Сергей Семенович ПетренкоАпрель. Книга вторая
О небо, небо, ты мне будешь сниться!
Не может быть, чтоб ты совсем ослепло
Всё, что я могу сделать, когда наступает темнотаспрятаться там, в бесконечном солнечном дне, который снаружи кажется крохотной золотой искрой. При мысли, что она может однажды погаснуть, и мне её не найтимой разум сжимается, цепенеет. Так не должно быть. Я сделаю всё, чтобы этого не случилось. Любою ценой.
* * *
Тримир, исследуя сущности Огня, писал:
«Есть «горение», характеризуемое простым слиянием разнополярных частиц и выделением энергии. Сливающиеся частицы при этом образуют новые, составные части которых, однако, не изменяют своих изначальных, глубоких свойств, изменения их обратимы, а свойства новообразованных частиц могут быть определены из свойств частиц изначальных.
Глубинные же свойства Огня определяются совсем другими процессами, когда, движимые высокими энергиями однополярные частицы сливаются, преодолевая сопротивление их внешних оболочеки такие частицы при слиянии распадаются в чистую энергию такого порядка, по сравнению с которой «горение» разнополярных частиц оказывается ничтожным. Глубинная суть Огня скрыта именно в этой, великой и непредставимой, чистой энергии «слияния-распада».
Впрочем, Тримиру так и не удалось получить того, что, как он предполагал, происходит в сердце Огня.
«Если бы я мог говорить с Драконами, они рассказали бы, как они появилисьдоподлинно. Мне же остаётся только предполагать. Они явились изнутри, из сердцевины Огня, где частицы высшего порядка, рождённые из Огня, но Огню уже не принадлежавшие, рвались наружу. В сердцевине Огня этих частиц было много, и особенно много их было в те древние времена, когда Огонь ещё только-только слепил в себе это пышущее энергией ядро.
Соединяясь в сгустки, частицы Сверхогня рвались вон из родившей их стихии. Чем они были? Светом? Тьмой? Чем-то иным, неподвластной разуму формой энергии, силы?
Поднимаясь на поверхность, сквозь остывающие толщи тверди, сгустки Сверхогня отдавали часть своей силы. Они приобретали формы, покрываясь, как панцирем, расплавленным камнем. В той форме они напоминали огненных червей, пробивающих земную кору тысячами извилистых пор. Самые большие и сильные из них достигли поверхности и, движимые неукротимой энергией, поднялись в небо. Тогда древние существа, творившие миры, увидели их и поразились мощи того, что явилось, ибо даже демиурги не предугадывали в полной мере, к чему приводили их деяния».
И тогда, как сказано в записях дварвов, первых существ, запечатлевших слова в рунах, один из Древних, Ворок, силой разума постиг природу Драконов и вошёл в их стихийное сознание. И Великие Первые Драконы стали послушны ему. А он увёл их за собойникто не мог сказать, куда. И тем он сделал благо этому миру, потому что Драконы были столь велики, что заслоняли небо, так что казалось: оно стало каменным.
Меньшие из Огненных Червей так и не достигли поверхности. Они остыли, окуклились и уснули в каменной толще коры. Порой, растревоженные движениями подземного Огня, они просыпаются.
«Я бы хотел стать тем, кто сумеет говорить с ними, подчинить их сознание хаоса сознанию завершённого существа. Даже если я потерплю неудачу Остановиться я уже не могу».
Так писал Тримир, величайший из карликов, древнего народа, видевшего тех, кто творил миры.
Карлики достигли предела в искусстве соединения стихий. Они достигли предела в том, чего можно добиться, используя лишь силу, энергию. Они, однако, не сумели продвинуться на пути постижения сознания стихий, проникновения в негопричиной тому было само устройство разума дварвовнедостаточно гибкое, недостаточно изменчивое, неспособное к восприятию чуждых ему сущностей.
Тионат, первый из человеческих магов, овладевший искусством переноса сознания, ближе всех смертных подошёл к вершине власти над миром. Считают, именно он создал инструмент, позволяющий смертным существам обращать свой разум в стихийныйи возвращаться обратно.
Часть первая. Из Бездны
* * *
Мастер был горбатым и старым. У него были глаза цвета паутины, и в полутьме своего дома он сам походил на древнего-древнего паука. Про то, что мастер горбат и стар, мне говорили. Про глаза и паутинунет.
Он смотрит на меня, а я на него. Мне неприятно видеть эти беловатые пятна под бровями, но отводить взгляд нельзя. Почему нельзя, я не знаю.
У него узловатые, корявые пальцы. Мне кажетсявот-вот они потянутся ко мне, ухватят, ощупают
Быстро-быстро бьётся муха, звенят нудно крылья, и в какой-то мигтишина. Паук вертит добычу в лапах
И я стану птицей. Одной из этих
Взгляд мастера меня отпускает, тянется к полкам с чучелами. Я почти вижу, как он трогает ихсов и ястребов, крошечных медовиц, лёгких жаворонков. Чучела будто живые, и непонятно, как старик этими своими пальцами так ловко прилаживает частички мёртвых птиц.
Я сам не заметил, как оказался у него между колен. Резко запахло пылью. Я сморщил нос и увидел строгие глаза мамы. И не чихнул. Но отвёл взглядстал смотреть вверх, на потолок. На чучело огромного альбатроса. Альбатрос почему-то чуть покачивался, блестя злым глазом
Налетит ветер. Я его призову. Ветер сорвёт тишину этой клетки, и блеклая, мертвечинная пыль развеется, и сперва я убью старика-мастера, расколов его затылок клювом, а затем доберусь и до тебя, нахальный мальчишка, что посмел видеть моё нынешнее бессилье
Я вздрогнул. Мастер держал меня за плечи, его глаза были рядом. Он заговорил, и я на миг крепко зажмурился, и запахло какой-то пряностью.
Кто же ты, маленький ветерок? Может, чайка?
Я с неожиданным для себя пылом мотаю головой.
Нет? Почему?
Они как курицы!
Мастер, кажется, удивлён. Мама испугана моим решительным ответом. А я я сам не знаю, почему так вдруг рассердился на чаек.
Потом мама ушла. Мастер усадил меня в удобное креслоя первый раз видел такое, сделанное, как нарочно, по моему росту. Мастер дал мне в руки стеклянный камень. Я подумал, что это, наверно, звезда, только она не светится.
Я не боялся. Большинство мальчишек в городе уже побывали у мастера. Все знали, что ничего страшного не случится. Мастер предложит тебе стать какой-нибудь птицей, усадит в кресло и даст стеклянный камень. Потом одни говорили, что ничего не было, они сидели и смотрели в прозрачную глубину. Другие как будто видели там картинкигоры, море, облака.
Один край камня сделался голубым. Я повернул камень, и внутренность его чуть засветилась. Там, как в зеркале, отразился кусочек ясного неба.
Я хотел повернуть голову: посмотреть на окно, на мастера. Но вместо этого качнулось всё вокруг. Я испугался, разжав пальцы, чтобы ухватиться за подлокотники кресла.
Руки мастера мягко отобрали камень. Было тихо, как будто я оглох. Чёрной молнией на залитой солнцем стене дома напротив мелькнула за окном птица.
Как же я забыл?!
У мастера столько птиц, а её нету!
У вас нету ласточек пробормотал я.
Мастер улыбнулся.
Приходи через неделю. В это же время. Мы продолжим.
Мама мне сперва не поверила. Все бывали у мастера только один раз. Чтобы пойти к мастеру, нужно было получить приглашение на золотистой табличке с серебряными буквами «ХК».
И табличку принеслинакануне назначенного дня.
Мне было тревожно и радостно.
Оказалось, я боюсь высоты. Огромной пустоты подо мной. Кажется, что-то может случиться с моим волшебным умением летать, я сделаюсь тяжёлым и буду падать, падать
Я борюсь с этим страхом скоростью полёта. Когда воздух летит вместе со мной, я его почти не чувствуюи потому страшно. Надо обгонять воздух, ветер, чтобы он, как живое существо, упруго толкал меня, гладил, трепетал.
В такие минуты вдруг получается, что уже не можешь управлять полётом. В воздухе есть свои комки, изгибы, впадины и холмы. Они начинают направлять мой полёт, поэтому я боюсь лететь низко на такой скоростивоздух, кажется, может швырнуть меня в чащу леса или в овраг.
Доверяй воздуху, говорит Мастер. Поверишь ему полностьюне будешь ничего бояться. Воздуху не страшны горы и пропасти, моря и леса.
Я знаю, что Мастер прав. Несколько раз я чувствовал себя именно такимне мальчишкой, почему-то поднявшимся над землёй, а сгустком воздуха, упругим ветром. Это было здорово, и я совсем не боялся разбиться, расцарапаться о ветки или утонуть. Но скоро я как будто просыпалсяи тогда накатывал другой страх: я не чувствовал своего тела, не мог пошевелить пальцами, закрыть глаза, облизнуть губы
Случалось, что и это не пугало меня, и я летел дальшено чаще я задыхался в ужасе, понимал, что умираю, теряю своё телоно и это было бы не так страшнострашно то, что вместе с телом я боялся исчезнуть совсем.
Я не умел это объяснить толково. Хотя, Мастер, кажется, понимал. Ты всё равно не веришь воздуху до конца, говорил он, даже когда сам становишься им. Ну, ничего. Со временем будет лучше.
Откуда вы знаете про этот страх, спрашивал я. Я знал, что Мастер не летал никогда.
Явления отделённого сознания описал ещё великий и про́клятый Тионат в своих «Записках». Но тебе ещё рано объяснять теорию.
Рано, так рано, соглашался я. Я смотрел на ласточек, мечтал летать так, как онимне кажется, ласточки могут жить в воздухе абсолютно свободно и бесстрашно. Они могут выполнить любой трюкнапример, развернуться в полёте на полной скорости, будто мячик, отскочивший от невидимой стенки. Мастер говорилони и спят в воздухе
И всё этона самом деле, по-настоящему. А не как яв полусне, видении, навеянном Кристаллом. В мире, который то ли есть взаправду, то ли всего лишь мерещится мне в те часы, когда я сижу в кресле Мастера, сжимая Кристалл в ладонях.
Всё это уже начинает пугать мою маму. Я слишком бледный даже летом, мало ем и мыслями то и дело где-то далеко, говорит она. Она ходила в магистрат, оказывается, и жаловалась на Мастера. Там её выслушали и обещали «разобраться»но потом выяснилось, что с Мастером они ничего поделать не могут, хотя официально он такой же обычный человек, как любой из горожан.
Я слышала, сказала мама отцу, старик даже держит в доме книги Проклятого, и в Магистрате об этом знают!
Отец пробормотал что-то неразборчиво
Самое странноемама не запрещала мне ходить к Мастеру, хотя ей, наверно, очень бы хотелось прекратить эти уроки, а мне было любопытно: почему мама всё-таки терпит? Может быть, она ждала, что открывшиеся способности помогут мне сделаться «большим человеком»? Или втайне боялась Мастера? Но Мастер тогда ещё казался мне совершенно безобидным, чуточку чудным старичком.
Мальчишки скоро прознали о моих уроках, хотя я никому не хвастался. Я думал, они станут завидовать, но оказалось всё совсем по-другому.
Однажды я заметил, как мои приятели о чём-то шептались, пока я шёл к ним по улице, а когда уже был близко, замолчали и поглядывали непонятно. Я думал, они решили, что я зазнался и поэтому давно не играл с ними. В тот вечер игра «в крепость» у нас совсем не клеилась, и я не мог понять, почему. Разошлись мы тоже как-то по-смурному, вяло. На другой день мне даже и не хотелось с ними играть, но я всё равно пошёл, потому что надо было понять, в конце концов, в чём дело, а ещёчтобы не думали и вправду, будто я зазнался.
Но едва я подошёл, у многих ребят оказались какие-то дела дома. Тут же крутился ещё один пацан с соседней улицы, года на два меня старше.
Чо притащился, подстилка Проклятого, чо к Трупоеду не идёшь?
Я сперва не понял, что он сказал это мне. Даже обернулся. А потом так растерялся, что онемел. Долго стоял, думалчто ответить или сделать? И просто ушёл.
А дома не находил себе местакак теперь быть, и вообщечто случилось? Пока не узнаю, жить было невозможно. И я отправился к Мастеру.
В это время Мастер «не принимал», так что я стучал аж три раза и долго ждал. Когда я его увидел, лицо старика показалось мне злым, но, может быть, я ошибсяв следующий миг Мастер был уже прежний, только озабоченно окинул меня взглядом:
Что стряслось, ветерок?
А я опять растерялся и сумел только промямлить:
Я не знаю. Как ходить к вам Они говорят«подстилка Проклятого» И я самым позорным образом «пустил нюни». Представляю со стороныя стоял и ревел, как пятилетний плакса.
Старик вдруг повернулся и ушёл в дом. Я решилон тоже за что-то стал презирать меняи даже задохнулся от отчаянья. Но Мастер быстро вернулся. Он протянул руку, но не коснулся меня, только глухо сказал:
Это мы быстро исправим. Это делается простыми методами.
Потом он молчал, ждал, пока я успокоюсь. Наконец, я увидел, что он держит в ладони какую-то серебряную монету на цепочке.
Надень.
Я надел на шею. И спросил, что это.
Айцза. Мой знак власти. Носи его всегда. Цепочка кажется тонкойне бойся, не порвётся.
Я хотел спросить, что он означает, этот знак, но почему-то не решился.
Мастер сказал неожиданно резким, как у ворона, голосом:
Теперь иди домой. И ничего не бойся. Помни одно: все онивсего лишь пыль у твоих ног Какими бы словами они ни пытались утверждать иное. Они обманывают лишь себя.
Я не знал, верить ли Мастеру? В голове у меня был беспорядок, и я думал, что если мои занятия оказались вовсе не почётными, а, наоборот, почему-то позорнымито и сам Мастер вовсе не так значителен, как мне хотелось бы считать.
Я шёл домой, застывая у каждого поворота, чтобы убедиться, что улица пуста. Проверять действие айцзы мне совсем не хотелось.
Мама сразу увидела медальон.
Что это у тебя?
Мастер дал. Больше я ничего не стал рассказывать. Мама подержала знак, не снимая с меня, а я тем временем внимательно наблюдала за её лицом. Она только вздохнула:
Ты грязный. Плакал?
Ох, подумал я. Что придумать?! И понял, что не успею.
Мальчишка обозвал на улице.
Она посмотрела на меня ещёи я сжался сильнее, ожидая расспросовно мама промолчала, подтолкнув меня к кувшину с водой.
Вечером мама тихо говорила с отцоми я догадался, что обо мне. Я услышал только слова отца:
Теперь он уже, считай, как не наш
Ичуть громченапряжённый ответ мамы:
Не смей так говорить!
Я только имею в виду, что мы ничего не решаем. Только он сам.
Они недолго помолчали, а потом опять заговорили тихо.
Казалось, почти ничего не изменилось. Правда, я больше не играл с мальчишкамисперва боялся с ними встречаться, потом вдруг понял, что прекрасно обхожусь без компании. Игры, в которые можно играть одномуили с воображаемым другомпридумывались сами собой, одна другой интереснее. Главное, чтобы мне никто не мешала мне не мешали
Весь город был в моём распоряжениия постепенно стал так думать, выбирая пустынные улочки, заброшенные здания и пустыри, древние развалины на восточной окраине. Даже странно, что в городе оказалось столько укромных местиногда мне представлялось, что люди нарочно избегают попадаться на моём путине знаю, было ли это правдой, но временами я верил в это, и мне это больше нравилось, чем пугало.
Однажды я забрёл так далеко, что с поворота дороги увидел город как бы со стороны. Сперва я испугался, подумав, что не успею вернуться до темноты, но солнце было ещё в зените, и я подумал, что даже хорошо всё вышлонечаянно открою новые места, дойти до которых нарочно не решился бы.
Мощёная большими каменными плитами дорога с обеих сторон была обсажена деревьями. Я не знал, как они называются, даже и видел их первый разгромадные, старые, внизу, у корней, кора иссечена глубокими трещинами, в которые можно было спрятать ладонь. Зато повышеуже на уровне моего лицакора становилась только чуть шероховатой, а ещё вышеабсолютно гладкой и блестящей. Стволы деревьев были высокими и прямыми, кроны смыкались над дорогой, как арки в храме. Мне даже показалось, будто шаги мои по камням отдаются еле слышным звоном в эти деревьяа звон потом стоит долго в самых сводах
Дорога вывела меня к небольшому пруду. Деревья окружали его со всех сторон. Я решил обойти пруд по берегу и возвращаться домой.
Я уже привык к тому, что никто не мешал моим блужданиям, и досадливо поморщился, увидев мальчишку с удочкойзагорелого, обветренного, лицо его было узким, веснушчатым и каким-то очень «деревенским». Что мальчишка из «деревенских», было видно и по его одеждемешковато сидевшей короткой рубахе и штанам до щиколоток. Мальчишки в городе носили туники и чулки.