Павел был чрезвычайно удивлен. Он никогда даже не слыхал этой фамилии и подумал, что тут какая-нибудь ошибка или недоразумение.
Но вслед за тем, когда он поехал к баронессе фон Шток и услышал от нее, что у него действительно есть такой дядя, он решил ехать.
Стороной он узнал, что состояние покойного князя громадное и простирается до десятка миллионов.
Однако отъезду его помешала внезапная болезнь Марьи Петровны, и потому он решился до времени выдать доверенность отцу ее.
Старик Петров приехал сияющий, он только что узнал из достоверных источников, что наследство это превышает даже десять миллионов.
Что же ты не едешь? набросился он на Павла. Ей-богу, подобная беспечность непростительна.
Это не уйдет, отвечал довольно хладнокровно молодой человек, а вот меня пугает, что Маруся немного нездорова. Впрочем, доктор говорил, что это обыкновенная предвесенняя лихорадка. Однако все-таки я думаю лучше попросить вас съездить туда, а не ехать самому.
Что ж, изволь, я к твоим услугам, отвечал Петров.
Ровно через сутки Петров выехал в Н., но в этот же день Марья Петровна застала мужа в кабинете бледного как полотно, с опущенным письмом в руках.
Павел был так погружен в какое-то тяжелое раздумье, что не заметил появления жены в кабинете и, воображая себя наедине, громко, с отчаянием произносил:
Опять он!.. Опять он!..
Письмо
Что это значит? спросила Марья Петровна. Ктоон?
Павел вздрогнул и скомкал письмо.
Ничего, ничего, это так!.. начал было он, силясь улыбнуться, но жена строго перебила его:
Ты что-то скрываешь от меня, Павел? Это нехорошо, наши отношения вовсе не таковы, чтобы иметь друг от друга секреты.
Павел тихо и ласково взял жену за руку. В глазах его, печально устремленных на нее, светилась какая-то затаенная, но твердая решимость
Послушай, Маруся Есть маленькая неприятность, но ты в твоем положении не должна интересоваться ею. Всякий пустяк, могущий взволновать тебя, отразится на нашем ребенке. Прошу тебя поэтому: не расспрашивай меня.
Что? Не расспрашивать?! горячо кинулась к нему Марья Петровна. Мне не расспрашивать тебя, когда я вижу, что лицо твое взволнованно и ты шепчешь: «Опять он!..» Нет, это выше моих сил Ты должен мне все рассказать, если сама судьба столкнула меня с тобой в эту минуту Говори, кто этот он. Не брат ли опять?
Ну что ж, ты угадала! силясь опять улыбнуться, сказал Павел.
Это письмо от него?
От него.
Что же он хочет от тебя еще?
Он хочет, чтобы я его уничтожил! произнес Павел, сверкнув глазами, и в эту минуту тождество его с Андрюшкой стало поразительным.
Молодая графиня выпрямилась:
Покажи мне письмо!
Ты только напрасно взволнуешь себя.
Покажи!
Павел протянул письмо и ласково привлек жену к себе на колени, пока она жадными глазами пробегала по строкам.
Письмо было следующего содержания:
«Ваше сиятельство граф Павел Иеронимович!
Судьба ниспослала новое счастье на вашу и без того счастливую голову. Вы являетесь обладателем миллионного наследства, того самого наследства, которое по праву принадлежит не вам, а такому же несчастливцу, такой же игрушке судьбы, как и я. Я извещаю вас по доверию его, что вы должны отказаться от половины этого наследства в пользу того, кто явится неопровержимым представителем нравственных прав на него. Вы, как воплощенная добродетель, удвоенная ореолом культуры, должны понять, что человек не виноват в своем бесправии. Если бы он был законным сыном покойного князя Карпатского, вы бы не были в эту минуту так счастливы, а если прибавить к этому факт и мое существование, то вы должны были бы поделиться и со мною. Короче говоря, если вы откажетесь от исполнения моего требования, мы с вами будем иметь личные и весьма короткие расчеты. Я убью вас непременно, в чем даю клятву. Я не виноват, что вы вновь стали на моем пути!..
P. S. Ответ бросьте из форточки вашего кабинета ровно в час ночи. Если вы вздумаете схватить посыльного, то вы, ровно ничего не узнав обо мне, заслужите только скорейшую смерть».
Бледная как полотно, выронила письмо Марья Петровна и, тяжело дыша, словно собираясь разразиться громкими рыданиями, прильнула к плечу мужа.
Павел крепко обнял ее, и опять они несколько минут просидели молча.
Первый заговорил Павел:
Что ж, исполнить его просьбу?
Ни за что! вдруг твердо сказала Марья Петровна, и даже губы ее презрительно сложились в ответ на слова мужа. Ты хочешь купить наше спокойствие, ты хочешь дать средства страшному человеку во имя ограждения себя и семьи Я этого не ожидала от тебя, Павел
Значит, ты мне предлагаешь бороться с ним?.. О, Маруся, спасибо тебе за это разрешение, оно развязывает мне руки и еще раз бросает свет на твою высокую душу Да, я не ошибся в тебе Ты не из тех женщин, которые боятся борьбы, ты героиня О, как я рад этим словам
Да-да, задыхаясь от волнения, продолжала Марья Петровна, я благословляю тебя, мой милый, дорогой, потому что я знаю, что иного исхода нет. Уничтожь его, этого демона-мстителя, потому что кровь, месть и злодейство его натура. Если бы ты дал ему то, что он требует теперь, ты не нашел бы сам покоя твоей честной душе Жалость к этому человеку неуместна. Можно со скорбью думать о других, несправедливо поставленных судьбою в такое положение, но его жалеть нельзя Он пишет про какого-то незаконного сына князя, ему ты, конечно, мог бы дать часть того, что ты получишь, но теперь и этого делать нельзя, не узнав предварительно, кто он, жертва или сообщник этого ужасного человека.
Ты права, Маруся! отвечал Павел. Я поступлю так, как ты говоришь, я отвечу ему и кину ответ в форточку и не из боязни не схвачу его агента, а ради того, что мне самому интересно, чтобы это первое, и последнее, мое письмо к нему дошло до него.
О, Поль, разве я сомневаюсь в твоем мужестве, горячо ответила молодая графиня, и знаешь что, у меня есть предчувствие, что ты выйдешь из этой борьбы победителем. А тогда счастье и спокойствие наше будут непоколебимы. Тебе эта борьба теперь представляет еще те удобства, что ты сам еще являешься лицом, до известной степени облеченным властью.
Павел крепко поцеловал жену, и темные глаза его с нежностью остановились на ее бледном, но вдохновленном идеей лице.
Ответ
Часов около двух ночи в кабинете Андрюшки горела одинокая свеча. Она бросала мрачные тени от картин, шкафов и кресел. Андрюшка, вытянув ноги, сидел перед столом в кресле и глядел на таинственно-величавую панораму неба, где яркий и полный месяц катился по гребням разорванной тучи.
Его свет проникал в комнату, побеждал тусклое мерцание свечи и падал голубыми пятнами на ковер и стены.
Лицо Андрюшки было мрачно, он глядел на эту небесную феерию и чувствовал, что угрюмые мысли его бродят и меняют свои силуэты так же зловеще, как и эти ночные облака, только с краев посеребренные сиянием.
Он не ожидал доброго ответа от своего брата, он даже думал, что посланный будет задержан и не вернется вовсе.
Мрачная душа молодого преступника была полна злобой и ненавистью.
Когда он получил от Трифонова письмо, в котором тот извещал его, что князь Карпатский всего за два дня до его прибытия скончался, а прямым наследником его признан граф Павел Радищев, он вздрогнул, как от укола.
Ага! сказал он вслух. Ты опять на моем пути, что ж, поборемся вновь!.. Только с жизнью я уступлю тебе эти миллионы!..
В дверь кто-то стукнул, и она приотворилась.
Андрюшка оглянулся и увидел посланного к Павлу Радищеву с письмом в руке.
Не сказав ни слова, он схватил это письмо и разорвал конверт.
Самое возвращение посланного доказывало, что дело имело оборот благоприятный.
«Струсил!»мелькнуло в голове Андрюшки, пока он раскрывал письмо, и презрительная улыбка искривила его губы.
Письмо начиналось так:
«В последний раз я выпускаю вас из своих рук, в дальнейшем подобные смелые шаги с вашей стороны приведут вас туда, где место всем, вам подобным.
Отвечаю вам потому, что наглость ваша, превосходящая всякую меру, на этот раз была уснащена ловким соединением мошенничества с почти законным требованием. В вашем письме вы намекаете, что действуете по доверию незаконного сына князя Карпатского.
Этот последний, безусловно, мог рассчитывать на часть законом предоставленного мне наследства, если бы он, подтвердив свои права, обратился лично ко мне, без вашего содействия, чем он лишил себя всякого доверия.
Тот, кто знается и имеет дела с вами, вероятно, подобен вам, а такие чудовища, как вы, не могут быть оставляемы безнаказанными.
Будь вы бедняк и труженик, о, с каким наслаждением я признал бы в вас наизаконнейшего брата и почел бы за величайшую честь для себя, чем могу, быть полезным. Я ни секунды не задумался бы над вашим настоящим предложением мне. Я бы отдал вам то, что вы теперь требуете путем угроз, как другу, как человеку, перед которым я хотя и без вины, но все-таки виноват, виноват тем, что я счастлив, что я имею имя и положение в обществе, которых лишила вас случайность.
Теперь же, в ответ на ваше уснащенное угрозой требование, я отвечаю тоже угрозой и отказом.
Я издали уже узнал вас. Я понял, на что вы способны, и постиг весь мрак вашей погибшей души.
Исполнить вашу настоящую просьбузначит давать в руки преступления смертоносное оружие. Я не вправе сделать этого, а в раскаяние ваше и возможность перемены жизни и образа действийя не верю. Да и вы сами захохотали бы над моей наивностью, если бы в обмен нескольких миллионов я принял бы за чистую монету ваше фальшивое заявление о раскаянии. Нет, такие люди, как вы, не имеют органа, двигающего раскаянием. Я не вхожу в рассмотрение, кто тут виноват: вы или судьба, но я констатирую только факт.
Итак, вы понимаете, что я вызываю вас на борьбу с целью или уничтожить вас, или, если судьбе будет угодно направить на меня вашу руку, пасть самому.
Мрачная клятва
Сегодня отделение «квартиры углов», хозяином которой состоял Калиныч, и ближайший грязный трактир были особенно многолюдны.
С самого утра во двор известного нам дома начали входить темные личности обоего пола.
Квартиранты Калиныча собирались кучками и оживленно толковали.
Сам Калиныч подходил то к той, то к другой группе и, хмуря свои густые брови, бросал несколько слов с чрезвычайно деловым и озабоченным видом.
Так деятельный капельмейстер мимически обращается то к группе скрипок, то к батарее валторн, то отрывисто приказывает барабану
Калиныч был и действительно озабочен.
Сегодня ровно в полночь должно было состояться первое собрание организованного кружка, собравшегося сегодня для начала своей деятельности.
Главным сюжетом этой предстоящей трагикомедии, конечно, был Андрюшка, лицо для всех таинственное, почти мифическое. О нем-то и говорилось в углах, к нему и тянулось любопытство всей этой оборванной толпы, жаждущей действия и на все готовой.
В соседнем трактире за грязными столиками, уставленными бутылками пива и водки, виднелись наши старые знакомые: Степанидин, агенты АндрюшкиТрофимов, двое Богдановых и Кутузов.
Лепешкина не было видно. Все догадывались, что он, как наиболее близкий к Андрюшке, состоит при его особе.
Ходили толки, что таинственный главарь имеет несколько сот самых различных костюмов и способов гримировки, делающих его совершенно неузнаваемым. Поэтому никто никогда не может сказать, где он в данную минуту.
Может быть, он и здесь, в этой же толпе? Может быть, даже кто-нибудь сидит за столиком и разговаривает с ним, ни на минуту не подозревая, что этот собеседник и есть его таинственный и могущественный патрон.
Все эти слухи и россказни еще более электризовали и подчиняли толпу. Эти люди, которым и действительно жилось несладко на свете вследствие одного и того же общего для всех стечения обстоятельств, начинали ощущать свою силу.
В составе этой толпы было много лиц вовсе не преступных и не имеющих склонности к преступлению, а тем не менее они вошли в эту толпу под знаменем мщения и в надежде на известные выгоды.
Один из таких был Степанидин, этот обиженный наследник князя Карпатского.
А Богдановэтот ростовщик, скрывающийся за табачными ящиками, разве его могло хоть что-нибудь, кроме мести, примирить с его существованием?
И много было таких в толпе, рекрутируемой Андрюшкой.
И негодяй понял всю силу этой армии и все инстинкты, служащие ей оружием.
Он был доволен начатым делом.
Когда сумерки окончательно сгустились, «Паутинник» ожил.
Беззвучно отворяющаяся дверь, около которой контролером-швейцаром стоял двадцатипудовый Калиныч, пропускала все новых и новых лиц, с жетонами на право входа, имевшими различный формат соответственно соображениям главарей и верховного начальника.
Калиныч был посвящен во все тайны этой кабалистики и смотрел на нее с вожделением и надеждой антрепренера, затеявшего беспроигрышное «дельце».
Кругом было сравнительно тихо, только кое-где кто-нибудь кашлял коротко и нетерпеливо, что делало еще рельефнее молчаливую угрюмость собрания. В особенности занимал всех вопрос, для чего ровно половина залы была отгорожена перилами с узенькой калиткой посередине.
При этом по ту сторону отгородки царил такой непроницаемый мрак, что ни один из самых зорких глаз не мог разобрать, что там помещается.
Там и сям стояли темные группы людей и тихо беседовали. Женщин было мало.
Прошло около получаса какого-то неопределенного и крайне напряженного ожидания.
Но вот фонарь с рефлектором повернулся, движимый каким-то скрытым механизмом, и лучи упали в пространство, огороженное решеткой.
Ропот пробежал в толпе, и все инстинктивно приблизились к перилам, около калитки которых быстро очутились Трофимов, Кутузов и два Богдановых.
В то же самое время за перилами возник стройно сложенный человек во фраке и в маске.
При его появлении все четыре главных агента вошли в калитку, а сбоку откуда-то в полосу света вступил пятый.
Это был Лепешкин.
Они сгруппировались около человека в маске полукругом, так что один стоял сзади и двое выступали по бокам.
Человек в маске (который, как читатель догадывается, был не кто иной, как Андрюшка) после короткого молчания ровным и громким голосом сказал следующее:
Сегодня я собрал вас для того, чтобы с этого урочного часа начать наши действия. Но сперва дело это, как и всякое другое, основанное на сплочении многих в безусловное единство, требует роковой и ненарушимой клятвы. Я первый клянусь в том, что буду всегда и везде служить интересам нашего общества, я клянусь и в том, что жажда мести не иссякнет в душе моей ни в каком случае. Отныне я принадлежу вам, точно так же, как и каждый из вас принадлежит не себе, а всем. Я, как инициатор этого дела, предоставляю только себе на собраниях наших роль председателя. Вы должны теперь все поклясться в том, что будете безусловно повиноваться распоряжениям и постановлениям нашего общего собрания, а в случае ослушания и измены провинившийся осуждается на смерть. Вы должны поклясться мне в этом.
И в эту минуту нельзя было не сознаться, что роль начальника могла бы быть при других условиях жизни его назначением.
Он внушал к себе такое невольное чувство покорности, так красивы и спокойны были его властные жесты, такой гордой породистостью дышала вся его фигура! Сотни человек, стоявших перед ним, казались его рабами.
Да и было почти так.
Субъекты эти были настолько забиты и исковерканы жизнью, были так ловко подхвачены на удочку пяти главных, частов ту самую минуту, когда порывалась у них последняя возможность к существованию, что, естественно, теперь, вовлеченные в какое-то дело, находящееся под эгидой этого таинственного повелителя, они увидели в нем последний исход и без всяких клятв готовились быть ему безусловно верными.
Клянемся! крикнули как один человек все присутствующие.
Когда вновь наступила тишина, Андрюшка продолжал:
Конечно, клятва еще теснее связывает нас, потому что клятвопреступник ради чего бы и какой клятве ни изменил, он всегда жестоко наказывается судьбою. Есть клятвы, в защиту верности которых даже нет закона, но эти беззащитные клятвы обладают еще большей силой, так как за нарушение их карает сама судьба. Но, откинув даже это, наша клятва уже ненарушима потому, что, я думаю, в среде нас, тут собравшихся, нет ни одного, у которого в душе не кипело бы злобы на своего родителя, не захотевшего стать отцом и бросившего несчастного, беззащитного малютку на произвол судьбы и борьбы за кусок хлеба. Многие из вас чувствуют, что в жилах их течет не та кровь, которая приспособляется к тяжелому труду простолюдина, освоившегося с этим способом заработка путем вековой привычки Многим не по силам ужасная участь, ведущая их короткой дорогой к болезни и преждевременной смерти. Так разве надо клясться в том, чтобы искренно желать вернуть себе благополучие? А благополучие это может прийти только тогда, когда вы все доверите свои судьбы в мои руки, повинуясь мне слепо и беспрекословно