Журналист с недовольным видом покачал головой. Оллсмайн понял, что объяснение неизбежно.
Да говорите вы толком! прорычал он полисмену.
Тот этим восклицанием был окончательно сбит с толку. Никогда еще его ремесло не казалось ему таким трудным. Голосом начальник полиции разрешал ему говорить, а ногой запрещал. Приходилось говорить и в то же время молчать. Каждый поймет, что такой способ действий представляет непреодолимые трудности в техническом отношении.
Да нет я не отрицаю снова начал он мямлить.
Необходимо было прийти ему на помощь и указать, что именно говорить.
Я и этот джентльмен, перебил Оллсмайн, едем как раз для того, чтобы удостовериться, находится ли в Брокен-Бей арестант по имени Ниари. Я не знал о его существовании, а вы как будто его знаете. Так не угодно ли вам рассказать нам о нем?
Агент вздохнул. По крайней мере, на этот раз приказание было ясно.
Этого номера девятнадцатого действительно как будто бы, звали Ниари. Ну, как я уже говорил, нам его нужно было перевести в Сидней. Вышли мы около полуночи, идем себе, и ничего такого не случается. Только вдруг те двое, что шли впереди, наткнулись на протянутою через дорогу веревку и упали. Не успели мы разобрать, в чем дело, как из кустов выскочила целая шайка каких-то чертей, и у всех на лицах зеленые маски. Схватили они нас и привязали к этим вот деревьям. А их начальник подошел ко мне и говорит: «Скажи, мол, мистеру Оллсмайну, извините, ваша честь, скажи, мол, ему, что мы освободили Ниари, а скоро освободим и тех, кого он насильно держит у себя в семье и в склепе». Вот и все.
Оллсмайн побледнел как полотно. От этих слов корсара у него и кровь в жилах застыла. Он вспомнил таинственный суд и понял, на что тут намекал Триплекс. Те, кого он насильно держит в склепе и в семье, были маленькая Маудлин и его жена Джоан. Неужели Триплекс может воскресить мертвую, а живую освободить от его власти?!
Как ни невероятно было это предположение, но Оллсмайн потерял веру в будущее Наконец после долгого молчания он приказал поворачивать назад, в Сидней, не обращая ни малейшего внимания на любопытные вопросительные взгляды Лавареда. Оллсмайн за всю дорогу не вымолвил ни слова, в данном случае им руководили не осторожность, а простое нежелание разговаривать. Он был весь поглощен одной неотвязной мыслью, от которой у него по спине бегали мурашки. Этот Триплекс положительно преследовал его, а каждый безобидный прохожий казался ему заговорщиком. Он готов был арестовать все население Сиднея по подозрению в соучастии. Он был уверен, что у Триплекса множество сообщников, иначе он не смог бы так легко скрываться от полиции.
Доехав до дому, Оллсмайн отпустил свою свиту, рассеянно пожал руку Арману и вошел в подъезд. Какой-то смутный страх заставил его пройти на половину леди Джоан. Может быть, ее уже не было в доме, как, казалось, намекали слова корсара. Крадучись, он приблизился к двери той комнаты, где обычно сидела безутешная мать. Здесь он остановился и прислушался. Странно: ему послышался чей-то голос, кто-то в комнате был Может быть, посланник Триплекса?
Сэр Тоби резко распахнул дверь.
Леди Джоан была одна. Она стояла, облокотившись на круглый столик, и прижимала к губам какую-то записку. С ее губ срывались несвязные, прерываемые рыданиями слова. При виде мужа она хотела спрятать записку, но это ей не удалось. Как тигр Оллсмайн кинулся к молодой супруге и с силой сжал ее руку. Бумага выпала. Оллсмайн порывисто развернул ее и стал читать.
«Мать, говорилось в письме, нас разлучило преступление, но правосудие не дремлет. Оно нашло для нас мстителя, с помощью которого мне скоро удастся быть возле тебя. Верь тому, что тебе пишет твоя Маудлин, счастливая от одной возможности сказать тебе: я жива».
Неслыханное бешенство овладело Оллсмайном. В безумном гневе он растерзал скомканное им письмо и замер на месте, как бы ища, на чем бы еще сорвать злобу. Взгляд его упал на портрет, перед которым так часто плакала Джоан. Он кинулся к картине, сорвал ее со стены и разорвал на несколько частей. Потом, швырнув на пол, принялся топтать ногами обрывки полотна и обломки рамы. Несколько успокоенный этой затратой физической энергии, он даже слегка устыдился своей дикой выходки и взглянул на жену. Во все продолжение этой сцены Джоан не двинулась с места, лицо ее сначала выражало удивление, потом ужас и, наконец, непонятную для него радость.
Простите, вымолвил наконец Оллсмайн, я слишком поддался гневу.
Она молчала.
Да, я виноват, но когда враги преследуют меня в моем же собственном доме
Враги? Почему же враги? кротко возразила Джоан. Тот, кто хочет отдать мне мою дочь, не может быть моим врагом
Так вы верите этим сказкам?
Да, верю, просто сказала Джоан.
У него снова вырвалось гневное движение, но она знаком остановила его.
Безумие?! скажете вы. Пусть так! Вы не были отцом и не поймете никогда, что я выстрадала. Но тело Маудлин не было найдено, и я никогда не теряла надежды. Это письмо доказывает, что я была права.
Уловка бандита!
Нет, я никому не делала зла. Даже бандит не посмел бы так посмеяться надо мной, не посмел бы сказать мне: мать!
Короче: вы сноситесь с моими врагами.
Я мать, я благословляю все, что дает мне надежду увидеться с дочерью.
Сэр Оллсмайн топнул ногой. Черты его лица снова исказились от гнева.
Конечно! Какое вам дело, что все сговорились против меня? Ваш муж для вас никто!
Она с удивлением взглянула на него.
Почему моя материнская привязанность так беспокоит вас?
Он опустил глаза под ее открытым взглядом.
Потому, пробормотал он в смущении, что негодяи пользуются этой привязанностью, чтобы разлучить меня с вами.
Об этом нет и речи. Мне только обещают возвратить мою дочь.
И в самом деле! В записке не было упомянуто даже имени Оллсмайна. Увидя, что он вступил на ложный путь, он еще больше рассердился.
Если бы это обещал вам я, вы бы мне не поверили.
Почему вы так думаете?
Потому что вы бы сначала подумали над этим обещанием. Вы сообразили бы, что, будь ребенок жив, он уже давно был бы с вами: ведь наши розыски наделали столько шума. А когда какой-то проходимец присылает вам неподписанное письмо, то вы ему верите не раздумывая.
Этот незнакомец подает мне надежду, а вы, вы только усиливаете мое отчаяние.
Нет! Вы положительно сошли с ума! Вас связать надо!
И Оллсмайн, окончательно выведенный из себя, вышел из комнаты, хлопнув дверью.
* * *
Тем временем Лаваред успел дойти до своего отеля. Всю дорогу он думал об утренних происшествиях. Несмотря на любезность и добродушный тон Оллсмайна, Арман начинал чувствовать к нему все возрастающее недоверие. Нельзя было допустить, чтобы, занимая такое положение, сэр Тоби не знал о таком важном арестанте, как Ниари. От этого предположения оставался только один шаг до уверенности в том, что приказ о переводе арестанта был подписан самим Оллсмайном.
Как видит читатель, Арман был уже на пути к постижению истины. Потом мысли его приняли уже совсем другое направление. Он стал думать о той таинственной личности, которая устроила похищение Ниари. Кто был этот корсар Триплекс? Почему он так хорошо знал все его дела, почему постоянно становился на его дороге? Задать эти вопросы было легко, ответить на нихсовсем другое дело! И Лаваред так и не нашел сколько-нибудь подходящего объяснения.
Ответив на почтительный поклон швейцара, он стал подниматься по лестнице, но на первых же ступенях остановился и с удивлением прислушался. Из занимаемого им помещения неслись звуки пианино и слышался молодой чудный женский голос.
Лотия, промолвил он. Неужели она поет?
Удивление, с которым были произнесены эти слова, было вполне понятно. С тех пор как Арман познакомился с Лотией, он всегда видел ее мрачной и печальной, лишь изредка вынужденная улыбка появлялась на губах молодой девушки, но она никогда не приходила в то настроение, когда девушка не может удержать рвущуюся из груди песню.
Что же так изменило ее настроение? Весь охваченный любопытством, Арман взбежал по лестнице и вошел в салон.
Лотия сидела за пианино и звучным голосом пела египетскую песню, величественную и медленную, точно само течение Нила, вдохновившее композитора. Оретт, улыбаясь, стояла возле пианино.
При виде Армана обе женщины пошли ему навстречу.
Что, напрасно съездили? спросила Лотия сочувственно-ироническим тоном.
Он с удивлением посмотрел на девушку.
Да, правда! Откуда вы знаете?
Обе молодые женщины весело рассмеялись.
Очень рад, что моя неудача вас не огорчила, а даже развеселила. Но с вашей стороны невеликодушно держать меня так долго в неизвестности.
Мы все вам расскажем с удовольствием, но сначала дайте нам слово
Какое слово?
Не говорить никому о том, что вы от нас услышите.
Да в чем дело?
Поклянитесь сначала, со смехом настаивали женщины.
Ну хорошо. Клянусь честью, я буду нем как рыба.
Вот и прекрасно! вскричала Лотия. Теперь мы можем вас посвятить в нашу тайну!
И с этими словами она достала из-за корсажа письмо. На конверте стоял штемпель городской почты.
Что это такое?
Читайте.
Лаваред взял письмо в руки и с удивлением взглянул на обратный адрес.
Почерк Робера! вскричал он.
Читайте! с улыбкой повторила Лотия.
Арман прочитал следующее:
«Дорогая Лотия!
Я слишком рано пришел в отчаяние. У нас не было Ниари, и поэтому я не мог установить своей личности, а следовательно, предложить вам свою руку, а с нею и свое сердце. По счастью, один человек взял меня под свое покровительство, и по его воле Ниари уже освобожден из заключения и теперь уже находится вместе со мною. Конечно, дорогая моя, моя звезда, мое солнце, я был бы уже возле вас, но благодарность не позволяет мне покинуть своего благодетеля. Он помог мне, а теперь я должен помочь ему в исполнении ужасной обязанности. Но он позволяет мне обнадежить вас и сообщить, что ваши несчастья скоро закончатся. В течение двух месяцев вы не получите от меня ни одного письма, но не беспокойтесь. Когда вы услышите о корсаре Триплексе, знайте, что это он хлопочет о нашем воссоединении. Знайте также, что душой, сердцем, мыслью я всегда с вами. Уверен, что с поддержкой Армана и моей доброй кузины Оретт вы не будете падать духом. Шлю вам всем троим свою любовь и надежду.
Робер Лаваред.
P. S. Ни слова никому об этом письме!»
Арман, в свою очередь, рассмеялся:
Наконец-то! Робер жив и обещает вернуться. Но, право, при моей жизни, довольно богатой приключениями, я еще ни разу не был замешан в такой сложной интриге!
Глава 10Триплекс действует, но не показывается
С этого дня Лаваред все время жил в неописуемом волнении. Его темперамент журналиста плохо мирился с тайной, а тайна окружала его со всех сторон. Он часто виделся с Оллсмайном, который вдруг почувствовал к нему особое доверие и едва скрывал от него свои опасения. Арман знал о депешах, которые тот получал из адмиралтейства. В этих депешах Оллсмайну все строже и строже приказывалось во что бы то ни стало арестовать Триплекса. При этом тон телеграмм становился все более угрожающим.
Но положение Оллсмайна было все-таки довольно устойчиво. По своему положению он знал много тайн, разоблачение которых привело бы к ужасным последствиям. Многие уважаемые семьи могли бы быть скомпрометированными, если бы Оллсмайн сделал известным содержание всевозможных тайных «досье», которыми был наполнен целый несгораемый шкаф в его конторе. Поэтому в высших сферах Оллсмайн находил все еще очень сильную поддержку. Но общественное мнение заставляло правительство предъявлять к нему определенные требования. Все англичане были возмущены больше всего тем, что какой-то неведомый враг держал в страхе правительство мировой державы.
«Раз эта война ведется только против сэра Оллсмайна, говорила многоголосая молва, то почему бы не принести в жертву этого чиновника? Почему не назначить над ним следствие, как того требует этот наделавший столько шуму корсар?»
А корсар требовал следствия с неутомимой настойчивостью. В Лондоне, в Индии, в Австралии неведомыми путями в печать проникали его корреспонденции. Казалось, он был действительно вездесущ. Мало того, подводные кабели, погруженные на глубину 4000 метров, перестали хранить строго вверяемые им тайны, они стали болтливы. Как же иначе объяснить, что Триплекс имел положительные сведения обо всех каблограммах, которые посылал Оллсмайн разным высокопоставленным лицам? Это доказывалось ироническими депешами, которые то и дело получал Оллсмайн. Депеши эти были обыкновенно в таком роде:
«Просите протекции лорда X, сын которого скомпрометирован в деле банка Таутек (досье 147). Вы правы, но никакое правительство вам не поможет, и вы не избегнете наказания за ваши преступления. Триплекс терпелив и хорошо вооружен».
Самые сложные шифры, самые остроумные решетки не мешали корсару проникать в тайны корреспонденции. Он точно смеялся над всеми иероглифическими комбинациями, к которым прибегает новейшая дипломатия.
Можно было сойти с ума от всего этого, и действительно у Оллсмайна начинали путаться мысли. Это состояние рефлекторно передавалось и Арману, который все это время жил как в тумане.
И наконец, Триплекс устроил апофеоз этой бумажной войны. Подобно тому, как искусный пиротехник заканчивает фейерверк букетом ракет.
Однажды в цирке во время представления, на котором присутствовало все лучшее общество Сиднея, с потолка спустилась огромая ракета, которая раскрылась и осыпала публику градом цветов. К каждому букету была пришпилена карточка с надписью:
«КОРСАР ТРИПЛЕКС скоро избавит Австралию от надзора преступного Оллсмайна».
Оллсмайн присутствовал на этом представлении и вынужден был покинуть зал под насмешливыми взглядами публики. Обыск вокруг цирка не привел ни к каким результатам. По обыкновению корсар исчез без следа.
На следующей неделе, пользуясь безлунной ночью, какие-то неизвестные люди расклеили на всех стенах афиши следующего содержания:
«Граждане Сиднея!
Сегодня назначаю вам свидание в порту. Смотрите в море. Вы увидите глаза корсара Триплекса, направленные на ваш несчастный город, в котором одним из главных сановников является гнусный злодей».
Разумеется, полицейские агенты с похвальным усердием сорвали эти листы со стен, но часть населения уже прочитала эти афиши и познакомила с их содержанием тех, кого лень или работа удержали дома.
Благодаря этому все набережные и пристани с наступлением вечера наполнились народом. Давка была страшная. Все взоры были направлены на горизонт, и лишь время от времени внимание толпы отвлекалось на военные суда, которые стояли в полной боевой готовности, чтобы по первому знаку выйти в море. Многие утверждали, что эти воинственные приготовления заставят Триплекса отказаться от своего обещания. Но они ошибались. Ровно в девять часов на горизонте появились три светящиеся точки, образовывавшие треугольник.
Гип-гип-ура! заревела толпа.
Но энтузиазм зевак дошел до высшей степени напряжения, когда с появлением светящихся точек взревели сирены броненосцев, и они величаво двинулись к выходу из порта. Это значило, что готовилось морское сражение. Тихоокеанская эскадра в полном составе выступила против корсара Триплекса. За моряков, идущих на неведомую опасность, сжимались любящие сердца их матерей, жен и невест.
На палубе «Дестройера», броненосца, вооруженного башенными орудиями, открывавшего шествие, стояла группа лиц, с разными чувствами смотревших на далекие неподвижные «глаза корсара». Это были Оллсмайн, Пак, Лаваред, Лотия и Оретт. Первый был здесь по своей должности, остальные попали сюда по его протекции. Около спутниц Армана стояла третья женщина, закутанная в широкое манто со спущенным на лицо капюшоном. Моряки указывали на нее с почтением, а офицеры говорили о ней шепотом:
Это леди Оллсмайн. Она явилось сюда, чтобы своим присутствием поддержать мужа в его борьбе с корсаром.
Действительно, такова была причина, выставленная безутешной матерью, чтобы получить от Оллсмайна разрешение участвовать в экспедиции. Он уступил, понимая, что такой поступок его жены произведет хорошее впечатление на общество. Но как бы резко отказал он ей, если бы знал, что настоящей причиной ее появления здесь была записка, доставленная невидимой рукой в комнату леди Джоан. Она с глубоким волнением прочитала эту записку, в которой было написано всего несколько слов: