Приказывайте, барыня, я все исполню.
Нет, Дуня, ты поклянись, что не выдашь меня и исполнишь. Никому, никому не скажешь?
Помилуйте, барыня, зачем же я буду говорить, если вы не приказываете.
Нет, ты поклянись.
Клянусь.
Перекрестись.
Горничная перекрестилась.
Вот так. Ты меня любишь?
Люблю, барыня, вы меня никогда не обижали.
Я тебе приданое все сделаю, триста рублей деньгами дам.
Оченно вами благодарна, барыня, извольте приказывать.
Постой, сходи посмотри, спит ли барин.
Дуняша ушла, а через минуту вернулась.
Спят, не раздеваясь.
Крепко?
Крепко.
Слушай, Дуня Ты знаешь здесь недалеко трактир Куликова?
Знаю, знаю: «Красный кабачок».
Этот самый. Так слушай. Сходи завтра рано утром к Куликову, скажи, что я очень больна и прошу его написать все, что он хочет мне сказать. Я хотела принять его сама завтра, но не могу, а мне очень нужно узнать у него про одно дело. Только, понимаешь, ни Илья Ильич, ни другой кто-нибудь не должны никогда ничего об этом знать! Слышишь?! Ты клялась ведь!
Не извольте беспокоиться, сударыня, никто не узнает.
Спасибо! А я тебя не забуду! Ах, мне тяжело!
Елена Никитишна откинула голову и закрыла глаза. Тень Онуфрия Смулева, ее первого мужа, как кошмар, давила ее. То он являлся ей окровавленным, со страдальческим лицом, зияющей раной на шее, то грозным, величественным, гневным, с протянутой карающей рукой. Иногда ей явственно слышался голос Смулева, звавшего ее на помощь, просившего пощады, а иногда голос этот звучал так громко, что она вскакивала с постели и хотела бежать. С того самого вечера, когда Куликов таинственно намекнул ей на Серикова и на исчезновение Смулева, мысли о покойном муже не выходили у нее из головы и преследовали днем и ночью; во сне и наяву она переживала роковые события в Саратове. И странно: раньше как-то она никогда не вспоминала обо всем этом, была совершенно равнодушна к памяти мужа и Серикова, а тут тут оба мертвеца поочередно мучают ее, требуют объяснения, ответов.
Не ты ли заставила меня избавить тебя от нелюбимого старика-мужа? Разве мне нужно было его убивать, говорил Сериков, явившийся перед нею с провалившимся лицом. Кто же мог бы проникнуть в дом, если бы ты не оставила двери открытыми. Кто стал бы убивать старика, если бы не ты просила свободы?! Я исполнил твое желание и передал твое поручение Макарке-душегубу. Это ты, ты наняла его и ты же одна воспользовалась результатами злодейства! Я, видишь, в каком теперь виде! Я понес кару, страшную, жестокую кару! Я страдаю и буду вечно страдать, мучиться, а ты? За что ты наслаждаешься жизнью, когда ты виновнее всех?! Посмотри на него. И призрак указывал на страдальческий, окровавленный лик с провалившимися глазами, но хорошо знакомыми ей чертами лица. Мужеубийца! Предательница! Преступница!
И холодный пот выступал на лбу больной. Она вскакивала, протирала глаза, отгоняла от себя видение, звала близких.
Боже! И как могла я отпустить Куликова, не расспросить его, что он знает?! Как могла я кричать на него, говорить дерзости, когда должна была на коленях просить у него помощи против всех этих призраков! Может быть, великая для меня тайна в его руках! Кто он? Что он знает и зачем намекал мне? Случайно нашел он меня или нарочно искал?!
Она готова была сейчас вскочить и бежать к Куликову, но голова, руки и ноги не повиновались ей. Силы покидали ее. А призраки опять выходили из глубины комнаты, подвигались все ближе к ней, готовы были, казалось, навалиться на нее.
Уйдите, оставьте, кричала она, я не виновата. Не виновата: я никого не просила, не хотела, видит Бог, я не виновата.
Илья Ильич прибегал из кабинета, брал руку больной и нежно упрашивал:
Леночка милая, успокойся, я ни в чем не виню тебя, я тебе верю, будь покойна; ведь я пошутил только с запиской от портнихи, я тебя не ревную.
А? Что? Что ты говоришь? приходила в сознание больная и смотрела на мужа. Это ты? Ну, слава богу! А что я кричала?
Ты все себя коришь, убиваешься! И что ты? Неужели все из-за той записки от портнихи?
Елена Никитишна горько улыбалась, хваталась за голову и ничего не отвечала.
Так прошла вся ночь, долгая томительная, показавшаяся всем целой вечностью. Казалось, конца не будет этой хмурой, мокрой, осенней ночи. С пяти часов дня и до девяти часов следующего утра стоял туманный сумрак, превративший чуть ли не целые сутки в ночь. Неудивительно, что Елене Никитишне эта ночь показалась целой вечностью и не было ей конца. Как радости великой, ждала она проблеска утренней зари, но густой туман и свинцовые тучи окутывали Петербург с его окрестностями. Елена Никитишна прислушивалась к ночной тишине, и до ее слуха доносился рев ветра, перемешивавшийся с ударами дождевых капель. Жутко делалось на душе от этого ненастья, но для больной оно вполне гармонировало с ее собственным настроением, и поэтому-то так невыносимо тяжело ей было.
Дуня, Дуняша, звала она горничную; но девушка под утро крепко уснула здоровым сном уставшего человека.
Ильюша! пробовала кричать Елена Никитишна, которой ночное одиночество было невыносимо, но муж тоже крепко спал в своем кабинете, положившись на горничную. Больная хотела встать, чтобы растолкать Дуню, и не могла. Хотела кричать и чувствовала, что звуки выходили слабые, чуть слышные, похожие на стоны. Она нехотя всматривалась вдаль и как-то особенно рельефно видела все те же странные призраки.
Убийца, убийца, преступница. Куликов с жандармами и полицейскими идет за тобой. Вот, вот шаги их уже приближаются. Наступает час расплаты. Цепи готовы уже для тебя и кандалы припасены. Чу!.. Звонят уже у подъезда Дуня, беги отворяй! Принимай, счастливая вдовушка, дорогих гостей.
Лжете, лжете, пробовала протестовать больная, и ее воспаленный мозг делал последние усилия. Лжете! Никто не убивал его! Он умер по воле Божьей, погиб на корабле с другими пассажирами! Лжете!..
Полно! Так ли?! Кто сказал это тебе? Как попал он на корабль? А чья это насыпь под тремя березами на берегу Волги?! Чей окровавленный труп зарыт там, без христианского погребения, без покаяния и молитвы?
Ильюша! закричала больная, собрав последние силы, и упала без чувств на подушки.
Илья Ильич услыхал этот крик, прибежал в спальню и увидел храпевшую в углу горничную и бесчувственную жену, голова которой свесилась с постели. Он бросился к ней. Больная не приходила в сознание. Ногой растолкал он служанку и послал ее скорее за доктором. Весь дом поднялся на ноги. На дворе начало светать. Принесли лед, терли виски, давали нюхать нашатырный спирт. Только через полчаса, когда явился доктор, удалось вывести больную из продолжительного обморочного состояния. Она несколько раз вздохнула, открыла глаза, но сейчас же опять закрыла их от нестерпимой головной боли.
Как могли вы оставить жену одну ночью! Верно, она чего-нибудь страшно испугалась, укоризненно заметил доктор.
Жена спокойно уснула с вечера, я долго сидел и оставил на смену горничную.
Вон, негодяйка, закричал Илья Ильич, увидев Дуню, вон, чтобы тебя ни минуты не было здесь.
Простите, барин, я
Но Илья Ильич не дал ей договорить и, схватив за шиворот, вытолкал из комнаты.
Елена Никитишна медленно приходила в себя, и только через несколько часов сознание совсем вернулось к ней и она, хотя с трудом, могла шепотом говорить.
Дуня где? был первый ее вопрос. Илья Ильич очень удивился.
Зачем тебе Дуня?
Позовите Пусть тут сидит
Леночка, я прогнал ее, она всю ночь спала и чуть не убила тебя Я велел приказчику рассчитать ее.
Что?! Как?! Нет, нет, верни скорей! Она нужна мне, скорей, скорей. Ай, голова! Верни скорей.
Не раздражайте больную, шепнул доктор, исполняйте все, что она приказывает.
Илья Ильич выбежал на кухню.
Старательный приказчик в точности исполнил приказание хозяина и, давно уже рассчитав горничную, выгнал ее из дому.
Беги, разыщи ее, барыня требует.
Да где же теперь ее разыщешь? Побегу, попробую.
Сейчас она придет, успокоил Илья Ильич жену, вернувшись в спальню.
Спасибо, прошептала больная. Ильюша, худо мне. Пошли опять за священником.
Полно, Леночка, успокойся! Ты изводишь себя только.
Нет, пошли, пошли, мне надо, я хочу. Я могу мо Она не договорила и закрыла глаза.
Слабость очень велика, заметил доктор, она страшно измучена и нервы напряжены хуже вчерашнего. Не могу понять, что за причина такого потрясения? Нет ли у нее тайны какой-нибудь от вас?
Помилуйте! Какие тайны, мы душа в душу живем, она без меня двух шагов никуда не делала!
Непонятно! Непонятно! Но потрясение страшное. Что-нибудь должно быть! Без причины этого не бывает!
Право, я меньше вас знаю.
И давно вы заметили в ней перемену?
Недели две.
Ищите причину две недели тому назад! Без причины не могло быть!
Дуня, где Дуня, пошлите ее ко мне скорей, прошептала больная.
Зачем ей эта Дуня? Допросите ее.
Да где еще взять ее! Я прогнал, а приказчик поспешил! Вот еще горе-то!
А за священником послали?
Сейчас придет.
17Луч спасения
Что это Ивана Степановича четвертый день нет, произнес за обедом старик Петухов, не послать ли справиться, здоров ли он.
Он сегодня мимо проезжал. Верно, занят, ответил один из мастеров. Говорят, он трактир свой продает.
Продает, протянул Петухов, что так?! Он мне ничего не говорил. Может так, зря болтают! У него торговля хорошо идет, расчета нет продавать. Пустое, верно, толкуют.
Скандалы, драки там все время происходят, мазурики разные собираются, полиция вмешалась, может быть, потому и продает.
Не слыхал, не слыхал, он сказал бы, скрывать нечего.
Да ему расчет прямой прикончить! Женится на Агафье Тимофеевне, заводом займется. Что же ему?
Положим, это верно. Я сам просил его. Кому же как не зятю дела в руки взять. А работы у нас хватит ему по горло! Только все-таки, думается, он сказал бы мне.
Мало вы его, папенька, знаете, заметила Ганя. Вы меня вот корили, что он мне не нравится, а спросите всех ваших мастеров, помощников, служащих, рабочих! Все говорят, что он им не нравится и человек, видимо, не из добрых.
Правда, Тимофей Тимофеевич, подтвердили в один голос трое мастеров. Не пара он Агафье Тимофеевне.
Поздновато, господа, теперь об этом толковать. Мы пили уж за сговор. Но все же я в толк не возьму, почему может он не нравиться?
Ходил он тут по заводу, спрашивал нас и сейчас ведь видно, по обращению груб, резок, смотрит исподлобья, спрашивает все только о барыше, а самое дело ему и неинтересно. Разве хороший хозяин так к людям относится? Почему мы преданы вам, готовы день и ночь для вас трудиться? Потому, что вычеловек и человека в другом видите. Цените людей, а такие, как Куликов, только барыш во всем ищут да свой интерес.
Коммерческий он человек. Теперь только так и деньги нажить можно. Такой веки винить его за это нельзя.
Кажется, вы тоже кое-что нажили, а таким коммерческим человеком не были. И Агафье Тимофеевне после жизни в вашем доме трудно будет свыкаться с порядками и понятиями Ивана Степановича
Поздно, поздно толковать об этом. Ганяневеста.
Мы ведь к слову только. Конечно, ваша родительская воля.
Ганя сама теперь хочет. Сама приходила просить меня!
Дай бог всего хорошего. Мы обещаемся служить Агафье Тимофеевне, как вам служили, только наше дело ведь маленькое
Спасибо, господа, спасибо, я не сомневаюсь в вашей преданности нашему семейству и надеюсь на вас Вы не оставите мою Ганю
Папенька, а я эти дни с Рудольфом изучала сорта кож и какие кожи на что идут. Теперь я и цену, и качество всех сортов знаю. Завтра я начну с Николаем Гавриловичем изучать заказы, поставки и скоро все дела завода знать буду. Вот вы жаловались, что я помогать вам не могу! Не знаю только, как деньги с заказчиков получать. Николай Гаврилович рассказывал мне, что одним за наличные только, другим на векселя, третьим безо всего. Вот уж это я в толк не возьму
Умница, умница, ты у меня! А деньги-то получить уметьсамое главное и есть. В этом весь секрет всех дел.
Что вы, папенька, а разве не важнее уметь хорошо сделать товар, выгодно сработать, удешевить производство?
Нет. Ты и хорошо сделаешь, и выгодно, прочно, да какой толк, если денег не получишь?! А кто деньги умеет получить, так и дрянной товар выгодно с рук сбудет. Это-то вот коммерцией и называется.
Нехорошая это коммерция! Вы, папенька, не так торгуете!
Я, дочка, торговал в старину, когда люди другие были и порядки другие. Тогда и наживал, и производил больше других. А теперь вот почти в убыток работаем, хоть завод закрывай! Один набрал в кредит и не платит, а другой предлагает двугривенный за рубль. Другой выдал векселя, а торговлю перевел на жену и сам из Петербурга отметился: ищи его на Руси!.. Третий жмет так, что и шести процентов пользы не хочет дать, хоть в убыток ему поставляй. Ну, как тут честно-то торговать? Как окупить расходы по заводу? А расходов-то до ста тысяч рублей в год! Ведь не шутка! Самому недолго обанкротиться!
Встали из-за стола. Ганя поцеловала руку отца и сделала Николаю Гавриловичу Степанову знак рукою. Они вышли вместе.
Николай Гаврилович был пожилой уже человек, около 20 лет управлявший конторой завода Петухова. Он был женат, имел большую семью и отличался редким добродушием, честностью и прямотой характера. Он раньше старика Петухова заметил страдания и перемену в Гане, заметил изменившееся обращение с ней отца и наглое, грубое домогательство Куликова. Больше всего его возмущало циничное обхождение Куликова с хозяйской дочкой, который позволял себе третировать и дразнить Ганю, потешаясь над ее чувствами и душевными страданиями.
«Хорошо же должно быть ее супружеское счастье с таким муженьком», думал Степапов и терялся в своих порывах помочь ей. В самом деле, как помочь, когда проходимец успел обойти, точно околдовать старика и расположить в свою пользу. Петухов уверился в нем, полюбил и решил, что лучшего зятя ему желать нельзя. Степанов, как и Ганя, не мог ничего сказать против Куликова, кроме своих личных антипатий, но такие доводы, разумеется, были бессильны и только раздражали старика. А Куликов не терял дорогого времени, ловко пользовался всеми обстоятельствами и окрутил свою свадьбу в какие-нибудь два-три месяца. Однажды Степанов увидел Ганю рыдавшую на скамеечке в углу заводского садика. Ему стало жалко ее до слез. Он подошел и участливо произнес:
Не плачьте, Агафья Тимофеевна, подумаем лучше вместе, как бы помочь вашему горю. Слезами не поможешь!
Девушка подняла голову на говорившего и, улыбнувшись сквозь слезы, протянула ему руку.
Ах, что вы, Николай Гаврилович, спасибо вам, но вижу я, что нет мне ни выхода, ни спасения. Слезы все-таки несколько облегчают.
Да вы попробовали бы решительно переговорить с отцом?
Пробовала! Все пробовала, и ничего не выходит! Он свое говорит, что нужен ему помощник в делах, а я не могу помочь ему и должна дать ему зятя.
Господи! Вот затмение нашло на человека! Знаете, ведь мы все его ненавидим!
О! Если бы вы видели, каким зверем смотрит он на меня?! Его глаза говорят: «Погоди, тебе покажу после, каков я муж». И мороз пробирает по коже от этих взглядов! Меня трясет, когда я его вижу!
Вы говорили об этом папеньке?
Не смею! Он говорит, что все это ерунда, глупости. Я просила отпустить меня служить, он еще пуще рассердился. Господи! За что мне все это?
Долго думали они вместе и ничего не могли придумать.
Сегодня, после обеда, когда она вышла из столовой, Николай Гаврилович, удивленный, обратился к девушке:
Неужели это правда: вы сами просили папеньку ускорить вашу свадьбу.
Ах, Николай Гаврилович. не знаете вы всего!
Неужели я не заслужил вашего доверия? Почему же вы не хотите сказать мне всего?
Стыдно мне, Николай Гаврилович, наглупила я как девчонка и теперь приходится вот расхлебывать!
Вы не хотите рассказать?
Могу, могу. Слушайте.
Она низко опустила голову и вполголоса рассказала в подробностях весь свой визит к Куликову. Степанов слушал ее напряженно, боясь проронить слово. Когда девушка кончила, он воскликнул:
Подлец! Вот ужасный подлец! И это ваш будущий муж! С таким негодяем вы обречены жить всегда?!