимания. Совсем чуть-чуть, не достаточно, чтобы он всё понял, но достаточно, чтобы начал подозревать.
Конечно, она сомневалась в чистоте его намеренийуж слишком он ратовал за идею восстания.
Но всё же ей хотелось в него верить, как всякому человеку хочется надеяться на любовь и понимание.
А что Алех делать умелтак это завоёвывать любовь. И не любовь женщин или мужчин, а любовь толпы. Алех мог улыбнуться, сказать с глазами, сияющими как Великие Маяки, что пора бы отказаться от рыбы совсем, рыба должна быть свободна и плавать в море, а не в супе, и половина его слушателей немедля выпускали улов обратно в солёные воды.
Дядя очень радовался: с тех пор, как юный оратор появился у них, ряды повстанцев пополнились примерно на треть.
Вот и сейчас небольшой отряд уехал не только на очередное дело с непутёвым землевладельцем, но и на вербовку. А Михалина сидела в амбаре-тереме и ждала.
Иногда она выходила к людям, они ей кланялись, улыбались, а она кивала и иногда улыбалась в ответ, но ей казалось, что всего этого мало. Словно ей до сих пор дают играть в игрушки, а она-то давным-давно выросла.
Ей впору играть с людьми. Но она не умела.
Так она думала, выходя в зимнюю ночь, бесснежную на этой земле, и ожидая своих людей. Кого они приведут в этот раз? Крестьян? Мастеров? Стариков?
Лина смотрела в поле, но не видела проблеска огней. Только огромная тень отделилась от верхушки леса и полетела ввысь.
Никита схватился за кувалду: сов он боялся больше, чем войны.
Лина же их не опасалась. Она была уверена в собственной неуязвимости и презрительно глянула на спутника:
Ольха мне рассказывала про сов, Никита. Тебе нечего бояться.
Угу, да вот только если Ольха с вами об этом толковала, то надобно знать, что они своими глазищами просто у вас Свет похитят, и всё, поминай как звали.
У меня никто ничего не украдёт.