А я слышал про школу ветряных магов в Лисипке сказал водяник и тут же понял, что зря. Мальчик Аль чуть вздрогнул, хоть лицо его и не изменилось, зато сам хозяин Ба Цзинь даже как будто сгорбился. Ведьмучка, кажется, тоже ничего не знала про школу.
Я могу вам рассказать, проговорил Аль медленно. Не вижу особенных причин скрывать от вас, только это плохая тема для первого чая. На самом деле это вовсе не школа
Старичок мелко и часто закашлял. Аль замолчал, задумчиво улыбаясь; тогда Ба Цзинь стал готовить чашки, обливая их кипятком. Крошечные чашки иногда тонко позвякивали, девчонка то и дело касалась ногтем края чашки и слушала. Она так увлеклась, и обнаружила, что все замерли и смотрят и слушают только её. Она подняла чашку к лицу.
Дзынь! сказала она.
Цзынь? переспросил старичок-хозяин.
Это её имя, сказал Аль.
Они втроём вышли на палубу. Ба Цзинь проводил их и что-то тонко крикнулкак чайка, подумал Брэндли, человеку на вантах, потом спустился вниз.
А почему, спросил Брэндли, нельзя вынуть из корабля все летучие части, сделать из них судно поменьше, зато оно будет совсем летучим.
Им нельзя будет управлять, откликнулся Аль. Части «забудут» своё предназначение. Ты слышал легенду о Доме Сумасшедшего Ацки?
Слышал, конечно.
Так вот, его замок стоял близко от дорог, которыми добытчики обломков переправляли мастерам найденные в лесах куски кораблей. Ацки скупал добычу поплошедешевые обломки, вплоть до щепы, у тех, кто не хотел или не мог сам доставлять её крупным скупщикам. У него была идеяпостроить летающий замок или хотя бы дом.
И у него получилось!..
Получилось. Только дом вышел неуправляемым, появлялся то тут, то там, и поделать с этим ничего было нельзя. Ацки предлагали за дом большущие деньги, но он отказался. Люди стали считать его сумасшедшим; думали, будто он сам виноват, что Дом переносится куда попало. Потом Ацки совсем пропал, и больше не видели ни его, ни Дома.
Аль, а ты видел Брэндли поперхнулся, поправился:Ты встречал Бродяг? Почему они летают вместе, стаей? Как ты думаешь?
Я видел Бродяг.
* * *
В нашем городе самые красивые мостики. Перила у них необыкновенные, столбики резные, между нимипереплетение цветов и листьев; зверей, настоящих и волшебных; всяких замков и завитушек. Если смотреть с нижних улиц, когда солнце восходит, можно разобрать слова вычурными буквами и даже целые стихи, в которые складываются узоры перил. Поэтому многие мосты и мостики называются по этим строчкам. Например, в мостик у моего дома вплелась такая фраза: «Осенние золотые листья усеяли голубую ленту ручья у тихих, высоких деревьев, остановивших небо».
Я не знаю, откуда взялись эти строчки, кто их придумал. Говорят, это был странноватый, или даже немного сумасшедший архитектор, он спрятал в нашем городе целую книгу своих стихов. Есть несколько списков «мостиковых стихов»но ещё ни у кого не получилось так соединить все строчки, чтобы получилось единое, большое стихотворение, о котором бы все сказали: «Да, это именно оно, всё именно так и должно звучать!»
Мой мостик«Осенний».
И онособенный.
Мой дом стоит у овражка, сбегающего почти с самой вершины Холма. Ореховый ручей журчит громко, протекая под моими окнами; я слышу его всегдаа когда не слышу, я знаю, что наступила настоящая зима.
Но дело не только в этом. Над моим мостиком есть ещё три. Онивыше. Самый высокийМайский Звон, кажется тоненьким и хрупким. Почти точно под ниммостик Цветочниц-Одуванчиков. И ещё нижеГребешок.
В день Карнавала Августа этот неприметный овраг с каскадом мостиков становится самым удивительным местом в Городе. Потому что с них устраивают прыжки. Участвуют ребята не старше четырнадцати лет и легче сорока килограммов. Вообще-то прыжки с мостиков запрещены Мастерами. Но по рекомендации Старшего Часовщика прыжки разрешаютодин день в году. Часовщик решил, как нам рассказал учитель рисования Денник, что лучше проводить «это безобразие» один раз в году, под присмотром лекарных колдунов, чем запретить совсеми тогда всё равно будут прыгать, но только «с более печальными последствиями». И Часовщик сказал, что если сами ребята будут соблюдать запрет весь год, кроме Карнавала Августа, то соревнование останется, а за победу в нём положены замечательные призы Угадайте, какие? Ну конечно, летучки! Это такие небольшие дощечки с петлями для рук. Они сделаны из настоящего заморского летучего дерева и стоят бешеных денег. Если схватиться за петли, поднять летучку над головой и быстро-быстро побежать с холматак, чтобы ветер засвистел, то скоро почувствуешь, что ноги едва касаются земли
С летучками и прыгают с Майского Звона. В день соревнований их выдают участникам, те тренируются с утра и до пяти часов вечера. А в семь часов вечера начинается финал. Прыгуны, схватив летучку, бросаются с перил Майского Звона. Самое опасноеэти первые мгновения, когда ты падаешь совсем по-настоящему, и, кажется, ничто тебя не спасёт, а летучкаобыкновенная доска. Земля несётся на тебя Нужно не одуреть от страха. И метров через двадцать начинается волшебство. Летучка «просыпается», почувствовав воздух. Ты и сам становишься легче, почти как во сне. А доска, будто зонт в сильный ветер, тянет вверх. Перед самым Одуванчиком летучка относит тебя чуть-чуть вперёд. Тут надо подогнуть ноги, оттолкнуться от перил второго мостика и прыгнуть дальше. Или, если не получилось, если промахнулся, то хотя бы просто стать на ноги на мосту. А не шлёпнуться в овраг и не шандарахнуться об перила каким-нибудь не тем местом. Перила, конечно, накрывают набитыми травою мешками, но всё же
После Одуванчика ты отталкиваешься от Гребешка, а потом точно так же летишь к Осеннему. Самым шиком считается, коснувшись перил последнего, четвёртого, мостика, отбросить летучку; удержав равновесие, пробежать по перилам и спрыгнуть на траву у самого ручья.
Теперь я вам открою мою тайну Ну, это я так для красивости написал, на самом деле я ни от кого особенно не скрываю.
Я боюсь прыгать с мостиков. Дело в том, что прыгать надо обязательно с самого верхнего, Майского. Потому что между остальными расстояние маленькое, летучка не успеет почувствовать воздух и не удержит тебя. Те, кто прыгают первый раз, сильно-сильно отталкиваются от перил и стараются приземляться на дно оврага, минуя мостик. Тогда ты почти наверняка довольно мягко коснёшься травы у ручья. А ещёпока не привык, надо обязательно привязывать к летучке верёвку и наматывать её на ладони, чтобы, если пальцы разожмёшь, не шмякнуться. Но всё равно это очень страшно. У кого есть своя летучка, те идут на Косогоры. Там хорошоты бежишь по склону, почти не чувствуя земли, а потом начинаешь перелетать небольшие буераки, и в концепланируешь с откоса, уже почти ничуть не боясь.
У меня нет друзей с летучкой. Вот в чём беда. Чудак Чумчум устраивает полёты на Косогорах, и половина городских мальчишек и девчонок соберётся там, чтобы побегать с летучками. Чумчум делает это уже второй раз. Но на прошлой неделе я пришёл слишком поздно. Летучек было семь, а желающих попрыгать с нимисемьсот, если не больше. Я посмотрел на эту сумасшедшую толпу орущих, визжащих и бестолково толкающихся ребят, мне стало грустно и я ушёл, даже не стал смотреть, как они прыгают.
А вчера случилось маленькое чудо или даже большое. Только я боюсь про это думатьвдруг ничего не получится.
Я встретил очень странного человека. Он был грязный и оборванный. Он стоял у ручья, как будто в нерешительности: будто хотел умыться, но то ли опасался воды, то ли не хотел, чтобы грязь испортила ручей. Я немного расстроилсяне понравилось, что бродяга торчит тут, у моего ручья.
Увидев меня, бродяга испугался. Он попятился в тень мостика. Приложил руки к груди, потом крепко сжал губы и коснулся их указательным пальцем. Я почему-то сразу перестал на него сердиться и кивнул. Подумал, что бродяга не хочет, чтобы его видели. Ну и ладно, у меня тоже бывает такое настроение, я же понимаю. Я кивнул и зашагал в обход
Вечером я вернулся на это место. Шёл я осторожно, чтобы не напугать бродягу. Но его нигде не было. И следов никаких. Ручей весело щебетал у моих ног, я подумал, что сегодня его плесксловно настоящая песня. Мне иногда хотелось петь, но я стеснялся. А ручей как будто пел за меня. И воздух вокруг как-то по-особенному тёкя чувствовал его всей кожей, даже сквозь одежду.
У мостика я присел, опустил ладони в воду. И замер. У края воды, почти занесённый илом, лежал удивительной формы кусок дереваэто был треугольник с волнистыми краями. Поверхность деревянной штуковины тоже была какой-то странной; я не сразу сообразил, что это выпуклые буквы.
Руки у меня дрожали, когда я вытаскивал её из воды. Я чувствовал волшебство так, что хотелось вопить, смеяться и плакать сразу. Пришла мысль, что кто-то сейчас будет идти мимо и решит отнять у меня это сокровищено тут же я и понял: никто не сумеет, не сможет отнять. Потому что эта находкане просто кусок дерева с воздушного корабля. От неё струилась сила, и она уже соединилась со мной, узнала, приняла меня. Теперь я её друг, и если кто-то захочет унести волшебную доску, она снова вернётся, сама.
* * *
Я не хотел учиться летать на виду. И не потому, что боялся. Это раньше, когда видел других ребят, прыгавших с досками, боялся. А теперь, когда у меня в руках моя летучкасовершенно исчез страх. Теперь даже непонятно, как это было раньше.
Пробежав вниз по ручью, я замер перед длинной, с изгибами, деревянной лестницей. Она тянулась по склону ещё дальше, к самому подножию Холма. Ступеньки шатались, а некоторые и вовсе рассыпалисьздесь мало кто ходил. Давным-давно; наверно, когда ещё мой прадед был мальчиком, там, «под горой», добывали руду. Лестница вела в заброшенные рудники.
А ветра нет совсем, подумал я. Давай
И шагнул через две ступеньки. Сердце бултыхнулось тугим комочком, наконец пришёл страхничего не получится И время как-то странно растянулось или даже попятилось: я всё ещё не коснулся ступенек, падали стоял, а ступеньки были всё там же, внизу, в полуметре подо мной
Тёплый ветер подул в затылок, потом облетел вокруг и растрепал волосы на лбу. Ступеньки оказались чуть дальше внизу я сжал внутри себя воздухпросто не сумел вдохнуть. Потому что я не опускался вниз, как это делали все, у кого была летучка. Лестница уменьшалась. А держаться за летучку было совсем не трудновсё равно, что просто нести её в руках.
Город подо мной оказался таким Я не представлял, что это будет так. Даже слёзы текли (хорошо, что не нужно никого стесняться) Я знал, знал, что наш Город очень красивый. Я знал, что он ещё красивее сверху. Но такое я представить не мог
Как странно. Какой мальчишка не мечтает о славе?.. И я думал, как бы здорово было, если бы у меня появилась летучка, и я бы прыгал лучше всех, и все ребята завидовали бы. А теперь я не хотел летать на виду. Не хотел участвовать в соревновании. Победитьэто запросто. Потому что никто из ребят не может так летать. Потому что они всё равно не летают по-настоящему. Они прыгают. Я же могу делать всё, что захочу. Хоть кувыркаться в воздухе целый час, и мне не нужно ждать ветра.
И не нужно, чтобы кто-то на меня смотрел. Как раз потому, что они будут завидовать. И будут выстраиваться в очередь и подлизываться, чтобы я дал подольше полетать на доске. Будут обижаться и ссориться. Да нет, мне не жалко; я знаю, что с такой летучкой ничего не случится. Но это будет по-другому, совсем не так, как я хочу.
Вот бы встретить человека, с которым можно летать весь день, просто так
А пока я убегал каждый деньрано-рано утром, за Город, на Нижние холмы. Я просыпался часов в шесть, и бабушка не взаправду охалачто со мной такое?! Я хватал бутерброды и летучку.
Бабушка, не бойся!
Она смеялась. Она ни о чём не спрашивала больше.
Я возвращался поздно, когда солнце уже скрывалось за Городом. Запад впереди светился алым, башни Города чернели, будто кто-то нарисовал их сажей прямо на небе; только изредка там вспыхивали искрызакатный луч отражался от позолоты шпилей или распахнувшегося где-то окна.
Бабушка с дедушкой смотрели в это время «картинки-истории» в рамке. Картинки были скучные, про любовь. И, по-моему, совершенно одинаковые. Старенькая рамка уютно мерцала, порою от неё к стене проскакивали синие искры. Когда я был совсем маленький, я любил на них смотреть. Однажды я попробовал поймать искорку в ладонь, но искорка проскочила насквозь, уколов меня, будто иголками. Я испугался и долго не подходил к рамке, а потом как-то сам собою страх прошёл.
Я подбирался к бабушке сзади, обхватывал её шею руками и тихо шептал:
Что, кроме всегдашнего?
Не уморился? так же тихо, одними губами спрашивала она.
Не-а Я там выспался. В траве, на холмах.
Поешь-то сперва.
Не, не хочу сперва. Потом.
И бабушка перечисляла те дела, которые оставили для меня. Если надо было что-то купить, приходилось бежать в дальнюю лавку «Колокольня», потому что ближняя, «Песочница», была уже закрыта, а в «Колокольне» отпускали и за час до полуночи. Мне жутко хотелось слетать в лавку с доскою, и однажды я решился. Взял сумку на ремне, повесил через плечо. Было уже совсем поздно, половина одиннадцатого. Я нарочно так тянул, чтобы на улицах стало пустынно. Если даже кто-то заметит, то не разберёт толком, что да как.
Дорога вела в гору. Я опустил летучку перед собой на высоту бёдер, чуть подтолкнул вперёд. Она понимала. Она заскользила над мостовой, а я бежал следом, чуть опираясь на неё, как будто помогал набирать скорость качелям. Потом лёг на летучку животом и полетел внизтам, у Серебристого мостика, улица чуть опускалась. Потом снова вверхи уже очень быстро, и уже не касался мостовой ногами! Летучка взяла выше, выше, я раскинул руки
И тут что-то дёрнуло меня за щиколотку.
Рывок был сильный, летучка выскользнула, я упал на одно колено, но не расшибся. Потому что рядом со мной очутился человек. Он поддержал меня, подставив ногу. Летучка пролетела ещё пару шагов, замерла и тихо опустилась на мостовую, сделав вид, будто онасамая обыкновенная.
Ку-ку! сказал человек. Приве-е-ет!
Он выглядел, как сумасшедший. Как ни странно, я успокоилсяот сумасшедшего можно просто удрать. У него были длинные руки, болтающиеся, точно у куклы, которую дёргают за верёвочки. Он ухмылялся, рассеянно блуждая взглядом.
Я давно тебя иска-а-ал. У тебя моя доска-а-а
Фига с два! крикнул я, отпрыгивая. Уж точно не твоя!
Глаза психа остановились. На мне. Ухмылка осталась, но она превратилась в какую-то задумчивую, словно этот тип и правда размышлял о чём-то.
У меня есть документ, сказал он уже почти нормальным голосом. Видишь? Он вынул из кармана пиджака кусок толстого пергамента. Во второй руке оказался маленький фонарик. Псих посветил на пергамент, и там проявилась странная восьмиугольная звезда. Сияющая И здесьтоже.
Он направил луч на летучку. И на одном крае доски высветился точно такой же знак. Я оцепенел.
Да не бойся, прошептал он. Не отниму.
Взял мою руку. Я так ослаб, что даже не подумал вырываться. Ладонь у него была горячая, как клешня вулканного огнерога.
Нам нужно поговорить. Прилетай завтра днём, в любое время, к башне Тогородора. Знаешь её? Войдёшь во двор, там мы и встретимся.
Я кивнул. Мир рушился, я ничего не чувствовал. Конечно, я знал эту башню, только
Меня разве пустят? Это же башня Высшего Мастера.
Пустят, снова усмехнулся он. В любое удобное для тебя время
Повернувшись, он зашагалнеуклюже, как на ходулях, в темноту.
* * *
День был невероятно солнечный. Ярко сияли даже камни стен и булыжники мостовой. Листья на деревьях блестели липким соком. Ветер уносил солнечный жар, и мне хотелось плакать оттого, что я иду по улицам в логово врагаименно так я называл вчерашнего кривляку! а мог бы лететь сейчас, купаясь в ветровых потоках
Я сделал всё, что мог. Спрятал летучку. Всё равно почти не спал. Мне казалось, спрятал надёжно, но когда речь идёт о Мастерах из Башенв глубине души осознаешь, какой ты наивный и беспомощный.
У нас в Городе всякие начальники-управители стараются зря не вмешиваться в дела простых людей. Есть магистрат, есть стража, есть суды Но обычный человек вроде меня или бабушки с дедушкой почти не обращает на них внимания. Я слышал рассказы чужестранцев о том, что у них всё по-другому. А почемуне особенно интересовался. Помню только, что от рассказов тянуло страхом и злобой. Было неприятно про такое думать, и я забывал. Но Мастераони же оттуда, из чужого мне мира. Кажется, я первый раз это почувствовал так отчётливо. На самом деле они ведь могут всё, что захотят И счастье ещё, что правителям и важным господам прежде не было никакого дела до моей жизни.