Вслед за нами лакей внес в кабинет кофе с ромом и, отворив стрельчатое окно, выходившее в сад, засаженный в этом месте цветочными клумбами, немедленно удалился. В комнату полилась ароматная струя. Холмс протянул мне свой золотой с рубиновой короной портсигар, очевидно, подарок какой-нибудь коронованной особы, затем, взяв и себе штуку, медленно чиркая спичкой, заговорил.
В прошлую нашу встречу разговор у нас коснулся умственной нищеты современного человечества. Теперь пойдем дальше. Пробуя суммировать нищету умственную с нищетою духовной, наличность которой в настоящее время слишком очевидна, мы получим известное абстрактное понятие, которое, на основании своих данных, может быть вполне названо центробежной силой, действующей в круге вселенной, центром которой служит культура икс. Идя еще дальше, делаем следующее исторически-известное построение: греческая культура плюс нечто равно древнегерманской культуре; древнегерманская культура плюс нечто равно культуре последнего времени или современной. Итак, как видно, атмосфера культуры постепенно сгущается ввиду приближения к культурному центру, принятому нами за х, т. е. центростремительная сила, именуемая прогрессом, действует в присвоенном ей направлении, развивая нарастающую скорость. Но, с другой стороны, при внимательном исследовании, мы можем убедиться в том, что постепенно увеличивающаяся скорость центробежной силы или, как мы ее назовем, оттяжки, нарастает прямо пропорционально силе центростремительной. Проще, увеличение прогресса влечет за собою увеличение регресса или, прогресс равен регрессу.
Холмс на минуту остановился, сильно затянулся и после небольшой паузы продолжал:
Если же прогресс равен регрессу, то, сократив плюс на минус, не получим ли мы нуля? А если так, то культурный х в данный момент далек от нас так же, как и всегда: он для нас, людей современных, такая же фикция, какой он был для наших предков и будет для наших потомков. Такая фикция, как и для г. г. дикарей.
Я молчал, подавленный логикой моего собеседника. Холмс продолжал:
Сколько раз я самолично убеждался в правде вышесказанных выводов. Общественные язвы, которые мне приходилось вскрывать, указывали мне, хорошо знакомому с уголовной историей, на перемену, происшедшую в терминологии понятий: то, что прежде было отвратительнымсделалось худым, худоелишь обыкновенным и т. д. Да что говорить, даже преступления последних лет моей практики разнятся от преступлений начала моей деятельности.
Он замолк и, откинув голову на полукруглую спинку кресла, скрестил свои руки.
Я сидел не шевелясь. Слова сыщика, так хорошо знающего существо с кличкой «человек», продолжали звучать у меня в ушах, вызывая какое-то неприятное чувство, похожее на раздражение.
Но истинная культура, к прискорбию, неразрывно связана со счастьем, которое, не входя в точное определение его, есть не что иное, как стройное, гармонично целое благополучие, заговорил снова Холмс, обращаясь в мою сторону, поэтому, при отсутствии первого, должно отсутствовать и второе. Вот вы сейчас явились из страны, где идет борьба за свободу, в страну, где она уже давно покоится на крепких устоях. И что же, обойдите всю Англию вдоль и поперек, всмотритесь в едва уловимые детали жизни одного из самых передовых народов, и вы увидите, что счастье остается тут таким же неуловимым призраком, как и в стране каких-нибудь готтентотов. В общем, свобода есть предельная грань нашего полета.
После этого разговор перешел на то, что Холмс готовит интересный труд: «Теория сыска», руководство для сыщиков и любителей этого дела, наглядно иллюстрированное случаями, взятыми из его практики.
Однако, уже вечереет, между тем, мне бы хотелось показать вам своих новых друзейпчел, которым я посвятил свое время после того, как оно у меня оказалось свободным, сказал Холмс.
Он встал и направился к двери, я последовал за ним.
Мы вышли в сад и, свернув влево, пошли по длинной каштановой аллее, другой конец которой соединялся с парком. Везде замечался образцовый порядок, повсюду чувствовалась заботливая рука.
Я выразил свое восхищение.
Моя натура не признает дробления, сказал мой спутник, раз я чему-нибудь отдаюсь, я отдаюсь всецело. Впрочем, оно так и должно быть; с моей точки зрения, принцип этот равноценен заповеди.
Мы подошли к пологому скату, представлявшему собою обширную поляну, покрытую зеленым ковром коротко подстриженной травы, с развесистыми кленами, толпившимися вокруг. На всем протяжении ее виднелись хорошенькие домики-ульи.
Вот где я провожу большую часть своего дня, сказал Холмс, и, признаюсь, провожу с наслаждением. Поразительная энергия и безграничное трудолюбие этих маленьких существ находят непосредственный отзвук в моем Я.
Достав из стоявшей рядом будки два сетчатых шлема и две пары особых перчаток, Холмс одел меня, оделся сам, и мы погрузились в пчелиную сферу. Пробыли мы там около часа, и все это время мое внимание было целиком поглощено: до того интересно, увлекательно, с тонким пониманием дела этот удивительный человек, реагирующий на всякий вопрос, популяризировал передо мною одну из хозяйственных отраслейпчеловодство.
После осмотра пчельника Холмс прошелся со мною еще немного по парку, затем, ссылаясь на неотложные занятия, распростился до вечернего чая.
Я остался один. Вечер уже вступил в свои права. Солнце зашло, и только розовые облака давали знать о его недалеком пребывании. Кудрявый парк притаился, точно обдумывая великую думу, и всякий раз, как легкий ветерок проносился сквозь густую листву его, над головой моей слышался тихий шепот, напоминавший молитву.
Я дошел до забора, перелез через него и очутился в поле. Меня сразу опахнуло бодрящим полевым воздухом, пропитанным веселящей свежестью и ароматом скромных, но милых простачков. Руководствуясь узенькой тропинкой, я двинулся в путь и, то окунаясь в море колосьев, перемежавшееся по временам с оазисами полевых цветов, то взбираясь на тот или иной пригорок, добрался до ближайшей деревни, прошел через нее, любуясь по дороге элегантными каменно-красными постройками с черепичными крышами и хозяйственными прибавлениями, тщательно оборудованными, и, выйдя на лондонское шоссе, опять-таки представлявшее для меня большой интерес в смысле идеальной трамбовки и ровности, возвратился в имение со стороны правого бокового входа в парк. Но, когда после своей полезно-приятной прогулки я вышел к чаю, меня ожидала не-приятная новость. Холмс, в интересном обществе которого я рассчитывал провести несколько вечерних часов, прислал сказать, что, вследствие совершенно неожиданных обстоятельств, ему не придется увидеться со мною ранее завтрашнего утра. Как было ни неприятно, но пришлось покориться и, допив свой чай в присутствии безмолвного лакея, расспрашивать которого не казалось мне удобным, я удалился в свою комнату, занявшись дочиткой последнего газетного номера, купленного мною еще на станции.
Мои карманные часы показывали около одиннадцати, когда я закончил свое чтение; было уже совсем темно. В незакрытое шторой окно глядела таинственная, надвигающаяся ночь. Я вспомнил о наших петербургских белых ночах, и меня потянуло на воздух, отчасти, чтобы посравнить, отчасти, просто подышать. Выключив электрический свет, я с помощью спички добрался до балкона-террасы, откуда спустился в сад. Пройдя кусок каштановой аллеи, я опустился на ближайшую скамейку и вдруг, взглянув по прямой линии, соединявшей меня с передним углом дома, увидел нечто странное: неподалеку, по-видимому, от фасадного балкона-подъезда мерцали на небольшом расстоянии друг от друга два огненные глаза, которые никак нельзя было принять за садовые фонари благодаря их поперечному, по отношению ко мне, положению.
Охваченный приливом любопытства, я поднялся и быстро зашагал назад, приблизившись через несколько минут к горящим точкам на расстояние, позволившее мне безошибочно определить положение вещей. Около главного подъезда стоял крупный автомобиль с двумя зажженными ацетиленовыми фонарями; рядом с ним обрисовывалась фигура полицейского. Нерешительность приковала меня к месту: с одной стороны, я почувствовал, что здесь кроется какая-то тайна, проникнуть в которую при помощи полицейского представлялось для меня крайне заманчивым, с другой же, сознание неловкости подобного поступка являлось задерживательной силой. В конце концов, жажда знания взяла верх; я раздвинул кусты, позади которых скрывался, но в это самое время звук знакомого голоса и приближающиеся шаги заставили меня обернуться, внеся перемену в мои планы. С балкона спускался Холмс, одетый по-дорожному, с надвинутым на глаза капюшоном; его сопровождал какой-то незнакомец, что-то почтительно ему говоривший, поспешную речь которого Холмс изредка прерывал односложными замечаниями. В одно мгновение все сделалось для меня ясным: знаменитый сыщик пускался в одно из своих столь захватывающе-интересных и поучительных странствовании. Не воспользоваться таким удобным случаем показалось мне равносильным преступлению, и я, несмотря на весь конфуз и стеснение, прямо устремился навстречу к нему. После краткого разговора, Холмс уступил моей настойчивой и горячей просьбе, результатом которой было то, что, захватив с собою свое пальто и револьвер, я умостился на автомобиле возле него. Металлическая громада громко вздохнула и, выбравшись на дорогу, понеслась с головокружительной скоростью вперед, прорезывая своими снопами света, наподобие молнии, непроницаемую темную завесу, плотно окутавшую нас со всех сторон.
До самого конца моей жизни мне, я уверен, не придется испытать ничего подобного. Мотор, управляемый искусной рукой полицейского-шофера, бешено летел, минуя милевые столбы, взносясь на откосы, перерезая разнокалиберные мосты и пронизывая погруженные в сон живописные деревни. Ветер неистово свистел, забирался за наши поднятые воротники и рвал шляпы. Было что-то демоническое, что-то сверхъестественное в этом неудержимом беге исполинской машины с четырьмя закутанными силуэтами, вырисовывавшимися на тусклом фоне отраженных лучей.
Под шум и грохот неизвестный спутник, оказавшийся пресловутым Лэстрадом, рассказал нам следующее.
Месяца полтора тому назад в том маленьком провинциальном городке, куда мы теперь спешили, поселился некий джентльмен средних лет по фамилии Бересфорд. Наняв небольшой особняк, он начал вести уединенный образ жизни, вызванный, как он сам объяснял своим соседям, с которыми ему хотя и чрезвычайно редко, но приходилось сталкиваться, необходимым спокойствием в целях укрепления нервной системы, расшатанной им в Лондоне от усиленной работы. На первых же порах своего пребывания Бересфорд обзавелся служанкой. Место это заняла молодая девушка Эмилия, отошедшая от последних господ с прекрасным отзывом и прослужившая у них целый ряд лет. Эта самая Эмилия была единственной прислугой у Бересфорда, но, невзирая на то, управлялась, так как хозяйство и требовательность названного господина не выходили из крайне умеренных рамок. В общем, судя по тому, что соседи Бересфорда никогда не слышали от него ни окрика, ни брани по адресу служанки, можно вывести заключение, что он был доволен ею.
Прошло полтора месяца. В прошлую среду Бересфорд объявил своей служанке, что он должен уехать кое-куда по делам на небольшой промежуток времени и просил ее хорошенько смотреть за домом, обещав наградить по приезде. Вечером он уехал. После его отъезда Эмилию видели как на улице, так и на рынке, куда она ходила за покупками каждое утро, ровно один день, на второй же она исчезла бесследно. Поднялась на ноги местная полиция, перевернула дом вверх дном, но Эмилии не нашла.
Наконец, через два дня после исчезновения служанки, труп ее, порядком разложившийся, был обнаружен прибитым к берегу речонки, протекающей по городскому предместью. Это произошло вчера. В это время в городе как раз случился Лэстрад, приехавший по делам в местное полицейское управление. Он взглянул на случившееся со своей точки зренияопытной ищейки, проработавшей долгое время под руководством Холмсано, придя после упорных, но тщательных попыток к заключению, что случай слишком сложен и запутан, чтобы обойтись без вмешательства Холмса, проживающего к тому же под рукой, с наступлением вечера помчался на автомобиле за знаменитым сыщиком, предварительно предупредив его депешей. Обращение Лэстрада за помощью к Холмсу после того, как тот уже оставил свою деятельность, и слова его «с наступлением темно-ты», между тем как было видно, что в стремлении сохранить труп в наивозможно меньшей степени разложения ему была дорога каждая минута, признаюсь, немало удивили меня, но я промолчал, находя, по меньшей мере, неделикатным пускаться в расспросы подобного характера. Холмс внимательно вслушивался в рассказ Лэстрада, хотя по всему было видно, что в главных чертах он ему уже известен.
Без четверти двенадцать мы влетели в полузаснувший городок и, первым делом, согласно желанию Холмса, направились к городскому моргу. Морг, низенькое, мрачное здание, светился огнями, когда мы подкатили к нему. Нас встретили смотритель и сторож.
Доктор был? отрывисто спросил Лэстрад смотрителя. Послышался утвердительный ответ.
Я распорядился вызвать доктора, обратился Лэстрад к Холмсу, и сделать медицинский осмотр, чтобы установить
Холмс одобрительно кивнул головою.
Мы вошли в сводчатый зал, насыщенный специфическим запахом гниющего тела.
В конце его, по соседству с несколькими вакантными ложами, покоился труп молодой девушки, сильно вздутый и посиневший.
Холмс потребовал докторское свидетельство и лампу с рефлектором. Пробежав первое, он взял лампу и поставил ее на возвышение в ногах трупа, перпендикулярно к нему. Потоки сильного электрического света полились на труп и близлежащие предметы, сделавшиеся строго отчетливыми. Холмс сбросил простыню, покрывавшую мертвеца, и углубился в исследование. Минут пятнадцать стояла полная тишина, прерывавшаяся по временам каким-нибудь причудливо-таинственным звуком морга или сдавленным кашлем одного из нас.
Я напряг все свое внимание, стараясь не упустить ни одной самой незначительной подробности в происходившем передо мной исследовании. Холмс весь ушел в свою работу. Сосредоточенный, ловкий и невозмутимым, он медленно двигался в своем исследовании от ног к голове, тщательно прощупывая каждую небольшую область и прибегая, в случае надобности, к лупе.
Когда Холмс добрался до шеи, лицо его нахмурилось и он, вооружившись лупой, прошелся от одной скулы к другой.
Лэстрад, вы видели это? обратился Холмс.
Лэстрад наклонился, за ним я. Почти на границе затылка и шеи, среди волос, виднелись две ссадины, однапониже, в виде прямой, другаяповыше, в виде кривой. Такая же ссадина виднелась под правой щекой.
Да, ответил Лэстрад.
Что же это, по-вашему?
Следы порезов обо что-нибудь.
Вы думаете? А это вы видели?
Холмс загнул левое ухо трупа.
Тонкая кожица казалась разъеденной чем-то.
Да, ответил опять Лэстрад.
Что вы скажете относительно этого?
По-моему, рыбы.
Нет, вы ошибаетесь. Рыбы грызут, но не перетирают. Между тем, мы можем констатировать факт трения. Волокна показывают нам это. Сопоставив все вместе, мы получим ярко, но неправильно выраженный след веревки. Во вскрытии надобности нет.
Холмс осмотрел еще хорошенько голову, после чего поднялся.
Больше мне ничего не надо. Благодарю вас, обратился он к смотрителю.
Знаменитый сыщик оделся и, провожаемый смотрителем, взобрался на автомобиль. Лэстрад и я последовали его примеру, и снова сонный город огласился звуками плодов цивилизации. Второй и последней точкой отправления изысканий Холмса был дом-особняк, занимаемый Бересфордом. Он оказался двухэтажным и состоял из кухни и пяти комнат, трех внизу и двух наверху.
Внизу помещались: кабинет, гостиная и столовая, наверхуспальня и уборная.
Черный ход был на цепочке, парадный имел американский замок с двумя, как потом оказалось из свидетельских показаний, ключами, один у хозяина, другой у прислуги. Вокруг дома был разбит маленький садик.
Холмс начал свой осмотр прямо с кабинета, темноватой четырехугольной комнаты с одним низеньким книжным шкафом, письменным столом, высокою деловой конторкой и кожаным диваном с двумя такими же креслами. Порывшись с полчаса в шкафу, в кипе журналов и книг разнообразного содержания, Холмс перешел к письменному столу. Были открыты все ящики, пересмотрено все содержимое, но Холмс продолжал хранить молчание, не приходя, по-видимому, ни к каким результатам.
Настала очередь за конторкой. Опять ничего.
Наконец, осмотр кабинета кончился. Но перед тем, как пуститься в дальнейшие розыски, Холмс пожелал лично выслушать показания свидетелей: соседей и торговцев рынка. Показания, в общих чертах, ничем существенным не разнились от рассказа Лэстрада, только по окончании их Холмс вышел в гостиную и обратился к свидетелям с вопросом, не знает ли кто из них, сколько ключей имелось в распоряжении обитателей данного дома?
На вопрос этот отозвалась одна из соседских служанок, подруга умершей, заявив, что, со слов покойной, их было два, чтобы не будить уставшую прислугу в тех случаях, когда Бересфорд возвращался домой со своих, так любимых им, поздних прогулок. Отпустив свидетелей, Холмс, минуя гостиную и столовую, поднялся сразу наверх и проник в спальню. Здесь его внимание сейчас же остановилось на пачке газет, лежавшей на ночном столике у изголовья кровати. Это была «Daily Mail», одна из наиболее дешевых и распространенных английских газет. Холмс принялся по очереди рассматривать каждый номер. Вдруг он выпрямился, быстро вынул свою записную книжку, что-то прочел там, схватил верхний очередной номер и ловким жестом распластал его. На второй странице внизу я увидел пустое пространство в форме прямоугольника, оставшееся от вырезки. Лицо Холмса просветлело, в глазах мелькнуло что-то похожее на удовлетворение, видимо, он был доволен.