Я умер! крикнул я напоследок, но как-то неуверенно, как кричит человек своему слуге «Меня нет дома!», завидя в окне нежеланного гостя. Пружина, державшая в напряжении мой разум, ослабла, цветной туман превратился в черный И я потерял сознание.
я подивился красоте и изяществу этого одноглазого щеголя, который пристально на меня посмотрел, своим единственным глазом и улыбнулся, а меня как молния пронзила мысльэто мой убийца
Когда я очнулся, меня окружала толпа.
Какой-то знаток уличных происшествий протянул разочарованно:
Тоже мне, событие, а он жив-живехонек!
Была охота на живого пялиться, поддержал его другой кровожадный зевака.
Очнулся, бедненький! Слава Создателю! облегченно вздохнула впечатлительная дама в зеленом, поднося к глазам кружевной платочек.
Лосадка! Лосадка! Лосадка! верещал толстый розовый малыш, сидя на руках у толстой розовой кормилицы.
Везет же некоторым, хохотнул басовитый студент.
Привратность случая при совпадении обстоятельств! заметил философ в полинявшем цилиндре.
Ве-зу-у-ха! лаконично подытожил какой-то мастеровой почесывая за ухом.
И вот, убедившись, что я живой и почти здоровый, толпа быстро поредела. А меня усадили в кеб, под колесами которого мне не суждено было погибнуть. Молодой полицейский развернул свой новенький блокнот и деловито постучав по нему карандашом принялся опрашивать главного свидетеля. Бедняга кебмен, белый как флаг капитуляции, нес со страху невесть что, не переставая трястись:
Вот, посмотрите, леди и джентльмены, ведь сами лезут не зная куды! Лезут и лезут, прах им в ноздрю! Экие, Гам-ле-е-ты задумчивые! За има не уследишь, так они, и на Биг-Бен взлезут не чухнутся. Посмотрите, господин полицейский, на ихны стеклы толстенные, об брусчатку стукнувшись, не побились! и кебмен, прежде чем передать очки мне, поглядел в них сам и дал глянуть полицейскому.
Чего ж в них разглядеть-то можно? А ничегоничегошеньки! Хомут с оглоблей спутаешь в телескопы эдакие глядя. Жену законную от конного полицейского не отличишь, при всем желании. Плетку мне в глотку ежели лгу. Один туман только и можно разглядеть лондонский! И вот отвечай за таковских, а я человек семейный и у меня девять ртов и мой десятый. Дрожь меня пронзи! Жена, мать лежачая, золовка, пять человек мальчишек, мал мала меньше, и Бетти-пацанка, всем нянька и служанка. Это понимать надобно и в расчет брать! А этим, очкастым мечтателям, парламент должон запретить по улице шастать без сопровожатых людей. Вот мое мнение честного гражданина, исправного налогоплательщика и вопиющего к закону отца семейства! Да живет и здравствует наш король Эдуард сто тридцать три года и еще сколько пожелает его дорогая женушка! Ура-ура!
Я цитирую пред вами, джентльмены, весь этот вздор с тем только, чтобы показать, до какой степени точности память хранит то, что ум давно со счетов списал.
Нет, нет подробности ваши очаровательны, не удержался я от похвалы.
Холмс, в подтверждение моих слов, меланхолично кивнул, не вынимая трубки изо рта.
И все-таки я не понимаю, джентльмены, зачем этот одноглазый толкнул меня? Ведь теперь очевидно, что сделал он это нарочно?
Все ваши страхи, мистер Торлин, имели под собой самую реальную подоплеку. За вами в самом деле следили, и тот, кто толкнул вас под колеса, действительно злоумышлял на Фатрифортов, и чтобы вы ему не помешали, негодяй выбрал для начала самый простой способ от вас отделаться. Ведь падение под экипаж человека в таких очках не вызвало бы особых подозрений. И вы конечно чудом спаслись.
Но, ведь я даже не подозревал
Неудивительно. Лицо этого Нельсона крепко запечатлелось в глубине вашей души, потому выс и поразил зловещий голос ночного гостя, и столь тревожное чувство породило сюжет вашего страшного сна. Потому и боролись вы с этим врагом не на жизнь, а на смерть, и сцена драки дополнилась правдоподобными деталями, куда легко вписались и пропасть и разбитое окно и предсмертный вопль Одноглазого. Но к сожалению, мистер Торлин, это все, что на сегодняшний день я могу вам открыть Остальное, в интересах Фатрифортов, останется тайной. Пусть вас утешит сознание, того, что благодаря вам было предотвращено чудовищное злодеяние. И та казавшаяся неотвратимой беда, которая грозила Фатрифортам, отныне грозить им не будет. Теперь вы можете быть совершенно спокойны и за себя, и за своего подопечного, и за всех обитателей замка.
Но
Никаких но! торжественно возгласил Холмс, поверьте мне, это одно из тех редких дел, разглашение которых не меньшее зло, чем самое преступление. Не любопытствуйте более, дорогой друг, и не пытайтесь приподнять завесу этой тайны. Так будет лучше для всех.
Что ж, я верю вам, мистер Холмс, и благодарен вам за
О нет, я тут ни при чем! Совершенно ни при чем, уверяю вас! Я был всего лишь следопытом, и то недостаточно проворным, который пришел на место, когда все уже было кончено, и по остывшим следам воссоздал всю картину происшедшего; картину той смертельной схватки, в которой старый матерый волк уничтожил бешеного шакала.
И хотя Холмс закончил свой монолог и продолжать по всему не собирался, учитель не пошевелился. Он был погружен в глубокую задумчивость, я же со своей стороны не хотел прерывать столь естественной паузы, ненужными замечаниями, отлично понимая, что части всей этой удивительной головоломки должны встать на свои места и четко отпечатлеться в сознании, не говоря уже об изрядном эмоциональном потрясении которое тоже должно было как-то устаканиться. Все это я испытал на себе не раз. Часы на камине неспешно отстукивали минуты, а мы в этой уютной тишине каждый по своему, приводили в порядок свои впечатления связанные с делом Фатрифортов. Хорошо знакомое чувство: спектакль с блеском завершен, но финальная сцена не отпускает. Хочется немного помедлить, пропитаться до конца тонкой и волнующей атмосферой драмы и осмыслить ее итог. Минуты будто нарочно замедляют ход и занавес не спешит падать. Наконец опомнившись, учитель вскочил с места, сдернул очки, и в глазах его будто сверкнула молния.
Я благодарю вас за все, мистер Холмс, и вас, доктор Ватсон и но тут он осекся, ничего более не сказав.
Холмс протянул свою длинную руку, снял что-то с каминной полки и отдал мистеру Торлину.
Вот, возьмите на память, для вашего альбома.
Это была лучшая, на мой взгляд, фотография и единственная, где мы были сняты вместе, туманным утром на Бейкер-стрит у подъезда нашего дома.
Между прочим, Холмс, вы отдали единственную фотографию, где мы сняты вместе, решил я попенять моему другу, когда мы остались одни.
Неужто, Ватсон?
Увы, это так.
Что ж, дорогой друг, ради вас я готов на любую жертву, завтра же пошлем за Бобом Сэвелом, и он восполнит пробел. У него теперь новое ателье на Эдвард-роуд.
О да, он почтет за честь исправить такой вопиющий недочет. Кстати, Холмс, почему вы так не любите фотографироваться? Вы являете собой редчайшее исключение из общего правила
И, таким образом, становлюсь в один ряд с редкими уродами, преуспевающими аферистами и с суеверными племенами какой-нибудь Патагонии.
Ха-ха-ха! Именно.
Но ведь я и во многом другом являюсь исключением из общего правила, не так ли, Ватсон? И притом, как вы тонко заметили, редчайшим исключением. Потому что думающий человек не может не являться исключением из общего правила.
Я усмехнулся такой заносчивости.
Но все-таки, Холмс, вы не ответили на вопрос, почему вы не любите фотографироваться, хотя на редкость фотогеничны.
Знаете, Ватсон, на фотографию теперь смотрят, как на некий неоспоримый факт. Или на достойный всяческого доверия оригинал, а на живого человека, как на копию, или того хуже, на сырой необработанный материал. Такой взгляд на вещи мне не по вкусу. Живой человек весь состоит из мимолетностей, а фотография улавливает только одну из них, зачастую не самую характерную.
Во всяком случае, отданная вами фотография была явно исключением из этого правила, с сожалением констатировал я.
Возможно, как и все сколько-нибудь талантливое.
Мы одновременно закурили и долго сидели молча.
Слушайте, Холмс, а не устроить ли нам маленькую домашнюю пирушку с шампанским, по случаю блестящего завершения дела?
Против пирушки и шампанского ничего не имею. Только, Ватсон, не называйте это дело блестящим. Я считаю его в большой степени своей неудачей.
Я онемел от удивления.
Неудачей? Вы, Холмс, просто бессовестно кокетничаете.
Нет, Ватсон, кокетничает обыкновенно тот кто боится хвастать в открытую. Я же, как вы знаете, хвастать не боюсь, как не боюсь и ошибки признавать, потому, что с большим с уважением отношусь к фактам. Вот и мое послание Лестрейду нахожу я редким шедевром, а мои промахи в этом деле редкой бестолковщиной. Ничего не поделаешьи то и другое факт!
Да, именно так, Ватсон. Даже со своей любимой картотекой я не сумел вовремя разобраться и отчет ваш выслушал с большим опозданием. Конечно и лодыжка виновата, она здорово сбивала с толку. Боль страшна не столько сама по себе, сколько тем, что обрывая тонкие нити памяти столь важные в логическом построении, сокрушает хрупкие с такой тщательностью возводимые аналитические конструкции, чем вносит в голову катастрофическую путаницу. И это дело запомнится мне как самое сумбурное. Но и самое уникальное во всей моей практике. Даже возможно и во всей истории сыска! Да, да, друг мой!
Я развел руками:
Но все ваши дела по-своему уникальны, Холмс. Рутинными делами вы не занимаетесь
Я о другом, Ватсон. Вспомните, насколько в этом деле все было необычным, даже анекдотичным.
И Холмс только что совершенно серьезный, заговорил вдруг в неподражаемой буффонадной манере подозрительно напоминающей скороговорку Нола Дживса:
С чего все началось, джентльмены, и чем закончилось? Одному сыщику замечу скобках (сверх проницательной и ловкой знаменитости) рассказали сон! Да, да сон! Страшный сон! Но ведь и только. Отчего сыщик этот незамедлительно задалась вопросом, а не таит ли в себе этот сон э-э г-м-м некоего загадочного убийства? Удивляться не приходится, этому жадному до работы фанатику подозрительной может показаться даже пустая шляпная коробка, пересохшая чернильница или испачканный известкой носок. Но в любом убийстве, даже в самом глупеньком, как мы все хорошо знаем из книг, наличествует место преступления, хоть какой-нибудь свидетель и уж как минимум сам убитый. Здесь же ничего этого не было и в помине. Однако нашего джентльмена это нимало не смутило, напротив он так рьяно взялся за дело, что даже вывихнул себе лодыжку. И вы думаете, он отступился? Ничуть не бывало! Не такой это человек! Просто взял да и передоверил все своему другу. Славному другу, благо тот оказался под рукой. И пока его друг занимался делом, сам лишь трубочкой попыхивал сидя в кресле и давая свои указания. И представьте только, несмотря ни на что, преступника они нашли. Точнее это преступник их нашел, неожиданно заявившись по всем хорошо известному адресу с подробным отчетом о своей преступной деятельности. Чем значительно все упростил. А единственную в деле улику и вовсе раздобыла птица! Только принесла ее не сыщику, а пастуху, который не нашел ничего лучше как зарыть ее в землю и наши энтузиасты едва не лишились единственного вещественного доказательства.
Ха, ха, ха! Послушайте, Холмс, если когда-нибудь в Лондоне переведутся преступники и вы останетесь без работы не унывайте, а примите мой совет: идите на сцену. Станете вторым Ирвингом!
Браво, Ватсон! Вы великолепны! Конечно не надо быть тонким наблюдателем, чтобы заметить мою страсть к перевоплощению, но надо быть воистину другом, чтобы с таким воодушевлением это высказать! Однако же, чем становиться вторым Ирвингом э м
не лучше ли, оставаться первым Холмсом, хотите вы сказать?
М да, Ватсон, примерно это я и имел в виду.
Что ж, Холмс, случай и вправду здорово подыграл вам в этом деле.
О случай, случай! Что другое может вносить такую неразбериху в жизнь и так разнообразить нашу скучную повседневность! И что бы мы сыщики без него делали?
Но и для нашего брата писателя случайсамый желанный гость. Редкий персонаж способен так убедительно действовать, с такой легкостью и удивлять, и смешить, и ужасать.
И все же рассчитывать на случай не стоит, Ватсон, это очень своенравный парень, и никогда не знаешь, за какую команду он играет. Потому случай и не является таким неизменным победителем в деле, как логика и интуиция
Зато он один удостоился почетного звания «Всесильный»!
Он также всесилен, как и всенеудобен.
Потому что не хочет укладываться в прокрустово ложе логики?
Именно, Ватсон.
Думаю, Холмс, он действует подобно живому человеку и бунтует против любых ограничений.
Расследование, Ватсонэто логическая задача, а то, что не укладывается в строго-логические рамки, как не вертилирика. Розочки и стрекозочки на полях трактата по химии. Красиво, познавательно, но к делу не относится. Пусть этим занимаются писатели, поэты, кто угодно. Сыщики этим заниматься не должны. Конечно, вы очень талантливо сдабриваете ваши рассказы всякого рода лирическими зарисовочками, часто весьма убедительными, но это ничего не меняет.
Однако, Холмс, не только логика помогает выявить истину, а зачастую и противоположное ей, то, что не поддается никаким измерениям, вычислениям и расчетам, но что, тем не менее, никак не следует сбрасывать со счетов. Конечно, вы цените себя исключительно за аналитические способности и привыкли думать, что благополучный исход расследования заслуга дедуктивного метода. То есть целиком ваша заслуга.
А разве это не так?
Так, да не так.
Куда это вас заносит, Ватсон?
Сейчас увидите. Возьмем теперешний случай; разве не заслуга мистера Торлина, которому приснился сон, и он не нашел ничего лучшего, как прийти к вам, ни к психиатру, ни к гадалке, ни, на худой конец, в Скотланд-Ярд, а прямо к Шерлоку Холмсу! Разве не заслуга Била Читателя, который так доверял Шерлоку Холмсу, что пришел и сдался на его милость, открыв свои козыри. Не зря, значит, оба они изучали вас по газетам и портретам. И тот и другой понадеялись на вас и не обманулись. А значит, даже и по одним газетным статейкам, и по моим, как вы говорите, лирическим зарисовочкам они сделали о вас весьма верный вывод. Да и старина Айк Бут вряд ли бы открылся инспектору Лестрейду и его молодцам. Скажу более, если бы не доверие этих людей, Холмс, вам не пришлось бы применить на практике и ваши таланты. Мы просто никогда не узнали бы об этом деле, и оно осталось бы сокрытым от нас, как зарытый в землю перстень Бен Глаза.
Я говорил горячо и убежденно, как, кажется, не говорил еще никогда в жизни. Конечно я не ожидал аплодисментов Но полная тишина, нарушаемая только тиканьем часов, да унылым пением дымохода, меня все же смутила. Холмс блаженно попыхивал трубкой, протянув свои длинные ноги к камину, в зрачках его метались огненные языки и еще что-то неуловимое. На мою тираду он не ответил, ни словом, только неопределенно хмыкнул.
Что ж, по крайней мере, я высказался, а он выслушал. Иначе бы не хмыкнул.
Позже, заканчивая работу над «Страшной комнатой», я спросил его мнения, стоит ли подредактировать и подсократить рукопись Била Читателя? На мой взгляд, хотя наш «конкистадор» выражался достаточно литературно, а местами даже изысканно, он все же не умел отделять важное от второстепенного, сокращать длинноты, не упуская смысла, и вести последовательное повествование без ненужных отступлений и топтания на месте. Но Холмс заявил, что не считает данные особенности недостатками, поскольку сами обстоятельства мало способствовали гладкости стиля, излишние же подробности, как и обилие прямой речи, объясняются, скорее всего, желанием точнее передать факты и не погрешить против истины. Потому он посоветовал не портить эту беспримерную исповедь излишней литературной обработкой.
Так я и сделал, исправил по мере сил только грамматические ошибки и опустил повторы.
Желая как можно скорее набросать эту повесть, что называется по горячим следам, я стал быстро восстанавливать по записям и памяти все перипетии этого, беспрецидентного дела, но вопреки ожиданиям закончить работу не успел. Одно нашумевшее убийство надолго оторвало нас от нормальной человеческой жизни. Кстати, если бы не Холмс личность убитого могла бы так и остаться для всех тайной, поскольку голова у бедняги отсутствовала, а документы при нем бывшие оказались фальшивкой. «О, Бедный Йорик!», неожиданно воскликнул мой друг с неподдельной горечью в голосе. Оказалось, что по уникальному и малозаметному дефекту ладони он опознал в покойнике Вильгельма Уилборназнакомца своей юности. Но это был не единственный сюрприз и не самый удивительный из тех что нас ждал. Убийца, которого Холмс взял с поличным в подвале старинного дома на маленькой Кросби Роу, некто Джуди Робинсон по кличке Птенчик, вполне респектабельная, но на редкость бесцветная личность, при дознании проговорился, что убитый им Вильгельм Уилборн, не кто иной, как пресловутый Вилли Чемодан. Даже для всезнайки Холмса это было откровением. Легендарный фальшивомонетчикего школьный приятель!!!??? Но факты были налицо. Интересно, что взят был Птенчик ровно в тот момент когда ухватившись за роковой чемодан своего патрона, тащил его из хитроумного тайника умиротворенно напевая на избитый мотив шарманки: "Подайте мне мой старый шарабан, я повезу на нем свой старый чемодан!" Известно что исключительная находчивость и крайняя осторожность, делали Вилли неуловимым для Скотленд-Ярда, да и с преступным миром он вел свои дела весьма ловко, обезопасив себя казалось со всех сторон. Только вот против вероломства единственного своего помощника, скучного, невзрачного, но такого незаменимого Птенчика, он все же, оказался бессилен И в одно несчастное утро его обезглавленный труп был обнаружен в ванной отеля "Эксельсиор". По словам Холмса, до того как старина Уилборн стал тем кем стал, он, был известен многим как весьма успешный ученый-изобретатель, заядлый театрал, короткий приятель нелюдимого Реджинальда Месгрейва, отчаянный франт и вообще на редкость занятный малый. Ничто в те далекие годы не предвещало столь выдающейся криминальной карьеры этому обаятельному и оригинальному гению. Холмс со вздохом сожаления высказал уверенность в том, что сложись жизнь бедняги Уилборна иначе, им наверняка гордилась бы старушка Англия, как гордится теперь Фарадеем и Джоулем.