Да, Холмс, картина, вами написанная, приводит в содрогание Но все же, как вы могли заранее это знать, ведь тогда у вас не было даже и перстня? Полагаю, это была всего лишь догадка?
Вы забываете, Ватсон, кое-что у меня уже было великолепный замок над пропастью, загадочный злодей из сна, не менее загадочный персонаж в зеленых очках и старинном камзоле, был чей-то душераздирающий вопль в ночи. То есть все составляющие мрачного действа шекспировского размаха: декорации, может быть, лучшие во всей Англии, многообещающие актеры, запутанный сюжет и, главное, накал трагедии, предчувствие той роковой катастрофы с которым и пришел к нам учитель. Разве не вправе был я ждать чего-то под стать всему этому и от самой развязки?
Я полагаю, это шутка, Холмс? Мрачная, но шутка?
Моя реплика явно раздосадовала Холмса, потому что, вздернув подбородок, он произнес без тени улыбки:
Та самая шутка, Ватсон, в которой большая доля правды.
Что ж, похоже, что и в наш такой приземленный век мой удивительный друг умудрялся оставаться романтиком.
Эпилог
Как-то прогуливаясь с Холмсом по Лондону, мы присели покурить на скамейку Кавендиш-сквера, тем охотнее, что денек был изумительно сухой и теплый, а сквер на диво пустой.
Знаете, Холмс, теперь, когда с этим делом покончено, я невольно сравнил его с предыдущим. Как писатель, конечно. Сравнил, так сказать, двух ваших «героев». Хромого лекаря с Билом Читателем. И нашел интересные параллели.
Любопытно послушать!
Вот первый из них Джек Вестерберд. Кто он? Человек из хорошего общества, наделенный многими талантами, изначально поставленный судьбой в самые выгодные условия для того, чтобы эти таланты преумножать. Однако, вопреки всему он начинает культивировать в себе зло, кажется, вовсе несвойственное его благородной природе. И доходит в этом до мыслимых пределов, вконец разрушая свою личность. Превращаясь в ужас всего Лондона, в Хромого лекаря.
В противоположность ему Бил Нортинг будучи еще подростком скатился на самое дно общества и донельзя ожесточившись окончательно уже закоснел во зле. Но вот, этот бандит, знаменитый бандит, за голову которого назначена изрядная награда начинает, вдруг, титаническими усилиями выгребать против течения. Вопреки всему! И преуспевает в этом. Не стану вдаваться в детали, которые вам известны лучше чем кому бы то ни было. Скажу об одном. Каждый из этих людей бросил вызов своей среде и своей судьбе. Каждый из них будто взращивал в себе некоего двойника, точнее, антипода, изо дня в день потакая ему во всем, ломая ему в угоду свои принципы и привычки. А потом антипод этот вдруг вырос да и пересилил! До неузнаваемости изменив личность и того и другого. Одноготак, другогоиначе.
Что ж, Ватсон, похоже Стивенсон произвел на вас глубокое впечатление. Или это Уайльд?
Вы все смеетесь, Холмс.
Совсем чуть-чуть, и не столько над вами, друг мой, сколько над нынешней модой объяснять все психологические проблемы раздвоением личности.
Так вы, Холмс, против психоанализа?
Что вы, Ватсон, могу ли я быть против какого бы то ни было анализа? Но продолжайте, пожалуйста.
Продолжу. Иной скажет: Джеку Вестерберду не повезло, он полжизни провел в инвалидном кресле, озлобился и так далее. Допустим. Но ведь судьба смилостивилась же над Хромым лекарем и даровала ему шанс. Но это не пошло ему на пользу, и, поднявшись с инвалидного кресла, он стал еще хуже, чем был. А вконец озлобиться была возможность и у Била Нортинга за столько-то лет в банде. Разве не мог он поступить так, как подучал его поступить Бен Глаз, а именно, воспользовавшись своим положением, похитить наследника, взять огромный выкуп, а потом убить и всех свидетелей. Дело для бандита не новое. Ну, а с богатствами Фатрифортов Бил Читатель мог бы вознестись так высоко, как никому и не снилось, и легко замести все следы. Но однажды переродившись, он предпочел оставаться всего лишь слугой. Верным слугой своему благодетелю. И заметьте, даже угроза тюрьмы не заставила этого человека покривить душой.
Нет, Фортуна даровала им вполне равные шансы
прогуливаясь с Холмсом по Лондону, мы присели покурить на скамейку Кавендиш-сквера, тем охотнее, что денек был изумительно сухой и теплый, а сквер на диво пустой.
Что ж, этот психологический этюд не лишен интереса.
Да уж, психология преступника как будто должна интересовать сыщика, вспылил я, задетый за живое подобной сухостью.
Согласен, Ватсон, но увы, как не интересна психология сама по себе, все же это не точная наука, чтобы можно было на нее опереться в расследовании. Вот задним числом уяснить себе кое-какие моменты с ее помощью очень даже можно. Помните, например, когда в саду мы беседовали с камердинером, как с лордом Фатрифортом Ведь я был загипнотизирован этой гениальной игрой. Хотя, конечно, это было что-то большееперевоплощение, внутренне очень сродное актеру. И ведь отметил же я шрам в виде двух когтей на шее мнимого лорда. Шрамы я фиксирую машинально как возможные приметы. Но все-таки не вспомнил, кто и что говорил мне про такой шрам, и уверяю вас, Ватсон, лодыжка тут ни при чем. Мы иной раз боимся разрушить впечатлившую нас иллюзию от спектакля, оттого и не спешим за кулисы. Вот и учитель сказал, что похожий шрам видел у лорда, но, кажется, с другой стороны. Если бы он хотел, то легко бы догадался, кто есть кто! Но в глубине души, в подсознании, как теперь выражаются, он не хотел таких чудовищных разоблачений. Потому даже гипноз не заставил его это припомнить. Наша память, Ватсон, как напарник в бридже, всегда нам подыгрывает. Мы с легкостью забываем то, о чем помнить нам невыгодно и с такой же легкостью выуживаем из памяти ничтожные мелочи, если они нам льстят. Учитель, сам того не зная, был просто под обаянием личности камердинера, как тот, в свою очередь, под обаянием лорда Фатрифорта. Поэтому в глубине души был убежден: раз его кумир поступает так, а не иначезначит, так и надо. Уверен, Ватсон, дело в этом. Память наша как фантик с картинкой: вот скатали фантик в шарики нет картинки. И хотя она тут, но ее не видно! А расправь фантики она опять видна. Только вот что любопытно один шарик мы хотим расправить и рассмотреть, а другой, такой же, отчего-то нет.
Да, в психологии теперь открывают много любопытного.
Меня в основном интересует психология преступника.
Ну, а меня, психология сыщика, заметил я улыбаясь.
Покинув сквер, мы вскоре очутились на Мортимер-стрит и дойдя до особняка Фатрифортов, решили уж свернуть в тот памятный нам тупик моего дебоширства. Я не был здесь с того самого вечера, когда волею судеб устроил для лондонцев свой сольный концерт, потому и ожидал уже уколов совести или чегото подобного, но вопреки ожиданию отделался только легкомысленным удивлением протрезвевшего кутилы "Эко ведь меня занесло вчера!"
Сквозь чугунную ограду желтел осенний сад.
Стойте, Ватсон, слышите?
Я прислушался. Из сада Фатрифортов доносилось какое-то бравурное пение, сопровождаемое странным бряцанием. Правда, по сравнению с моим тогдашним пением, это можно было бы назвать лишь умиротворенным мурлыканьем.
Холмс живо отреагировал:
Похоже, Ватсон, это тихое местечко вдохновляет людей на публичные выступления, только послушайте. Я вслушался.
Лишь с одним сравню я дружбу настоящим благом
Плыть по морю штормовому под пиратским флагом!
По морю, Бил, по морю Бил,
под пиратским флагом!
Ие-хо-хо, Бил, ие-хо-хо!
под пиратским флагом!
Тут из-за кустов выскочила самоходная коляска и дребезжа покатила по желтой листве кудрявого инвалида. Остановившись у пышно разросшегося куста боярышника, гигант вытянул свои ручищи, прищурился, клацнул раз-другой большими садовыми ножницами, сдвинул набекрень белый пикейный картуз и, возобновив свое прерванное пение, бодро покатил дальше.
Когда бывший бандит скрылся из глаз, Холмс усмехнулся:
Что ж, Ватсон, никогда не слышал такого краткого и точного восхваления дружбы. А главное, такого восхитительно-жизнерадостного пения. «Лишь с одним сравню я дружбу настоящим благом, плыть по морю штормовому под пиратским флагом!» Не про нас ли это, Ватсон!?
Ну, уж под пиратским флагом мы с вами, Холмс, не часто плаваем.
Зато очень часто за пиратским, друг мой, а это несравненно лучшее.
Для нас, пожалуй.
Думаю, и для Била Читателя это лучше, да и для Эда Пуделя тоже раз он поет.
Весь обратный путь мы, как школьники, сбежавшие с уроков, болтали всякий веселый вздор. А когда пришли домой, нас ждал еще один и уже последний сюрприз, касающийся дела Фатрифортов.
Теплый солнечный денек неожиданно закончился холодным и промозглым вечером, когда особенно ценишь уют, чай с ромом и мирные домашние занятия. Мы были поглощены каждый своим делом. Холмс пополнял новыми сведениями свою уникальную картотеку, миссис Хадсон, судя по запахам, долетавшим до нас, готовила грибной соус для картофельных котлет, а я составлял план повести под названием «Страшная комната», припоминая детали этой несравненной эпопеи, когда раздался звонок. Минуту спустя миссис Хадсон доложила:
Мистер Торлин.
О! Просите!
Молодой учитель, загорелый и сияющий, вошел в гостиную.
Здравствуйте, мистер Холмс! Здравствуйте, доктор Ватсон! Памятуя ваше приглашение посетить вас как-нибудь, решил вот зайти. Надеюсь, не помешал
Нисколько, присаживайтесь. Мы очень рады.
Воспользовавшись случаем, пока Холмс давал распоряжения миссис Хадсон и не отнял у меня инициативы в разговоре, я задал нашему гостю тот единственный вопрос, на который пока не получил ответа ни от него, ни от Холмса.
Вот чего я не могу взять в толк, мистер Торлин, почему это вам тогда приснился именно Одноглазый?
Да, да, Ватсон, это очень интересный вопрос живо отозвался Холмс с другого конца нашей гостиной, но, думаю, ответ на него не так уж и сложен: наш друг где-нибудь да видел его, но потом, возможно, из-за страшного падения под копыта лошади позабыл. Уверен, что недалек от истины.
Вы совершенно правы, мистер Холмс! воскликнул учитель, обведя нас загадочным взглядом, собственно, с этим я к вам и шел.
Любопытно послушать.
Но давайте уж объясню все по порядку. Не далее как вчера я побывал на сеансе гипнотизера, вернее, гипнотизерши. Это весьма знаменитая личность из Парижа
Кто именно: Леруа? Монфаз? Жанвилье?
Не угадали, мистер Холмс
Думаю, это мадам Гвиньоль? поспешил я продемонстрировать свою осведомленность.
Совершенно верно, доктор Ватсон.
Как? «неужели и Саул во пророцех?» Она же всего лишь гадалка, подивился Холмс.
Времена меняются, дорогой Холмс, теперь ни гадалок, ни ворожей, ни колдунов нет, только гипнотизеры, спириты, в крайнем случае, психоаналитики. Я не большой знаток подобных вещей, но мне попалась брошюрка, повествующая о деятельности этой дамы и я просветился на ее счет.
Вот и я в точности так же! оживился мистер Торлин, теперь в каждой лавке вам предлагают такие брошюрки.
Да что там, в лавках! воскликнул я запальчиво, на днях мне попалась заметка в одном солидном медицинском журнале в разделе психологии. Представляете себе заголовок: «Реклама и подсознание»! Так я, признаться, зачитался!
Вот о подсознании-то я и хотел сказать, извините за это новомодное словцо, но теперь без него никто, кажется, не хочет обходиться. Из рекламки я знал, что сеансы мадам Гвиньоль проходят в одном благотворительном обществе, и вот решил сходить. Денег не пожалел и взял билет в первый ряд, чтобы хоть что-нибудь видеть. Я заранее настроился быть предельно объективным. Ведь известно, что к таким вещам у нас относятся или совершенно скептически, или уж совершенно фанатически. Потому, решив составить собственное мнение, я внимательно слушал всю предысторию, как выразилась мадам, ее парапсихологических исследований и всего того, что она сочла нужным поведать публике. Излишне говорить о том, что интерес мой нарастал с каждой минутой и непосредственно перед экспериментом вырос в ту меру, о которой только и может мечтать подобного рода экспериментатор.
Надо сказать, что одета гипнотизерша была весьма претенциозно: сине-зеленое все в блестках платье, павлиньи перья в прическе, множество восточных браслетов с синими и зелеными камнями, слишком крупными, чтобы быть сапфирами и изумрудами. Все это создавало какой-то чуть не цирковой эффект. Самой же замечательной деталью туалета был кулон с изумрудом уж вовсе ненормальных размеров.
Холмс сидел, откинувшись на спинку кресла, прикрыв веки, длинные его пальцы нервно вертели трубку, я же замер, почувствовав, что вот сейчас, наконец, откроется мучившая меня тайна.
Ветер внезапно изменил направление и зазвенел оконными стеклами, и этот несколько неожиданный аккомпанемент усилил фантастическое в рассказе учителя.
Впечатление от голоса гипнотизерши на редкость глубокого и выразительного портила однако, излишняя аффектация, а манерность жестов и движений сильно отдавали театром и я уж опасался, не разразится ли эта «дива» какой-нибудь подходящей к случаю арией. Оттого, наверно, слово «шарлатанство» без конца приходило мне на ум. Вдруг, оборвав себя, как мне показалось, на полуслове, эта экзальтированная примадонна спускается со сцены и прямиком ко мне! Я было встал перед дамой, но она заставила меня сесть властным прикосновением своей, весьма увесистой руки и очень пристально на меня посмотрела. И хотя такая манера у гипнотизеров в ходу, смотреть на нее в упор показалось мне верхом неприличия, и, чтобы избежать неловкости, я непроизвольно опустил глаза и буквально наткнулся ими на гигантский изумруд и уже не мог от него оторваться. Гипнотизерша еще что-то говорила, говорила и говорила, но я уже ничего не понимал, не видел и не слышал и только прекрасный изумруд долго еще кружился в моем сознании или подсознании, уж и не знаю. Почему она подошла именно ко мне? Возможно, почувствовала мою впечатлительность или мой скептицизм, а может просто я был ближе других вот и решила начать с меня.
Не буду отягощать свой рассказ ненужными подробностями того, чем закончился этот сеанс. Скажу о главном. Я пришел в страшное смятение и едва в состоянии был скрыть это, потому что после сеанса вспомнил много такого, что меня в буквальном смысле потрясло. Я вам клялся, что никогда раньше не видел этого «Нельсона», с которым боролся во сне. Так вот, я его видел! Причем видел дважды!
Холмс легким движением руки развеял дым от трубки и едва заметно усмехнулся, учитель же напротив сделался мрачен и напряжен, как будто те страшные воспоминания надвинулись на него грозя новой бедой:
В тот день, заходя в книжный магазин на Харлей-стрит, я разглядел в большом зеркале против двери красавца, который шел следом за мной. Небольшой рост, мальчишеская грация и черная повязка на глазу делали его похожим на Трафальгарского героя. Я прошел в дверь, ожидая, что «Нельсон» этот пройдет следом, и приостановился, желая лучше его рассмотреть, но он только заглянул в магазин и прошел мимо. Купив все нужное и выйдя из магазина, я свернул на Девоншир-стрит, когда на бешеной скорости мне навстречу выкатил кеб. Вы знаете, как носятся по Лондону эти сумасшедшие. Тут кто-то и произнес над самым моим ухом: «Весьма сожалею, месье», и толкнул меня под самые копыта Я мгновенно потерял равновесие, ноги мои подогнулись, но упал я не сразу, а в каком-то сумасшедшем кульбите пролетел мостовую и достиг противоположной бровки тротуара, когда лошадиные подковы были уже в двух дюймах от моего лица. Не знаю, что меня спасло? То ли кебмен успел уже как-то отреагировать, то ли умная лошадка сама исхитрилась меня не задеть, а то ли сказались уроки верховой езды, важным элементом которых является отработка падений. Но в тот роковой миг память зафиксировала множество не относящихся к делу подробностей. Сначала я увидел дорогие коричневой кожи сапожки, потом серый с иголочки костюм, дорогую шляпу, а потом уж и всего господина в перспективе Девоншир-стрит. Он оглянулся только раз, но я хорошо его разглядел и подивился красоте и изяществу этого одноглазого щеголя, который пристально на меня посмотрел своим единственным глазом и улыбнулся А меня, как молния, пронзила мысльэто мой убийца. Ведь в тот момент я не знал, джентльмены, что легко отделался. Сознание стремительно гасло, я был уверен, что умираю И только последний этот миг развернулся предо мною длинной и подробной панорамой. Если бы я захотел, то долго бы мог расписывать ее детали: обод колеса, которое едва меня не раздавило и еще двигалось куда-то в сторону, отполированные подковы на копытах лошади, перевернутые дома, людей, деревья, рыжего кота на сером столбе, тоже перевернутого, множество разнообразных городских звуков и свою собственную руку, которая порхала у меня перед глазами, будто дирижируя этой какофонией тут я как раз долетел до бровки тротуара, стукнулся об нее, повалился на бок и мои очкидрагоценные мои глазаот меня упрыгали. Все разом превратилось в цветной туман.