Лихослав задумался, впрочем, на него надежда была слабой, он никогда-то особо не интересовался ни двором, ни любовными его историями, каковые приключались в великом множестве.
Понятия не имею, вынужден был признать Лихослав. Тебе зачем?
Надо
еще одна деталь чужой мозаики, и Себастьян хвостом чувствовал, что деталь важная
и что спрашивать надобно не у братца, а у Аврелия Яковлевича
и про зеркала тоже.
и не только про Клементину.
И детские портреты, решил Себастьян. Скажи Старику, что мне нужны их ранние портреты. И вообще все, что удастся, о детстве
Не умея усидеть на месте, Себастьян вскочил. Он прошелся вокруг фонтана, под босыми ступнями ощущая и каменную крошку, и трещины, и острые стебельки травы.
Он поймет меняет лица и если так, то Габрисия вариант очевидный, но поэтому и не пойдет. Слишком умна
Габрисия?
Колдовка. Габрисия изменилась поздно, а если готовилась да, нужны портреты чем больше, тем лучше совсем младенческие не подойдут типаж подбирала схожий значит, те, на которых постарше Лихо, с тебя когда писали?
Переспрашивать братец не стал, но сморщил нос, припоминая:
Три семь одиннадцать, тогда, помню, еще мундир напялили.
Три рано семь и одиннадцать хорошо и скажи Старику, что это личное. Нет, на Хольм она тоже работает, но все одно первым делом личное.
Себастьян потрогал шишку, похоже, что пресловутый канделябр очень поспособствовал прояснению в голове.
И очередная идея, пришедшая в эту голову, заставила Себастьяна улыбнуться.
Лихо а у тебя мыло есть?
С собой?
Ну да
Мыла нету, но есть зубная паста
С пастой не то, хотя давай сюда. Слушай, Лихо а ты ж волкодлак малость. Значит, повыть можешь?
Издеваешься? Братец поскреб щетинистую щеку.
Мне для дела
Ну если только для дела.
Гавел наблюдал за лабиринтом со странным, полузабытым почти чувством страха, причем сколь ни силился он, не мог понять, откуда же это чувство взялось.
Луна виновата.
Верно.
Именно она, огромная, отливающая желтизною, будто старым салом натертая повисла, скособоченная, над самыми маковками елей, того и гляди сорвется, покатится, сминая и эти ели, и кусты, и статуи и самого Гавела раздавит.
Он судорожно вздохнул и прижал к груди верную камеру.
Вот же луна смотрит, насмехается
старуха луны боялась, на полную требовала окно завесить, и в комнатушке под крышей становилось темно. Гавела эта темнота не то чтобы пугала до сегодняшнего вечера он думал, что утратил саму эту способность страх испытывать, скорее, он задыхался. Чуял, что пыль чердачную, с которой вел давнюю непримиримую борьбу, но проигрывал, что кисловатый запах старушечьего тела, что ароматы ее притираний он ненавидел их, склянки-скляночки, банки и кувшинчики с узкими горлышками, в которых прятались масла и жиры, как втайне ненавидел саму старуху
Гавел потер глаза, отгоняя сон.
Болели.
И кишки вновь жаром налились, а ведь будто бы отступила болезнь на спокойной местной работе может, кинуть старуху? Просто уйти, сменить имя, раствориться на просторах королевства устроиться в парк ночным сторожем тихая жизнь глядишь, и сладится как-нибудь.
Гавел вздохнул.
Сколько уж раз он мысленно сбегал от старухи? Неисчислимо. На деле же всякий раз что-то да останавливало. Любовь? Да нет, смешно думать она-то всегда его ненавидела, попрекала, будто бы самим своим рождением. Гавел всю ее жизнь искорежил. Совесть? Чушь. Какая у него крысятника совесть? Давно уже избавился от нее и от порядочности и от прочих реликтов человеческой натуры
Вздохнул и вновь глаза потер, в которых луна уже двоилась.
Ярче будто бы стала.
И ниже опустилась.
Блажь а князя все нет и нет пойти в лабиринт? Мало ли, вдруг заблудился, потерялся он же ж не в себе, и оттого Гавелу волнительно и он сделал первый робкий шажок к крылатым львам, что лежали у входа в лабиринт. Каменные звери в лунном свете выглядели до отвращения живыми.
Скалились.
Кыш, шепотом произнес Гавел и, вытянув шею, прислушался.
Тишина
кузнечики в траве стрекочут. И где-то тоскливо кричит козодой
ветром по спине мазнуло
Глупо соваться лабиринт огромный и как в нем князя искать-то?
и зачем?
Мало ли безумцы всякими бывают Гавелу ли не знать он ведь делал репортаж о сувалковской отравительнице, которая себя ведьмою возомнила и в богадельне бывал частенько видел иных ее обитателей, с виду тихих, печальных даже, выглядевших случайными гостями в странном сем месте. Но это с незнания
и душегубы.
и те, кто полагает себя одержимыми
детоубийцы, насильники
Страшно.
С чего Гавел решил, будто бы князь не из таких? Знакомец? Но безумие выворачивает человека, выпуская на волю демонов, которые у каждого имеются
Гавел решительно тряхнул головой и в лабиринт шагнул. Сторожевой амулетик развеивал темноту, но все же
жуткое место.
Кусты стрижены ровно, гладко но все умудряются цепляться за рукава Гавеловой куртки. А он идет, прислушиваясь что к собственным шагам, что к шорохам, которых в лабиринте множество. И кажется, что кто-то крадется по Гавеловому следу.
Остановился.
Оглянулся никого.
Темнота и поворот и очередная статуя призраком белеет под аркой
И снова дыхание, близкое, чужое, почти в волосы тень мелькнула, потревожив кусты. Да и то, была ли?
Примерещилось.
Назад надобно, но куда?
Дорожки идут, разбегаются, путаются, и стены из кустов на диво прочны впору самому на помощь звать, но стыдно сторож, а испугался
Гавел присел на лавочке, которых в лабиринте имелся не один десяток. И все-то в местах романтичных, живописных эту вот оплетал одичавший шиповник, надо полагать, оставленный исключительно потому, что видом своим вносил толику хаоса в это излишне упорядоченное пространство.
Шиповник Гавел снял.
Хорошо гляделась колючая ветка, вытянувшаяся по кованой спинке скамьи. И на металле роса гляделась испариной
Красиво.
за стеной кустарника, которая сразу показалась не такой уж плотной и надежной, раздался тоскливый вой.
И Гавел замер.
Сердце его застучало быстро, слишком уж громко; и он прижал ладонь к груди, мысленно уговаривая себя успокоиться.
Вой.
Подумаешь, вой вон в Смоляницкой богадельне блаженные придумали не просто выть, а хором. И доктора сочли сие действо зело полезным и душеспасительным; нашелся даже охотник, который сумел обучить хор достославному «Вотан, храни короля!». Нумер пользовался большим успехом у окрестных сердобольных панн, а также люда любопытствующего, который платил по медню за билетик. На вырученные деньги хористам покупали яблоки, пряники и петушков. Все были довольны
Гавел успокоился.
Почти.
И, вцепившись в камеру, решительно сунулся в кусты. Ветки переплелись плотно, кололись; но Гавел продирался, боясь лишь одного: не успеет.
Успел.
Едва не выпал на травку надо же, к самому центру лабиринта добрался, сам того не заметив. Здесь было светло. Лоснилась низкая луна, лила белесый свет на фонтан о двух чашах и дебелую мраморную девку с кувшином.
Журчала водица, а на самом краю чаши устроился ненаследный князь. Он сидел, растопырив колени, выгнув спину горбом, и шею тянул. Черные волосы растрепались, легли покрывалом на острые плечи. Хвост обвил девкину ногу князь же, выдохнув, вновь задрал голову к луне и испустил душераздирающий вой
Гавел успел сделать два снимка, когда Себастьян вдруг прервался и, покачнувшись, упал
к счастью, не в фонтан.
Страшная судорога скрутила тело князя.
И Гавел потянулся к свистку но не тронул. Ненаследный князь, бившийся в траве, замер умер?
Лежит.
Ноги вытянул.
Руки тоже вытянул вдоль тела и панталончики разодрались нехорошо, если его вот так найдут, мертвого и в панталончиках несерьезно это
И Гавел выбрался из кустов.
Прислушался.
Тишина. Ну да, кузнечики, козодой и прочие ночные прелести, а вот князь по-прежнему недвижим и лицо бледное, осунувшееся
Гавел нерешительно тронул Себастьянову шею в надежде нащупать пульс. Шея была мокрой и скользкой, и волосы темные к ней опять же прилипли.
А вот пульс не прощупывался.
Умер
Гавел склонился к самому носу, вдруг да показалось, вдруг да дышит еще не дышит. И сердце в груди, к которой Гавел, отбросив все предубеждения, прижался, молчало.
Все-таки, выходит, умер
а совесть Гавелова ожила, напоминая, что следовало бы сразу охрану вызвать, чтоб сопроводили несчастного до сторожки, а там бы целителя вызвали и глядишь, не переволновался бы ненаследный князь до сердечного приступа.
Гавел со вздохом осенил покойника Вотановым крестом.
И веки прикрыл, потому как казалось наблюдает за ним ненаследный князь; и не просто смотрит, а с укоризною, мол, как же ты, Гавел, допустил этакое?
Я ж не знал. Гавел шмыгнул носом. Я
Взгляд его упал на панталоны, и подумалось, что ежели найдут князя в подобном непотребном виде, то вспоминать станут не его славную службу, а панталоны эти злосчастные
И Гавел решился.
Он отложил камеру и, присев на корточки, потянулся к панталонам.
Я осторожно пообещал он ненаследному князю, который, как и положено свежему покойнику, был теплым, но неподвижным.
Панталоны не поддавались.
Гавел тянул их и так, и этак, но только бантик оторвал, который сунул в карман исключительно по привычке. Попытался князя перевернуть, однако тело, верно, уже утратило прежнюю подвижность, сделавшись тяжелым, неудобным. Кое-как Гавел перевернул покойника на живот и, взявшись за хвост, приподнял его.
Князь вздрогнул.
И хвост в Гавеловых пальцах крутанулся.
Это потому, что скользкий, чешуйчатый, вот и не удержал
дернулась длинная нога. И рука вдруг выпросталась, растопыренная пятерня впилась в траву. Гавел, икнув, смотрел, как удлиняются, загибаясь острыми с виду крючьями, ногти князя вторая рука, сплошь покрытая чешуей, мазнула по траве, оставив в ней глубокие раны.
Тело приподнялось.
Выгнулось.
Из глотки князя вырвалось утробное рычание, от которого Гавел похолодел.
Он понимал, что надо бы бежать, и чем скорей, тем лучше, однако дикий ужас сковал его, лишив способности двигаться. Гавел дышал.
Смотрел.
вот тело ненаследного князя зеленеет дергается он то падает, то вновь привстает.
и медленно поворачивается к Гавелу.
В лунном белесом свете видны и заострившиеся черты лица и темные провалы глаз, из которых исчезло все человеческое, и бескровные губы и клыки
Ууйди сказал Гавел, отползая
Князь уходить не собирался. Он покачнулся, но устоял на четвереньках.
Рот раззявил не рот, а пасть, украшенную парой длинных и острых с виду клыков
Тихонько взвизгнув, Гавел упал на спину, и когда нежить а в том, что князь после смерти обратился в нежить, он не сомневался села на грудь, закрыл глаза.
вот и все конец жизни
а старуха-то одна осталась поймет ли?
Поймет, когда оставленные соседке деньги закончатся нехорошо надо было больше
На лицо падала слюна, белая и пахнущая отчего-то мятой наверное, из князя вышла очень чистоплотная нежить и все приятней, чем если бы мертвечиной воняло на этой мысли боги все же смилостивились над Гавелом, и он лишился чувств.
В блаженной темноте и умирать не страшно.
Темнота длилась и длилась.
И Гавел поневоле задумался, а вдруг он уже умер? И если так, то он ведь в храмы не заглядывал и богам не кланялся, потому как знал, что не для него путь исправления, грешил и грешить будет и если так, то зачем?
Надо было купить белых голубей Иржене-заступнице а Вотану меда свежего не откупом за грехи, но просто, глядишь, и не блуждала бы истомившаяся Гавелова душа впотьмах.
С другой стороны, не в Хельмовы же чертоги ей торопиться?
нет, дорогой братец, я, конечно, знал, что у тебя шуточки дурные, но чтоб настолько? Этот голос разрушил блаженную цельность темноты.
Да живой он
А если бы сердце стало?
Так не стало же, возразила нежить голосом ненаследного князя. И Гавел подивился только, до чего нежить хитрая пошла, уже и разговаривать научилась.
Захотелось предупредить того, второго, чтобы бежал, но темнота держала прочно.
А может, и стало, задумчиво произнес непредупрежденный человек. Вон в себя-то не приходит вдруг удар случился.
Нехорошо. Нежить согласилась, она была где-то близко, и Гавел поспешно отступил в темноту, не желая вновь встречаться с нею. Переборщил немного
Немного?!
Немного! Нет, Лихо, ему меня на все королевство ославить так можно, а как мне его попугать нет? Я ж после его статеек вовек не отмоюсь!
Пинки темнота пропускала, и Гавел вдруг четко осознал, что вовсе он не умер, а лежит там же, у фонтана, на мокрой траве в компании вполне себе живого и очень раздраженного ненаследного князя и светловолосого типа смутно знакомой наружности.
Тип был растрепанным и отчего-то мокрым.
Видишь, живой! радостно воскликнул Себастьян и, наклонившись, схватил Гавела за рубашку. Вставай, дружище!
Гавел закрыл глаза, пытаясь притвориться, что все еще скорее мертв, чем жив с одной стороны, конечно, радовало, что князь вовсе не нежить, а с другой бить будет. Это Гавел осознавал ясно, всем своим привычным к подобному повороту дела организмом.
Вставай, вставай. Себастьян легонько тряхнул его и просьбу подкрепил пощечиной. Разговор к тебе имеется приватный.
Глаза пришлось открыть.
Вот скажи, тон был притворно ласковым, по какой такой надобности ты ко мне в панталоны полез, извращенец?
Такого Гавел от ненаследного князя услышать был не готов. Это он, Гавел, извращенец?! Да да он нормальный! В женское платье не рядился! И нагишом по королевскому парку не разгуливал! И с ведьмаком в престранные игры не играл
Я не извращенец, прохрипел Гавел, пытаясь вывернуться, но Себастьян Вевельский жертву свою держал крепко.
Видишь, как дергается? с чувством глубочайшего удовлетворения произнес он, тыча в Гавела когтем. Точно извращенец!
Светловолосый, чье лицо Гавел наконец-то узнал, хмыкнул. Лихослав Вевельский заступаться не станет. На это Гавел и не рассчитывал
В панталоны полез стянуть пытался бантик оторвал и спрятал, фетишист несчастный!
Я случайно!
В жизни нет ничего случайного! С этими словами Себастьян руку разжал, и Гавел кулем повалился на мокрую, изрядно истоптанную траву. Встал он на корточки, поневоле ожидая удара, а когда не последовало, то на карачках добрался до камеры, сгреб ее и сунул под живот.
Авось уцелеет.
Успокойся, бить не буду. Себастьян Вевельский обошел Гавела, став так, что тот увидел длинные босые ноги с длинными же когтистыми пальцами. Пальцы шевелились как-то быстро и нехорошо Если договоримся.
Это уточнение Гавелу совершенно не понравилось.
Ладно, вы тут сами как-нибудь, а я пойду там, наверное, Ева переживает Себастьян
Да понял я, понял! Иди уже Ненаследный князь присел на корточки и поскреб бедро. У него там Ева переживает. А он тут торчит с нами так что, Гавел, договоримся?
П-попробуем.
Попробуем отчего ж не попробовать а если не договоримся, то я тебя Аврелию Яковлевичу сдам. На опыты.
Обещание было дано бодрым, даже чересчур уж бодрым тоном, который заставил Гавела поежиться и признать, что нежитью ненаследный князь был добрей.
Вставай
Подняться помог, руку на плечо положил, когти выпустил, намекая, что не надобно дурить. Гавел и не собирался. Куда ему бежать?
Да и зачем
Садись. Себастьян довел Гавела до лавочки и усадил едва ли не силой. Сам сел близенько, пожалуй, чересчур уж близенько вздохнул покосился этак выразительно и еще ресницами взмахнул
это ж чего он потребует?
и если то, о чем Гавел подумал, то лучше пусть бьет битие, оно привычней как-то
Вот что ты, Гавел, за человек? томно произнес ненаследный князь, приобнимая свою жертву. Вечно все опошлить норовишь и сейчас небось про меня гадости думаешь.
Нет! поспешно соврал Гавел.
Думаешь, думаешь, я же вижу
И наклонился к самому лицу, наверное, чтобы виделось лучше. Гавел аж дыхание задержал от ужаса.
Успокойся. Князь отстранился и по плечу потрепал. Ты меня, конечно, интересуешь, но исключительно как профессионал своего дела ты же профессионал?