Р. S. Вряд ли мои теперешние дела дадут мне или моим сотрудникам досуг и силы заняться делом, с которым, если оно того стоит, Вы легко справитесь и без нашей помощи.
Со всегдашним моим почтением,
инспектор Лестрейд».
Ха-ха-ха! весело рассмеялся Холмс.
Я же никак не мог разделить этого заразительного веселья.
Вы что же, Ватсон, не рады?
Не понимаю, Холмс, чему тут радоваться?
Я был растерян и совершенно сбит с толку, оттого, что внутри меня яростно боролись надежда и отчаяние.
Ах, Ватсон, милый вы мой тугодум! Да разве мало поводов радоваться? Поработали мы на славу и совесть наша должна быть чиста. Преступник давно и чистосердечно раскаялся в своих грехах, искупил их годами примерной жизни и той преданностью, усердием и отвагой, с которыми действовал на благо правосудия, защищая наследника своего хозяина и всех домочадцев от грозившей им смертельной опасности. В конце концов, он освободил мир от одного из самых подлых негодяев наших дней и помог Фортуне обезвредить другого. Так что успокойтесь дружище.;Уж если Скотленд-Ярд списал со счетов самого Билла Читателя, то что говорить про никому не известного Уильяма Нортинга. Да и от кого бы они могли о нем узнать? От преданных Джонсонов? Но те и не заметили подмены. От миссис Нортинг верной его жены? Смешно и подумать. От нас с вами? Но разве мы не будем соблюдать тайну исповеди Билла Читателя? А уж от Эдда Пуделя им и подавно ничего не узнать. Что же касается Фредди и мистера Торлина, то молодые люди находятся в полном неведении относительно всего этого и должны, я думаю, в нем и оставаться. Так что взбодритесь, Ватсон и не волнуйтесь напрасно за нашего «конкистадора.».
Я уже не волновался, я сиял.
Отчет я составил правдивый, и если сам Лестрейд не заинтересовался этим делом, что ж тогда говорить о Скотленд-Ярде вообще? Кажется, с моей стороны было сделано все возможное, чтобы его заинтересовать
Я непроизвольно улыбнулся этому неприкрытому лукавству, вспомнив совершенно невообразимую, просто сумасшедшую выходку моего друга:
Сказать по совести, Холмс, одно только словечко «фантасмагорический» в сочетании с «парадоксальный» способно было довести до белого каления такого здравомыслящего и практического человека, каким является инспектор Лестрейд, не говоря уже о всем стиле этого письма
Ах, не придирайтесь к стилю, Ватсон! Вы, писатели, только стилем и озадачены.
Но, согласитесь, Холмс, некоторые моменты все же требовали э-э кое-каких разъяснений
и я бы их э возможно предоставил, если бы наш друг инспектор проявил хоть малейший интерес к этому делу. Однако вместо этого я получил от серьезного человека серьезный совет заниматься пустяками самостоятельно и не отвлекать чрезвычайно занятых скотлендярдовцев.
Может, Холмс, требовалось как-то иначе представить дело?
Иначе? Так разве я не пытался, Ватсон? И притом на чистейшем английском языке, или он его плохо понимает?
Вы что же, Холмс, серьезно полагаете, что нормальный человек способен заинтересоваться этим э
этим бредом пьяного капрала, хотите вы сказать? Конечно способен.
Я же заинтересовался ничуть не меньшим бредом мистера Торлина! Впрочем, образчиком нормы Шерлок Холмс являться конечно же не может.
Да, пожалуй, но я о другом э-э м
Понимаю, Ватсон, вас все еще смущает сомнительность моих действий. Но уверяю вас, друг мой, вы напрасно себя этим терзаете. Рассмотрите все заново и увидите, что правил я нигде не нарушал, наоборот, исключительно точно им следуя просто выиграл. Вот и все. Да и отчет составил правдивый и подробный, в лучших традициях сыскной полиции. Но к сожалению, нет, к счастью, не будем кривить душой, заинтересовать инспектора делом Фатрифортов все же не сумел.
Да уж, не удержался я от улыбки.
Оно и не удивительно. Разве может полоумный сыщик, этот окончательно свихнувшийся Шерлок Холмс заинтересовать своей мышиной возней самого деятельного, проницательного и успешного инспектора Скотленд-Ярда?!
Что ж, Холмс, оставим инспектора при его заблуждениях. Как говорил один патологоанатом: смертельную болезнь вылечить нельзя, но можно не признавать смертельной.
Что нам и остается. Кстати, надо поторопиться предупредить мистера Нортинга, пока он, чего доброго, не сделал непоправимого, не сорвал покрова с вверенной ему тайны.
Холмс быстро написал письмо камердинеру, дал мне его прочесть.
«Уважаемый мистер Нортинг!
Похоже, мне не удалось сколько-нибудь заинтересовать Вашим делом Скотленд-Ярд, хотя я, вынуждаемый долгом, подробно обрисовал его основные детали, за исключением, правда, имен собственных (не желая отвлекаться на частности). И вот, виной ли тому косноязычность изложения, или моя репутация сумасброда, но в деле Вашем не усмотрено ни малейшего состава преступления. Мало того, оно попросту сочтено плодом расстроенного воображения. Моего воображения, разумеется. А поскольку спорить с высшей инстанцией в лице инспектора Лестрейда я не намерен, то советую и Вам не волноваться более об этом деле и НЕ ВОЛНОВАТЬ ДРУГИХ.
Пусть все вернется "на круги своя".
Кстати, и наш здравомыслящий доктор Ватсон придерживается того же мнения.
Желаю Вам со спокойной душой возвратиться к своим обязанностям и как прежде служить хозяину Фатрифорта усердно и беззаветно.
Р. S. Если пожелаете, можете отправить это письмо на хранение в известную Вам контору. Исключительно для истории.
С уважением Шерлок Холмс».
Вызвав соседского мальчишку, Холмс дал ему полкроны и велел срочно отнести письмо на Мортимер-стрит 8, и непременно дождаться ответа. Не прошло и получаса, мальчик вернулся с ответом, простым и коротким.
«Да благословит Вас Бог, сэр! Вас и мистера Ватсона!
Ваш до гроба Уильям Нортинг».
Согласен, Холмс, я и впрямь безнадежный английский тугодум. Как сразу было не оценить этот ваш беспрецедентный э-э фортель. До чего ловко спровоцировали вы зазнайку Лестрейда, с какой легкостью подцепили его на свою удочку и как быстро получили от него желаемое!
И что немаловажно, Ватсон, в письменной форме и с автографом.
О да! На вашем месте, Холмс, я бы завещал этот автограф
Это кому же?
Музею Скотленд-Ярда!
Прекрасная идея, друг мой, только, боюсь, не смогу ею воспользоваться, иначе та братская обеспокоенность моим предосудительным образом жизни, которую явил инспектор Лестрейд в этом письме, станет достоянием широкой публики и, бросив мрачную тень на бедного сыщика-любителя, оставит в веках весьма искаженный его портрет. А я слишком уважаю историю, во всяком случае историю криминалистики, чтобы допустить подобное.
Однако, Холмс, до чего же высокомерно поучает он вас со своих профессиональных высот. Будто самого скромного любителя. И это невзирая на свои беспрерывные неудачи и ваши постоянные блистательные победы! Просто диву даешься!
Ничего удивительного, друг мой, если взять во внимание то, что свои беспрерывные неудачи он считает случайными. Как, впрочем, и мои достаточно регулярные победы.
Ха-ха-ха!
Но я не шучу, Ватсон, это вполне закономерно. Любитель безалаберный, непредсказуемый, досужий в глазах вечно занятого профессионала и был и будет человеком несерьезным, странным и даже вредным. Это отношение ремесленника к художнику. И один от другого отличается вовсе не степенью совершенства, как многие думают, а только отношением к делу. Ремесленник всегда задается вопросом: что я буду с этого иметь, ведь ремесло его кормит, и он привык смотреть на него, как на дойную корову. Художник же задается совсем другими гораздо более возвышенными вопросами. Любой профессионал, какого бы класса он ни был, всегда стремится заработать на своем деледеньги, престиж или другую какую-то выгоду. Он всегда корыстен. Корыстен и деловит. И если корову можно доить, то ее следует доить возможно чаще. Профессионал никогда не идет на риск все из тех же соображений выгоды, предпочитая пользоваться отработанными приемами и готовыми шаблонами. Он всегда приземлен. Любитель же, напротив, далек от расчета. Он рад вложить в любимое дело и деньги, и время, и силы, и душу. Это созерцатель и новатор который не боится рисковать, потому что не боится и разориться ради любимого дела. Не боится тратить время и силы, всего себя на эксперименты и поиски. И не случайно трезвый и расчетливый профессионал так презирает любителябескорыстного, непрактичного, безоглядно влюбленного в свой предмет. Просто он неосознанно презирает то, чего не может себе позволить.
Любой профессионал на моем месте, услышав сон учителя, небрежно отмахнулся бы от подобной фантасмагории, мол, стоит ли тут и порох тратить.
И я бы мог отмахнуться. Но безоглядно тратить порох в охоте за тайной и есть моя настоящая профессия, а в этом деле я сразу учуял таинственного зверя в таинственных дебрях и приготовился истратить на него весь свой порох.
Глава девятаяЭлементарно Ватсон
Вскоре после славного завершения дела и после решительной отповеди Лестрейда, когда Холмс благодушно почивал на лаврах, а его многострадальная нога также благодушествовала на ковровой подушке, я решил воспользоваться случаем.
Послушайте, Холмс, у меня к вам просьба: во время расследования вы мне мало что объясняли и это понятно. Так ответьте теперь на мои недоумения. Не для себя только прошу, но, смею думать, и для истории.
Холмс хмыкнул, приосанился, насколько позволяла лежащая на подушке нога, и отвечал в своей обыкновенной полушутливой полунадменной манере:
Мне не интересно лично вам, Ватсон, открывать мою «кухню», все равно скажете свое любимое: «Ах, как все просто!», но ради старушки истории я готов на любые жертвы. Мы все у нее в долгу. Задавайте же ваши вопросы, дорогой друготвечу на все!
Я радостно потер руки:
Расскажите про перстень! Ведь это, кажется, самая неоспоримая улика.
О, это целая история, и для полноты картины требуется рассказать ее со всеми подробностями и в лицах.
Чего же лучше, Холмс!
Тогда слушайте. Наутро, после приключения у пропасти, пока вы, мой дорогой, сладко почивали в «Зеленой овце», я не поленился спуститься в долину и поговорить со стариной Айком тет-а-тет, так как еще в трактире понял, что знает он больше, чем говорит. Старик, похоже, не удивился моему интересу, говорил охотно и уже не озирался по сторонам, ведь свидетелей здесь не было, а если бы таковые и объявились, видны были бы уже за милю. Мы сидели на краю долины, на поваленной сосне, вокруг мирно паслись козы, рядом лениво, помахивая хвостом, прогуливалась флегматичная дворняга по прозвищу Булет. Если бы пули летали с такой скоростью, с какой передвигалась эта, их легко можно было бы ловить руками, притом без малейшего риска обжечься. Заговорил пастух без всякого предисловия, как будто вчерашний наш разговор и не прерывался:
Скажу вам, мистер, а вы послушайте старика Айка, я слышал крик.
Крик?
Да, страшный крик.
?!
Да-да, а потом и эхо! Страшное эхо страшного крика, прошептал он, вытаращив глаза, будто только этим и мог доказать свою правдивость.
А откуда он доносился?
Откуда же еще, из пропасти, вестимо. Ночью я у костерка, а козочки в пещерке ночуют, так их сторожить способней. Как услышал я крик, екнуло во мне сердчишко, ямолиться. Луна была самая что ни на есть яркая, и при желании можно было бы что и увидеть, да только желания такого у меня не было! А потом вдругэхо, да еще, пожалуй, пострашнее того крика. Не иначе дьяволы кого-то в ад потащили. Кабы и нас, грешных, не сцапали за кумпанию. А вой тот нечеловеческий продолжался почти до утра. Ровно из-под земли приглушенный, но слышимый и оттого особенно жуткий. И верьте не верьте, такого страха я отродясь не терпел.
Вдруг старик забегал глазами и, будто предупреждая мои дальнейшие расспросы, торопливо сказал:
Нет-нет, больше мне прибавить нечего.
Я вытащил крону и подбросил ее на ладони. Глаза пастуха блеснули, но он, быстро отведя их от соблазна, уставился в землю. Я молча закурил.
Понимаете, сэр, есть вещи подороже денег, сказал он назидательно.
Это что же?
Покой и свобода!
Согласен. Но ни на вашу свободу, дружище, ни на ваш покой я не посягаю.
Вы, может, и нет, а те, кто придут после вас
А кто придет после меня?
Те, кто будут его искать. Может, родня, а может, молодцы из Ярда, почем мне знать? Но они душу из меня вытрясутэто я знаю точно, и ваши денюжки тогда мне не помогут. Но, подумав, крону он все же взял.
Я достал соверен и предложил:
Давайте договоримся так: вы мне скажете все начистоту, а если у вас возникнут какие-либо трудности с полицией, вот вам моя визитная карточка, но с одним условием: про то, что я был здесь, никому не болтать. Никому! Ну как?
Это, без сомнения, джентльменское предложение, и его нельзя не оценить, опасливо пробормотал старина Айк, беря соверен, достал из-за пазухи очки и, потерев их о дырявый свитер, принялся по слогам читать мою визитку. Шер-лок Хо-л-мс???!!! взвизгнул он и уставился на меня во все глаза.
Я улыбнулся и кивнул.
Да неужто правда?! В наших-то краях? Он ударил себя по коленям и присел.
Истинная правда.
А тот, значит смешливый рыжеусый не враг бутылки сочинитель доктор Ватсон???!!!
Я вторично кивнул. Он развеселился, как мальчишка.
Так вы про нас слышали? подивился я.
Слышали? Про вас-то? Ха! Да про вас у нас только глухие старухи не слышали да грудные младенцы. Наш Бобби кажный раз гоняет на велисопеде на станцию за приложением к «Таймсу», где Баскервилья ваша пропечатаная, и читает нам вслух. Да мы чуть не наизусть знаем про все ваши случаи и таинственные истории и все их в папочку складаем. И про пестру ленту историю жуткую, и про нарисованных человечков, и про Месгрейвов подвальчик, и про Наполеоновы головы, и про отчаянную велисопедисточку, и про таинственны зернышки, и про гнусного Мильвертона, и про инженеров отчекрыженный палец, и про подлеца-москательщика, и про сиренову сторожку удивительную и прочая и прочая
Он скороговоркой перечислял наши старые дела, Ватсон, быстро и привычно, как торговец на рынке свой товар. Кстати, я сильно пожалел, что вас нет рядом. Кажется, я впервые до такой степени оценил ваш огромный труд и недюжинный талант. А старик продолжал болтать:
Не сомневайтесь! Мы все помним. А вы, небось, думаете, безграмотна провинция! Мы и потретики ваши из газет вырезываем, ножинками аккуратенько, и в альбомчик вклеиваем. Все чин-чином! Провинция дорожит и пустячком! Это столичного воображалу ничем не проймешь А вот, простите, чего я еще добавлю, деликатнейшим манером, на потретиках вы не такой От того и не признал вас.
Это как же не такой?
Не такой, прошу простить, как в жизни. Там вы, нет слов, отменно презентабельный, однако в жизни поодушевленней будете. Возвращаю вам крону. Я же не грабитель с большой дороги! А соверен, пожалуй оставлю.
Но я отклонил его великодушный жест, сказав, что он может угостить своих приятелей за мой счет.
Так как же я им про вас-то скажу, коли вы болтать не велите?
А скажете, мол, были здесь на отдыхе Шерлок Холмс с доктором Ватсоном, любовались природой и замком, в «Серые пальцы» зашли выпить хересу и укатили в Лондон.
На Бейкер-стрит!
На Бейкер-стрит. Но более ни гугу!
Само собой. Боле ни гугу! А визиточку-то можно показать?
Сколько хотите.
Ну, тогда порядочек! И вы не беспокойтесь, я не сболтну и пьяный. Если Айк Бут вам пообещался, значитмогила! Будьте уверены. И, привязав полусонную Пулю к дереву, чтоб не мешалась под ногами, повел меня на край поля показать свою захороночку. Я нарочно прикрыл ее камнем, чтобы лисы не пожрали или вороны не расклювали.
Мы откинули камень, разворошили ямку палочкой Не буду описывать, во что превратилась оторванная кисть руки, пролежав больше суток в земле, но то, что я разглядел на пальце, стоило этой эксгумации Айк Бут брезгливо скривился:
Видел я эту цацку, она-то, верно, и прельстила птицу. Но не меня! Знатная вещичка.
Я кое-как снял «цацку» с мертвого пальца, сполоснул в ручье, обтер об травку.
Это и впрямь была знатная вещицамассивный золотой перстень старинной работы с бриллиантами и изумрудом.
Забирайте эту чертовину себе, если угодно, а нет, так закиньте подальше в ручей, а то я уж вторые сутки об ней думаю и ночью она мне снится и голос какой-то сурьезный меня частит, мол, дурень ты, Айк Бут, каких на свете нету! Эдакую бросил дорогую вещь! А только я слышал, как черти того бедолагу в ад тащили, и как он до утра-то упирался, так что мне эдакого богатства, спасибочки, не надо!
Что ж, возьму эту чертовину, ну а коли кто будет о ней расспрашивать, посылайте его прямо на Бейкер-стрит.