У меня не было и нет от отца никаких тайн! Волю отца я до сих пор чтила свято во всем и до появления вашего в нашем доме я считала себя счастливейшим человеком.
Вот что? Значит, я помешал вашему спокойствию и счастью. Что же? Если Тимофей Тимофеевич разделяет ваше мнение, то я готов сейчас же удалиться и никогда больше не переступать порога вашего дома, Агафья Тимофеевна.
Он встал.
Не говори глупостей, Ганя, и не смей оскорблять моего друга. произнес, повысив голос, Петухов, ты сама не знаешь, что говоришь, и я уверен, будешь после жалеть.
Простите, Агафья Тимофеевна, начал опять Куликов, усаживаясь, но я никак не могу понять, чем, собственно, я мог причинить вам огорчение. Если насчет моего сватовства, то ведь я вам насильно не навязываюсь. Точно, я люблю вас и готов жениться, но до сих пор я вам этого даже не высказывал. А затем затем я не понимаю, что вы против меня имеете? Может быть, что папенька ваш ко мне расположен. Но согласитесь, смешно требовать, чтобы пожилой человек справлялся у своих собственных детей, кого ему можно принимать и кого следует гнать в шею. Если отец не может дочь свою заставить любить или уважать кого-нибудь, то как же дочь может заставить отца прогнать человека, к которому он расположен?! Это что-то совсем несуразное.
Бросьте, Иван Степанович, стоит ли с дурой разговаривать! Ведь она сама не понимает, что говорит!
И, обращаясь к Гане, старик прибавил:
Я предупреждаю тебя, чтобы ты никогда не осмеливалась больше говорить мне подобных вещей! Ты дочь мне, и я не посмотрю на твои лета Лучше видеть дочь мертвой, чем слушать на старости лет подобные обвинения, которые я заслужил меньше, чем какой-нибудь другой отец!.. Ступай и подумай о своем поведении!..
Ганя вышла. Несколько минут длилось молчание.
Старик Петухов сидел погруженный в свои мысли. Горе дочери не трогало его, он даже не признавал его, но поведение ее казалось ему каким-то ужасным. И он все больше и больше ожесточался против дочери. Он никак не мог найти никаких смягчающих для нее обстоятельств и не мог стать в ее положение.
А Куликов ловко пользовался этими условиями.
Да, Тимофей Тимофеевич, от нынешних деток мало утешения для родителей, не жди от них толку! Отдай им все, а сам попроси корку сухого хлебаи сейчас тиран, враг, злодей
Нет! Но такой выходки я от нее никак не ожидал! Ну, не хочет за вас выходить, я ее пока не принуждаю, и вдруг в судомойки!
Знай наших! Вот мы каковы! Вздумай-ка приневолитьтак я и в полицию пойду, прокурору пожалуюсь! Я совершеннолетняя! Знать вас не хочу!
Ну, извините! Я ведь тоже шутить не позволю с собой, срамить мои седины! Сумею справиться!
Слышали вотв судомойки пойду. Ну, и справляйтесь!
Пусть еще раз осмелитсяя покажу ей! И старик стиснул кулаки. Глаза его заблестели недобрым огнем.
10Тумба у себя дома
Новый вожалый громил принадлежал к числу давнишних обитателей Горячего поля. Это поле начинается за Новодевичьим монастырем и Громовским кладбищем и тянется около полотна царскосельской и балтийской железных дорог на далекое расстояние. Горячее поле, давно излюбленная громилами местность, представляет для них хорошо защищенную засаду, где они могут скрываться годами, делая вылазки к заставе. Поле за Громовским кладбищем почти непроходимо. Оно все болотисто, покрыто кочками и кустами, изрыто канавами и совершенно необитаемо. Не только весной и осенью, но в жаркое лето или суровую зиму дебри Горячего поля непроходимы. Нужно хорошо знать все тайные тропинки и условные вехи, чтобы не заблудиться в этих дебрях и не завязнуть в топком болотистом грунте. После своего избрания вожалым Тумба пригласил своих новых товарищей к себе в гости на стакан водки.
День был праздничный, летний, погода стояла отличная. Собираться было назначено к 11 часам вечера. Куща Тумбы, в которой он жил зиму и лето и жил не один, а с семейством, находилась на четвертой версте Горячего поля, на девятой тропе левой половины, по прямой линии со Средней Рогаткой, в тридцати верстах от последней. Половины, тропы и версты Горячего поля размечены громилами вехами, так что для них найти место жительства товарища легче, чем нам известный номер дома и квартиры данной улицы.
Рябчик и Вьюн пошли на званую ночь вместе. Они вышли из-под мостков кладбища, где отдыхали после тяжелой, подвижнической ночи, полной приключений. В эту ночь они покушались ограбить Невский стеариновый завод и были застигнуты рабочими на месте преступления. Удирать им приходилось от преследований целой толпы рабочих, сторожей и дворников. Скачка была головоломная. Они отстреливались камнями, комками грязи и мчались по полям несколько верст, пока им удалось залечь в ямах и скрыться из виду преследователей. Пролежали они в воде несколько часов, пока измученная погоня бродила по полю, осматривая все кустики. Уже рассвело, когда они вышли из своих мокрых засад. Вода текла ручьями с их платья, волос. В таком виде они побрели к Громовскому кладбищу, сняли здесь с себя мокрую одежду, развесили ее сохнуть и, завернувшись в рогожки, забрались под мостки и уснули богатырским сном. Солнце давно село, когда они проснулись.
Пора вставать, произнес Рябчик, верно, часов девять уже. До Тумбы час ходу. Надо ко времени поспеть.
Выползай, ответил, зевая, Вьюн и сладко потянулся.
Товарищи полезли, облачились в свои высохшие ветоши и протерли глаза.
А что, брат, ведь холодно, заметил Рябчик.
Ничего, до Тумбы доберемся, там будет угощение.
Ну, в путь!
Они обогнули кладбищенские мостки, по направлению к глухому забору заднего фасада кладбища: здесь под забором была выкопана земля, так что получалось отверстие, в которое свободно можно было проползти по-собачьи. Привычные громилы ловко юркнули поочередно в проход и очутились на свободе. Вечер был тёплый, с болота поднимался туман и окутывал пустынное болото, густо поросшее кустарником. Идти рядом было невозможно. Вьюн скакал по кочкам впереди, а Рябчик не отставал от него. Они держались левее, где местами торчали палки с перевязями из рогож. Чем дальше, тем кустарник становился гуще и прыжки приходилось делать крупнее.
В отдалении послышался резкий свист, повторившийся два раза. Рябчик остановился.
Что это, тревога?
Сигналист свищет. Нет ли сегодня обхода?
Мы-то уж в безопасности!
Свист повторился. Рябчик сунул в рот два пальца и ответил таким же протяжным свистом с двумя перерывами. Послышался ответный свист справа.
Постой! Да ведь это наши свищут! Нет ли здесь чьей-нибудь кущи.
И то правда! Вон у того леска вяземские летом живут.
Свист повторился на близком расстоянии, и через две-три минуты Рябчик с Вьюном увидели несколько голов. Головы быстро выросли, и человек восемь-десять оказались в нескольких шагах.
Эх, вы напугали нас, а мы думали уже, не обход ли забрался к нам в гости, приветствовал их шедший впереди.
Здорово вяземцы! Как живете?
Спасибо. А вы куда путь держите?
К Тумбе. Он у нас теперь вожалый всех заставных. Пригласил на стакан водки.
Кланяйтесь ему. Вы идите теперь прямо. Тут просохло, можно перейти и путь гораздо ближе.
Спасибо.
Вяземцы опять разбились по кустам, и головы исчезли в траве. Рябчик с Вьюном продолжали путь. Идти было легче по сухой тропинке, расчищенной от кустарников и насыпанной в низких болотистых местах. Очевидно, что тропинку эту устроили человеческие руки. Товарищи шли молча. Тропинка кончилась, и пошли опять кочки.
Кто идет, раздался голос в стороне. Рябчик осмотрелся и увидел на одной из кочек крытую будку, немного больше сторожевой собачьей. Из будки смотрели две кудлатые головы.
А!.. Пузан! Ты опять разве вернулся? ответил Вьюн, кивая головой в сторону будки.
Куда путь держите?
К Тумбе.
Постойте, и я с вами пойду.
Голова вылезла и выросла в здоровенную фигуру оборванца. Теперь можно было рассмотреть, что другая голова, лежавшая в будке, принадлежала женщине.
Ты, Маланья, жди, не вылезай, я скоро вернусь, произнес Пузан.
Вернешься! Надрызгаешься! Лучше бы в город сходил. Жрать нечего
Молчи!
Чего «молчи»?! Возьму да уйду. Чего мне тут лежать, не жравши. Женщина продолжала брюзжать, но ее не слышали. Они втроем теперь скакали по кочкам, пробираясь к левому леску.
Давно ли вернулся? спросил Рябчик Пузана.
На прошлой неделе. Ох, грехи Семь месяцев шел!
Тебя куда доставили?
Доставили в Колу и пустили. Осень, погода страшная, добычи нигде, ни куска хлеба, в кармане ни гроша, делай, что хочешь. А пригнали нас человек шестьдесят.
Ну?
Ну и пошли в тот же день обратно. Из шестидесяти дотащилось до Горячего поля одиннадцать. Из них шесть уж опять сидят, опять в Колу пойдут.
Неужто одиннадцать? А остальные?
Кто подох, кто отстал. Сил, братцы, ведь не хватало. Верите ли, мхом да падалью питаться приходилось! Хорошо, как попадался кто на пути, но это за редкость! Там и дорог-то нет настоящих, путникиодни мужички местные. Ну, попадались ктоау!
Од-на-че
На седьмой месяц только добрались. И вспомнить-то жутко!
Что же, почин был здесь-то?!
В тот же день часы сорвал, а на другойлабаз разнес!.. Натерпелся ведь
Они пошли молча. Совсем стемнело. Ночь была тихая, теплая. В воздухе не слышалось шелеста, только кваканье лягушек да треск насекомых нарушали могильную тишину.
Один работаешь? спросил Вьюн.
Один, отвечал Пузан, хочу вот к Гусю проситься!
Тю-тю! Гусь в воду канул! Исчез бесследно. Теперь у нас Тумба вожалым.
Вот и чудесно! Попрошусь к Тумбе.
Отчего ж? Мы тебя примем! Ты мужик хороший, слаб только.
Нет, теперь ау! Спуску не даю!
Что? Проэкзаменовали?! Попробовал Мурмана, так покладистее стал! В нашем рукомесле нельзя, брат, миндальничать! Чуть оплошал и пиши письмо в деревню.
Опять все замолчали.
Кочки миновали. Пошла тропа влево, и минут через десять вдали показалась лужайка, переполненная людьми.
Вон уж наших сколько, воскликнул Вьюн. Верно мы с тобой, Рябчик, проспали.
Да, опоздали.
Приближавшихся увидели с лужайки, и несколько человек пошли к ним навстречу. Это был сам Тумба с двумя своими старыми товарищами.
Добро пожаловать, произнес хозяин, прикладывая руку к козырьку, что поздно? Али на деле были? А это что за гость? Ба ба ба! Да никак Пузан?!
Он самый, мурманский! отвечал Пузан, кланяясь и протягивая руку.
Ну, не ожидал тебя видеть! Все равно что с того света! Здорово! Здорово. Пойдемте.
Они вместе все подошли к площадке. Здесь, на траве, лежало человек пятнадцать. В глубине площадки, около самого леса, была устроена большая палатка, сложенная из глины и хвороста, с двумя окнами и входной дверью. Около палатки стояла высокая женщина с грудным ребенком на руках. Женщине на вид было под 30 лет, и на лице сохранились еще следы красоты.
Моя Настенька с наследником, представил ее Тумба новым гостям.
Гости поклонились.
Шельмец весь в отца. Седьмой месяц пошел. Здесь родился и выйдет верно атаман Горячего поля.
Тумба взял ребенка у женщины и, развернув пеленки, с гордостью стал ласкать малютку. Ребенок действительно крупный, большой; очутившись на руках отца перед многочисленным обществом, с любопытством всех разглядывал и сложил ручонки в кулаки.
Ишь каким воином смотрит. У-у-у
Тумба отдал мальчугана матери и обратился к гостям:
Ну, господа, выпить с дорожки. Наливайте, братцы, выпьем за прибывших. Валяйте.
В стороне разложен был костер, и в чугуне кипятилась похлебка. Все выпили, закусили. Прибывшие тоже разлеглись на траве, разговор происходил оживленный. Все чувствовали себя отлично и были веселы. Здесь они совершенно на свободе, в полной безопасности и в гостях у радушного хозяина.
Погодите, гости дорогие, сейчас похлебка поспеет, поедим как следует и в картишки засядем, а хозяйка самоварчик согреет да чайком нас побалует.
Стуколкадело хорошее. Только не по большой, тридцать копеек обязательная, произнес Вьюн.
Там видно будет. Можно две стуколки устроить: одну покрупнее, а другую для мелочей.
Настенька, посмотри, не упрела ли похлебка? А пока, ребятушки, налейте-ка еще по стаканчику, суетился радушный хозяин.
Налили. Выпили.
Ночь-то, ночь, какая благодатная! Это ли не жисть!
11Визит
Куликов целую неделю ждал Елену Никитишну.
Не может быть, чтобы она решилась не прийти! На ее совести слишком большое пятно, и она не может быть спокойна после моих прозрачных намеков. Ну, а если? Если она ответит молчаливым презрением?! О! Тогда я сначала ей, а потом ее супругу напомню анонимными письмами обстоятельства, при которых она овдовела. Если анонимки не подействуют, можно будет написать кое-кому из сильных мира сего. Впрочем, до этого не дойдет. Я убежден, что она явится.
И Куликов бегал по своим комнатам, как зверь в клетке. Коркины поглотили в это время все его внимание. Он даже мало думал о своей невесте Гане, о торговле в кабачке и о тех странных человеческих звуках, которые доносились из подвала. Все его внимание было сосредоточено теперь на Елене Никитишне. Это для него теперь вопрос личного самолюбия. Он заставит ее покориться!
И на его толстых губах играла злая усмешка. Глаза метали молнии. Он походил на кошку, боящуюся упустить мышонка.
В дверь тихо постучались.
Кто там? грубо окликнул он. Просунулась голова слуги.
Иван Степанович, вас какая-то барыня спрашивает.
Куликов весь вздрогнул от неожиданности и засуетился.
Ага! То-то! Я знал это! Проси, проси, проведи через парадную дверь и никого больше не принимать! Слышал! Говори всем: дома нет!
Слушаюсь.
Голова скрылась.
Куликов наскоро оправил перед зеркалом туалет, волосы и стал против дверей в ожидании гостьи. Двери распахнулись. Слуга пропустил вперед высокую, стройную даму под густой вуалью и, закрыв двери, удалился. Куликов сделал несколько шагов вперед и остановился в недоумении. Перед ним стояла Ганя.
Агафья Тимофеевна?! Вы как здесь?! Чему я обязан вашим посещением? Здоров ли папенька?!
Иван Степанович, оставьте этот тон! Я пришла к вам, разумеется, без ведома папеньки. Я пришла вас просить
Просить? О чем? Я вас не понимаю! Но войдите, пожалуйста, присядьте, побеседуем. Вот неожиданный визит!
Они вошли в гостиную. Ганя опустилась на первый попавшийся стул. Она была бледна, имела измученный вид, но красивые черты лица с кротким выражением чудных глаз казались еще прекраснее. Гордо откинутая назад хорошенькая головка на роскошном бюсте делала ее настоящей красавицей в полном смысле слова, и Куликов невольно любовался ею.
С минуту они оба молчали. Ганя не могла собраться с духом, чтобы начать, а Куликов умышленно тянул паузу, чтобы любоваться девушкой. Теперь, когда в ней природная скромность боролась с решимостью и отвагой, когда она совершила целый подвиг рискованного визита и вдруг начала трусить, очутившись лицом к лицу с последствиями своего подвига, она поминутно то бледнела, то краснела, то глаза сверкали огнем, то вдруг потухали, и она как-то ежилась, уходила в себя, готова была провалиться сквозь землю и бежать назад без оглядки. Куликов следил за этими переменами и, любуясь внешним их эффектом, все хотел угадать, какое состояние возьмет верх.
Наконец Ганя заговорила:
Иван Степанович, я устала вести эту безгласную, тайную борьбу Я признаю себя побежденной. Пришла просить пощады. Не добивайте меня. Прекратите борьбу. Диктуйте условия.
На губах Куликова скользнула усмешка Он отвечал не сразу.
Извините, Ганя, я не совсем вас понимаю. Мне кажется, что вы вовсе напрасно обвиняете меня в какой-то войне против вас, чуть ли не в мучениях, причиненных вам. Могу вас уверить
Постойте, перебила его девушка, и глаза ее сверкнули, вы хорошо понимаете, что я пришла к вам не для пустых фраз!.. Если вы продолжаете притворяться, то я буду говорить прямо. Вы завладели доверием и расположением моего отца Вы получили согласие моего отца на то, чтобы сделаться моим женихом Вы почти ежедневно настраиваете отца против меня и заставляете его подчинить меня своей воле и вашему решению!.. Я боролась сколько могла Я положила все свои силы на эту борьбу!.. Теперь я вижу, что дальше бороться не в состоянии Я пришла к вам, как к честному человеку, просить Просить, во-первых, отказаться от видов на меня и, во-вторых, прекратить знакомство с моим отцом, перестать нас посещать