Черная жемчужинаВикторьена Сарду
I.
«Когда в Амстердаме идет дождь, так уж дождь проливной, а коли еще и гроза при этом, так уж гремит на славу».
Так размышлял однажды вечером во время лета мой друг Бальтазар Ван-дер-Лис и бежал вдоль Амстеля, торопясь поспеть домой до грозы. К несчастью, ветер с Зюдерзе несся быстрее его. Страшный вихрь пролетел по набережной: ставни захлопали, вывески затрещали, флюгера завертелись и горшки с цветами, черепица, белье, развешанное на крышах или в окнах, в беспорядке полетели в канал. За ними последовала и шляпа Бальтазара, который употреблял страшные усилия, чтоб и самому не последовать за своею шляпой. Затем загремел гром, затем облака разверзлись, затем Бальтазар вымок до костей и пустился бежать изо всех сил.
Однако, поравнявшись с Сиротским домом, он вспомнил, что бежать во время грозы очень опасно. Молния сверкала без перерыва, гром гремел, не переставая, как раз мог произойти несчастный случай. Это соображение так напугало его, что он стремглав бросился под навес какой-то лавочки, попал прямо в объятия какого-то спокойно сидевшего на стуле господина и чуть не покатился вместе с ним на землю. Этот господин был не кто иной, как наш общий друг Корнелиус Пумп, которого я рекомендую вам, как самого учёного человека во всем городе.
Ба!.. Корнелиус!.. Какого чёрта ты тут делаешь? сказал Бальтазар, отряхиваясь.
Постой, постой! с беспокойством отвечал Корнелиус. Не вертись так, ты еще оборвешь нитку у моего змея!
Бальтазар обернулся, думая, что его друг смеется и над ним, и не без удивления увидал, что тот серьезно занят притягиванием к себе на шелковой нитке самого прекрасного змея, какого когда-либо Амстердам видел парящего в воздухе над собой. Эта величественная игрушка висела в воздухе на страшной высоте над каналом и, по-видимому, не без отвращения возвращалась на землю. Корнелиус тянул в одну сторону, змей рвался в другую, а ветер, еще увеличивая затруднение, очень забавлялся этою борьбой. Но что особенно заслуживало удивления, так это хвост змея. Он был вдвое длиннее обыкновенного и весь был изукрашен бесчисленным множеством клочков бумаги.
Что за странная мысль, воскликнул наконец Бальтазар, забавляться пусканием змея в такую погоду?
Я и не забавляюсь им, глупый ты, с улыбкой сожаления отвечал Корнелиус, я констатирую присутствие азотной кислоты в заряженных электричеством облаках
Доказательством, добавил ученый, схватив, окончательно побежденный змей и бросив взгляд на украшавшие его хвост бумажки, доказательством служит моя лакмусовая бумага, которая, как ты видишь, совершенно покраснела.
А! вот как, отвечал Бальтазар с насмешливою улыбкой профана, ничего не понимающего в этих научных ребячествах. Так это для изучения!.. Славное время ты выбрал!
Я думаю, наивно отвечал Корнелиус. И какое поле для наблюдений!.. Посмотри-ка! Ни одного дома по близости! Открытый горизонт! Десять громоотводов на виду, и все в огне! Я уже давно подстерегал эту злодейку грозу и собирался прийти сюда, чтобы наблюдать ее лицом к лицу!
Страшный удар грома разразился при этих словах.
Валяй, валяй, продолжал Корнелиус, ворчи и греми сколько тебе угодно, теперь ты моя, и я узнаю что ты такое!
Да что ты видишь в этом такого интересного? сказал Бальтазар, с которого вода текла ручьями и который был не в особенно хорошем расположении духа.
О! несчастный, с улыбкой жалости возразил Корнелиус, отвечай мне, что это такое?
Молния, черт возьми! сказал ослепленный Бальтазар.
Да, но какого рода?..
Просто как всякая молния.
Ты не понимаешь меня, возразил Корнелиус, молния бывает разных родов. Мы различаем молнию первого классав виде блестящей борозды, с резко очерченными контурами, в виде зигзага, белого, пурпурового или фиолетового цвета; затем молнию второго классав виде обширной полосы, обыкновенно красного цвета, которая может охватить весь горизонт, и наконец, молнию третьего классакатящуюся, подскакивающую, эластичную и чаще всего сферической формы, но шарообразна ли она в действительности, или это только обман зрения?.. Вот в чем именно и заключается вопрос, который дразнит меня уже с давних пор. Ты скажешь, правда, что огненные шары были превосходно наблюдаемы Говардом, Шоблером, Кальтцом
Ничего я не скажу, отвечал Бальтазар, вода прибывает, и я хочу уйти.
Подожди меня, сказал Корнелиус, когда я увижу мою сферическую молнию
Ну, нет, до моего дома не больше трехсот шагов, а я здесь подвергаюсь опасности. Вот если ты не прочь от хорошего огня, хорошего ужина, в случае нужды от хорошей постели, а что касается шара, то от шара моей лампы, то я предлагаю тебе все это. Согласен?
Подожди немного, моя молния не запоздает
Бальтазар, не отвечая, хотел было пуститься дальше по улице, как вдруг зловещая молния медно-красного цвета разорвала облака, и в то же время страшный громовой удар разразился с ужаснейшим треском за несколько сотен шагов. Сотрясение было так сильно, что Бальтазар зашатался и едва не упал.
Шар, несомненно, сказал Корнелиус, и на этот раз я его отлично рассмотрел. Идем ужинать!
Ослепленный и оглушенный Бальтазар едва мог прийти в себя.
Молния упала там, где мой дом!
Нет, отвечал Корнелиус, она ударила в жидовском квартале!
Бальтазар, не слушая его, бросился бежать, не обращая внимания на опасность, а Корнелиус собрал свои бумажки, надел свой стул себе на голову и решил последовать за ним, несмотря на то что дождь пошел с удвоенною силой.
Войдя на Цваненбургер-страт, где находился его дом, мой друг Бальтазар совершенно успокоился. Пожара не было, и дом его был цел и невредим. Одним прыжком он вскочил на подъезд и громко по-хозяйски застучал. Отпирать, однако, не торопились, так что Корнелиус успел присоединиться к нему. Бальтазар стучал изо всех сил.
Понять не могу, чего это Христиана не отпирает.
Наконец Христиана решилась отпереть. Она была страшно бледна, руки ее дрожали, и она с трудом могла говорить.
Ах! сударь, сказала она, слышали вы, какой был удар грома?
Он, должно быть, оглушил тебя? отвечал Бальтазар, быстро входя в дом. Живо давай белье, разведи огонь и накрывай на стол!
Одним прыжком перескочил он через четыре или пять ступеней лестницы и, отворив дверь в залу, со вздохом облегчения бросился в кресло. Корнелиус со своим стулом последовал за ним.
II.
Час спустя наши друзья кончали ужинать и, облокотившись на стол, презрительно слушали, как наружи свирепствуют ветер с дождем.
Вот, сказал Корнелиус, самое лучшее время во всем дне. Добрая бутылка белого кюрасо, хороший табак, затопленный камин, да болтовня с добрым приятелем. Что может быть лучше этого? Не правда ли, Христиана?..
Христиана подавала на стол тяжелый каменный кувшин и старинные рюмки на тонких ножках. Услышав, что Корнелиус произнес ее имя, она покраснела, но ничего не ответила. Она все еще дрожала и не могла оправиться от испуга.
Христиана (пора вам это сказать) была молодая девушка, воспитанная из милости в доме нашего друга Бальтазара, и я прошу у вас позволения рассказать ее историю так быстро, что вы не успеете соскучиться.
Немного спустя после смерти своего мужа госпожа Ван-дер-Лис, мать Бальтазара, была раз у обедни. Вдруг она почувствовала легкое прикосновение к своему платью и, думая, что кто-то подбирается к ее кошельку, она ловко захватила на месте преступления руку вора. Это оказалась рука маленькой девочки, крошечная, розовая, нежная ручка. У госпожи Ван-дер-Лис даже слезы на глазах навернулись при виде того, что такое маленькое дитя уже стоит на пути преступления. Первым движением ее было из жалости отпустить ребенка, вторымиз великодушия удержать его у себя. Добрая женщина остановилась на последнем решении. Она увела к себе маленькую Христиану, которая плакала из боязни, что ее побьет ее тетка. Госпожа Ван-дер-Лис утешила ее, разговорилась с ней и узнала достаточно, чтобы понять, что ее отец и мать были из числа бродячих акробатов, посещающих все храмовые праздники, что сама девочка с самого юного возраста была обучена балаганным штукам, что отец ее убился, выполняя какой-то трудный номер, мать умерла от нищеты и что так называемая тетка была мегера, колотившая бедную девочку и, в ожидании лучшего, обучавшая ее воровству. Я не знаю, знавали ли вы госпожу Ван-дер-Лис, это была такая же добрая женщина, как и сын ееславный малый. Она удержала у себя ребенка, на которого тетка, как вы легко можете понять, не стала предъявлять своих прав, она стала ее воспитывать, учила ее читать, писать, считать; девочка выросла кроткою, скромною, благовоспитанною и хорошею хозяйкой. Когда бедная госпожа Ван-дер-Лис умерла, то ей было, по крайней мере утешением, что вместе со старою кухаркой Гудулой, которая стала глуха и уже плохо ходила, она оставляет своему сыну молодую пятнадцатилетнюю девушку, подвижную и живую, которая никогда не допустит, чтобы огонь в камине Бальтазара погас или чтоб его обед простыл и у которой к празднику всегда было в запасе тонкое столовое белье и серебро. При этом она была любезна, обходительна, кротка, красива; таково было, по крайней мере, мнение Корнелиуса, который открыл в ее глазах молнии, интересные совсем с другой точки зрения, чем молнии третьего класса Но тсс!.. Я останавливаюсь, чтобы не злословить.
Я могу, впрочем, прибавить, что Христиана благосклонно относилась к снабжавшему ее хорошими книгами Корнелиусу. Для молодого учёного гораздо более подходящею женой могла быть такая хозяйка, как Христиана, чем самые прекрасные городские куколки, которые зачастую ничего не стоят. Но в этот вечерь гроза, по-видимому, парализовала язык молодой девушки. Она отказалась занять место за столом, где по обыкновению стоял и ее прибор Под предлогом прислуживания двум друзьям, она ходила взад и вперед по комнате, плохо слушала что ей говорили, отвечала некстати и крестилась при каждом блеске молнии, вплоть до того времени, когда Бальтазар, обернувшись, увидал что ее нет и подумал, что она ушла к себе в комнату. Несколько минут спустя он пошел и приложился ухом к двери комнаты, выходящей в залу, рядом с кабинетом. Ничего не слыша, он окончательно убедился, что молодая девушка легла спать и, набив трубку, снова присел к Корнелиусу.
Что с ней сегодня делается? сказал Корнелиус, указав рукой на комнату молодой девушки.
Это все от грозы, отвечал Бальтазар. Женщины ведь так боязливы.
Если б они не были таковы, друг Бальтазар, то нам на долю не выпадало бы величайшее счастье охранять их как детей в особенности ее, такую маленькую, нежную!.. Право, я не могу смотреть на нее без слез, она так мила, так добра, так нежна!.. Милое дитя!
Э, э, господин Корнелиус, возразил с улыбкой Бальтазар, да вы почти так же увлечены Христианой, как и молнией!
Корнелиус слегка покраснел и пробормотал:
Это вовсе не одно и то же!
Ну, конечно отвечал, расхохотавшись, Бальтазар и, дружески взяв за руку Корнелиуса, сказал с той сердечною улыбкой, которая невольно заставляла всех любить его. Послушай, неужели ты думаешь, что я не замечаю того, что делается вокруг меня. Да ты забавляешься не только пусканием змея на Амстеле, большое дитятко, ты играешь еще и в волан с Христианой причем вы перекидываете друг другу ваши сердечки.
Почему ты это думаешь? пробормотал смущенный ученый.
Да вот целые три месяца, друг Корнелиус, и я не думаю, чтоб это делалось только для моих прекрасных глаз целые три месяца ты два раза на дню приходишь сюда: в полдень, когда отправляешься на свои занятия в зоологический сад, и в четыре часа, когда возвращаешься оттуда.
Да ведь это самый кратчайший путь, робко возразил Корнелиус.
Да, чтобы заставить полюбить себя
Но
Послушай, продолжал Бальтазар, не слушая его, давай рассудим: Христиана не похожа на других молодых девушек. Я тебе отвечаю, что и сердце ее и головка настолько разумны, что вполне могут оценить такого учёного, как ты. Ты пожимаешь ей ручки, справляешься об ее здоровье, снабжаешь ее книгами, которые она поглощает. Ты читаешь ей целый трактат по химии по поводу пятна на платье, по естественной историипо поводу горшка с цветами или по анатомиипо поводу кошки!.. Она слушает тебя самым внимательным образом, смотрит на тебя во все глаза, и ты хочешь, чтобы между двадцатипятилетним профессором и восемнадцатилетнею ученицей не замешалась любовь?
Ну, хорошо, я люблю ее, решительно отвечал Корнелиус. Что же ты намерен предпринять по поводу этого?
А ты?
Я хочу жениться на ней.
Ну, так и говори!
Да я так и говорю!
Ну, так поцелуй меня, воскликнул Бальтазар, и да здравствует веселье! Я тоже женюсь.
Ого!.. воскликнул с удивлением Корнелиус.
Да, продолжал Бальтазар с увлечением влюблённого, не видящего и не слышащего ничего кроме самого себя, я женюсь на дочери банкира Сусанне Ван-Миелис.
Корнелиус сделал жест, долженствовавший выразить изумление и восторг. Бальтазар продолжал:
Заметь, Корнелиус, что вот уже шесть лет, как я страстно люблю ее. Но ведь Сусанна, в настоящее время признанная дочь крупного банкира, была тогда его незаконною дочерью, ее мать была так бедна, что обе они приходили к нам шить платья. Помнишь ли ты это?.. И если бы я попробовал в то время громогласно заявить: «Вот моя жена!», то-то поднялся бы крик в моей семье. И я говорил сам себе потихоньку: «Придет время!.. Придет время!..» И вот это время настало. В один прекрасный день Сусанну с матерью посадили в карету и лошади помчались! Этот старый эгоист Ван-Миелис, не хотевший никогда видеть своей дочери, встретил ее случайно; он был тронут он говорит, что почувствовал угрызение совести, но я думаю, что ему просто понадобилась нянька, которая стала бы ухаживать за ним во время приступов подагры. Ну, да как бы там ни было, ты знаешь конец не хуже меня. Прошлою зимой он умер, оставив своей дочери одно из крупнейших состояний во всем городе.
Самое крупное сказал с серьезным видом Корнелиус.
Вот это-то обстоятельство, что она стала слишком богата, и раздражало меня, и мешало мне видеться с моею Сусанной. Можно было бы подумать, что я добиваюсь ее денег. Ты не можешь себе предоставить, какая масса народа стремится теперь жениться на ней. Первый раз после того как ее обстоятельства переменились, я встретился с нею в зоологическом саду. Ее окружало с полдюжины господ разного возраста. То-то они были любезны и внимательны к ней Я никогда бы не посмел подойти к ней. Но, право, она сама меня позвала: «Так вот как, господин Бальтазар, вы даже не желаете кланяться вашим старым друзьям?» Я рассыпался в извинениях Остальные кавалеры посмеивались исподтишка, но когда она взяла меня под руку, а ее мать пригласила меня обедать к ним, они перестали смеяться: их ведь не пригласили И какой вечер я провел тогда!.. Боже! какой прекрасный вечер!..
Ну и затем?.. сказал Корнелиус.
Затем я уже почти не покидал их дома. Я как безумный любил ее, но никогда бы я не сказал ей ничего, ее мать заставила меня высказаться Ты знаешь, она славная женщина и любит меня за то, что я был с нею очень вежлив, когда она еще была бедна. Раз, провожая меня, она сказала мне: «Да объяснитесь же, г. Бальтазар, ведь вы гораздо лучше, чем весь этот народ, и я так была бы счастлива, если бы могла назвать вас моим сыном!..» Это заставило меня решиться, я собрался с духом и в тот же вечер, оставшись вдвоем с Сусанной, я высказался По-видимому, она отчасти ожидала этого, но это не помешало ей также взволноваться, как и мне она покраснела и все-таки продолжала смотреть на меня О! взгляд ее так проникал мне в душу, что все окружавшие предметы заплясали в моих глазах. Наконец она ответила: «Г. Бальтазар, не принимайте в дурную сторону того, что я вам скажу, но уверяю вас, что с тех пор как я стала богата, я очень несчастна. Я теперь не умею различать, кто меня любит и кто не любит. Я вижу вокруг себя столько обожателей, что начинаю сомневаться во всех; но я скорей брошу все мое богатство в Амстель, чем выйду замуж за человека, которого я заподозрю в низких расчетах!» Ты понимаешь, что я не мог удержаться от возражения. «Я отлично знаю, сказала она, что вы не принадлежите к числу таких людей, г. Бальтазар Это было бы слишком печально!.. Но этого недостаточно: я сейчас скажу вам то, о чем я мечтаю. Я желала бы выбрать себе в мужья человека, который любил меня еще тогда, когда я была бедна Вот в его любви я была бы твердо уверена и сумела бы отплатить ему тем же!..»
«Но в таком случае, воскликнул я, ведь это я вот уже шесть лет, как я люблю вас, и если я никогда не осмеливался высказать вам это, вы все-таки легко могли это заметить!»
Она кротко отвечала мне: «Да, может быть»
И продолжала смотреть на меня с таким странным выражением Я ясно видел, что она от всей души рада была бы поверить мне, но не решается.
«Послушайте, снова начала она, хотите ли вы, чтоб я убедилась в истине того, что вы говорите? Помните ли вы, как однажды летом я с матерью работала у вас? В сад принесли новые цветы».
«Как же, отлично помню, это были орхидеи».
«Да, и мне позволили пойти с вами посмотреть эти цветы. Их было множество и притом самой оригинальной формы!.. Один походил на бабочку, другой пафосу, третий представлял из себя какую-то маленькую фигурку, но один в особенности затмевал собой остальные, и из десяти цветков на одном и том же стебле ни один не походил на него, он представлял из себе что-то в роде розового сердечка с двумя голубыми крылышками с каждой стороны!.. и этот розовый и голубой цвета были так красивы!.. Я никогда не видала ничего подобного. А затем!..»