Отдайте мне то, что вы достали из ручья! крикнул он.
Зачем, инспектор?
Неважно зачем. Отдайте мне то, что вы нашли в ручье, или я... он схватил меня за плечо.
Хорошо, хорошо, инспектор. Не волнуйтесь так из-за пустяков. Он ваш, я вынул из кармана грязный камень и передал его Робинсону. Это всего лишь обычный камень. Я и не знал, что вы геолог.
Он набросился на меня и принялся меня ощупывать. Он обыскал меня.
Я не геолог, а криминолог, и если ты выкинешь еще какой-нибудь трюк, то я засажу тебя туда, где у тебя хватит времени не только на то, чтобы изучать камни, но и на то, чтобы поразмыслить, прежде чем снова так шутить. Проваливай! Бегом до машины, и вали отсюда!
Надеясь достать револьвер позже, и понимая, что, оставаясь на месте, я ничего не добьюсь, я пошел к машине. Я успел сделать всего пять шагов, после чего до меня донесся радостный крик инспектора. Обернувшись, я увидел, как он вскакивает на ноги, сжимая в руке револьвер.
Вот ваша запонка! крикнул он. Скоро вы обнаружите, что это вовсе не запонка, а браслет для вашей прекрасной сестрицы. Вы, со всеми этими социалистами и запонками, пытались не дать мне его найти. Ну, что же, это не вышло! Сбить меня со следа не так-то просто. У вас ничего не вышло, верно?
Верно. Ничего не вышло, признал я.
Ох, я тебя не виню, продолжил Робинсон, радуясь своему успеху и тому, что я не отпираюсь. На вашем месте я бы вел себя точно так же, ну, если бы моя сестра была убийцей.
Слово «убийца» ударило меня, как электричеством.
Она этого не делала, говорю я вам! Не могла она это сделать!
Ну, мистер Томпсон, успокаивающе сказал Робинсон. Такое иногда случается и в лучших семьях. Не принимайте это слишком близко к сердцу.
Вы дадите мне осмотреть револьвер? спросил я.
Почему же. Нет, я не могу дать вам его осмотреть. Я осмотрю его, когда подготовлюсь.
Не могли бы вы сделать это сейчас?
Зачем?
Потому что, возможно, из него не стреляли. В таком случае все будет выглядеть совсем по-иному.
Инспектор снова вынул свой аляповатый платок и вытер грязь со ствола и рукоятки я так сильно сунул его в ил, что он весь перепачкался. Это был пистолет Джима тридцать второй автоматический.
То, что я вытер грязь, никаких улик не испортило ведь это вы сами его туда сунули, сказал инспектор, осторожно протирая пистолет и вытаскивая обойму. Увидев патрон в обойме, я воскликнул:
Вот видите! Из него не стреляли!
Инспектор взглянул на меня и сочувствующе улыбнулся.
Ну, мистер Томпсон, в этом вы не правы. Понимаете, вы не разбираетесь в автоматическом оружии. Когда пистолет вроде этого стреляет, то на место старого патрона приходит новый. В этой обойме осталось всего три пули.
Вы хотите сказать, что сестра выстрелила несколько раз? саркастично спросил я.
Отнюдь, отнюдь, ответил коротышка. Вероятно, в обойме изначально было всего четыре пули. Вы слишком переволновались из-за всего этого. Конечно, я не виню вас за то, что вы воюете с фактами, но для вашей сестры это очень плохо выглядит.
Я вернулся к машине и отправился домой. Внутри меня все оборвалось. Для Хелен это очень плохо выглядело.
Глава IX. «Джим, берегись!»
Хороший генерал вовремя понимает, что начинает проигрывать, и, соответственно, меняет тактику. Когда я был уверен, что во всем виноват Залнич, я разрабатывал обвинение, но теперь, когда появилась тошнотворная уверенность в том, что виновна была сама Хелен, я начал разрабатывать планы защиты. Да, признаюсь: пистолет меня убедил. В то, что Джим погиб из-за неосторожного вождения, я изначально не верил и именно поэтому настаивал на том, чтобы инспектор Робинсон выследил виновных в его смерти. Теперь, когда стало слишком поздно, я проклинал себя за то, что я помог коронеру вынести вердикт. Мои подозрения против Залнича основывались на том, что он ненавидел Джима и стремился убрать его со своего пути. Случайно он оказался на той же дороге, на которой Джим нашел свою смерть. Это усилило мои подозрения, но их еще надо было доказать, тогда как от улик против Хелен было не отмахнуться. Вудса я тоже подозревал, хоть он и находился далеко от места убийства. Внезапно я осознал, что я не рассматривал наиболее вероятную версию убийства, предпочитая верить, что все было так, как мне хотелось бы. По какой-то иронии судьбы два человека, получавшие выгоду от смерти Джима, оказались к ней не причастны.
Это сделала Хелен. Когда эта ужасная мысль пришла мне в голову, то сначала я понадеялся, что смерть заберет ее, таким образом, избавив от последствий ее злодеяния. Это стало бы самым простым решением проблемы. Я был уверен, что если она умрет, то я смогу замять дело. «Сан» можно купить, предложив достаточную сумму.
Не успел я обдумать все это, как приехал в город. Остановившись дома, чтобы сменить запачкавшуюся одежду, прежде чем отправиться в госпиталь к Мэри, я узнал от горничной, что мать спрашивала меня. Я быстро прошел в ее комнату. Она лежала в постели, и сперва я подумал, что она спит, но когда я подошел к ней, она обернулась.
Уоррен, это ты? спросила она.
Да, мама. Стелла сказала, что ты хочешь меня видеть, я наклонился и поцеловал ее. Она протянула руку, обняв меня за шею.
Уоррен, что-то не так? Если да, то расскажи мне.
Нет, мам. Почему ты спрашиваешь?
Она медленно разжала объятие, опустив руки.
Я не знаю. Чувствую, что происходит что-то такое. Лежа здесь, я тревожусь за вас, детей; так часто звонят то в дверь, то по телефону, и я испугалась, что произошло какое-то несчастье с тобой или с Хелен.
Я погладил ее по щеке.
Это всего лишь твое воображение. Единственное, что идет не так, так это то, что моя дорогая мама не так здорова, как ее сорванец-сын.
Я еще раз поцеловал ее, и она улыбнулась мне.
Я так рада, прошептала она. Я так волновалась.
Уходя, я едва не задыхался. Я был уверен, что если Хелен поправится и предстанет перед судом, то это может убить маму. И тогда я останусь один-одинешенек.
Спустившись, я спросил Стеллу, кто приходил, и она ответила, что репортеры весь день пытались застать меня.
По дороге в госпиталь я пытался сосредоточиться на том, как защитить Хелен, но быстро выдохся. Я чувствовал себя слабым, несчастным и бесконечно одиноким.
Все в госпитале выразили мне сочувствие, что несколько укрепило меня и дало надежду. Оперировавший Хелен доктор Форбс был в своем кабинете. Он только что вернулся из палаты Хелен и описал ее состояние как «весьма удовлетворительное».
Но кое-что меня беспокоит, добавил он. Кажется, вашу сестру что-то беспокоит, и она не может спокойно отдыхать. Какая-то опасность, реальная или воображаемая, снова и снова проступает через ее бред. Если бы мы смогли освободить ее от этих страхов, у меня были бы все основания прогнозировать выздоровление. Я говорю вам это, потому что вы ее брат, и без сомнения знаете о том, как она прожила последние недели, и можете предположить, чего она боится.
Может быть, это сама авария, сказал я.
Он покачал головой.
Может быть, но я так не думаю. Однако вы можете пройти в ее палату и послушать, что она говорит. Если мы сможем избавить ее от страха, то уверен она выздоровеет.
Я пожал руку врачу и поднялся в палату Хелен. Я знал, чего она боится. Последствий преступления. Страх того, что ее публично обвинят в убийстве, истязал ее мозг. На какой-то миг я все ей простил, всецело соболезнуя ей.
Воздух в коридоре был пропитан больничным запахом. Я осторожно постучался в дверь палаты, и из нее высунулась медсестра, прикладывая палец к губам. Я подозвал ее и объяснил, что доктор Форбс хочет, чтобы я попытался узнать, что беспокоит сестру.
Войдя, я увидел, как Мэри сидит у постели, сжимая мертвенно-бледную руку больной, скрывавшейся под простыней. Почти вся голова Хелен была обмотана бинтами, выглядывало лишь лицо, что делало ее похожей на монахиню в облачении. Было невозможно поверить, что она своей рукой застрелила Джима и стала убийцей.
Мэри быстро взглянула на меня и вновь обернулась к Хелен, прислушиваясь к издаваемым ей звукам. Наблюдая за тем, как Мэри терпеливо сидит у постели больной, мое сердце вновь захлестнула нежность. Вдруг губы Хелен зашевелились. Сперва слова были совсем неразличимы, и Мэри наклонилась вперед, чтобы разобрать их. Затем раздался исполненный страха вскрик:
Джим, берегись! Он летит прямо на нас!
Голос затих, сменившись тихим стоном. Мэри испуганно оглянулась. К постели подбежала медсестра и схватила бьющуюся по простыни руку. Что касается меня, то мой лоб покрылся испариной, а по щекам бежали слезы, но радость переполняла сердце. В конце концов, я почувствовал, что задохнусь, если не покину эту переполненную больничными запахами палату.
На цыпочках я прошел к двери. Мэри кивнула мне, шепнув, что присоединится ко мне попозже. Выйдя за дверь, я не мог сдвинуться с места. Ноги меня не слушались, и я почувствовал, что упаду в обморок. Собравшись с силами, я доковылял до стула у окна.
Думаю, что я бы на месте упал на колени и возблагодарил Бога, если бы не боялся, что мою молитву прервут. Крик «Джим, берегись» означал, что Хелен не только не имела отношения к смерти Джима, но напротив пыталась предупредить его об опасности. «Он летит прямо на нас!». Не значит ли это, что была верна моя первая версия: люди из черного лимузина, узнав машину Джима, попытались столкнуть ее в кювет? За всем стояли Шрайбер и Залнич, а Хелен была невиновна.
Когда я считал ее виновной, то надеялся, что она умрет. Теперь же я молился, чтобы она выжила. Я вспомнил слова доктора Форбса: «Если мы сможем избавить ее от страха, то уверен она выздоровеет». Теперь я мог рассказать ему о причине страха, и он сможет подобрать лекарство. Оправившаяся Хелен сможет дать показания о той ночи, и убийцы Джима предстанут перед судом.
Дверь открылась Мэри вышла ко мне. Встав, я подошел к ней. Блеск глаз выдавал мои чувства.
Слышал, что она сказала? выдохнула Мэри.
Мы знали, что она этого не делала, не так ли?
Но, Уоррен, ее слова такие странные. Иногда она говорит о том, что происходило совсем недавно, но затем перескакивает на события времен нашего детства. Как-то, когда в палату вошла медсестра, Хелен выкрикнула, что ее сердце разбито, и умоляла относиться к ней не так грубо. Она снова и снова повторяла: «Он этого не делал, он этого не делал!»
Возможно, ее второй страх относится к Вудсу, ответил я. Но крик «Джим, берегись» дает нам ключ, и я собираюсь над ним поработать.
Что ты собираешься делать?
Я обвиню Залнича в убийстве Джима, и обвиню его прямо в лицо!
Баппс, будь осторожен! С тобой ничего не должно случиться!
Ее тон и беспокойство обо мне пронзили мое сердце. Я хотел было обнять ее, но она жестом отстранила меня.
Уоррен, не глупи! увидев, что я поник, она добавила: «До выздоровления Хелен».
Глава X. Я обвиняю Залнича
Мистер Залнич занят и не может увидеться с вами.
Девушка в белоснежной блузке, вероятно, секретарша или стенографистка, выглядела непреклонно. Я удивился, обнаружив, что у такого человека, как Залнич, работает изысканная и образованная женщина.
Вы передали ему мое сообщение? спросил я.
Да. Он сказал, что вы не представляете интереса.
Я почувствовал разочарование моя стратегия не сработала. Я назвался Андерсеном, представившись предводителем слесарей из Кливленда, обеспокоенным проблемами рабочих из местного профсоюза. Я сделал так, потому что чувствовал, что если приду под собственным именем, то он откажется встретиться со мной. Но псевдоним мне не помог.
Можете сказать, когда он освободится?
Не могу, ответила девушка. Сейчас он очень занят, но если вы подождете, то, может, он и увидится с вами.
Мне показалось, что она улыбнулась, когда я прошел в приемную, но убедиться в этом мне не довелось она сразу же повернулась ко мне спиной и принялась печатать на машинке.
Я оказался в помещении, перестроенном из старого склада. Теперь это была редакция еженедельной газеты «Подъем», которую финансировал Шрайбер, а редактировал русский еврей Борский. Это было типичная анархистская агитка, во время войны такие запрещали. Напротив моей скамейки была дверь с облупленной местами краской. Очевидно, она вела в кабинет Залнича я мог слышать, как из-за нее доносится гул голосов. Здесь было грязно и тускло. Я сходил с ума от мысли, что приличная девушка-стенографистка работает в таком ужасном месте и на такого человека.
Наблюдая за ней, я удивлялся тому, что можно заставить пальцы так быстро и ловко двигаться. С восхищением я заметил, что в отличие от моей стенографистки, эта девушка не исправляет опечатки каждые две минуты. Интересно, сколько ей платит Залнич, и не хочет ли она сменить работодателя?
Надеюсь, вы простите меня за то, что отрываю вас от работы, начал, было, я.
Не отрываете, не поднимая глаз, ответила она.
Можно спросить, вы удовлетворены работой здесь?
Почему вы спрашиваете? поинтересовалась она, остановившись и одарив меня взглядом.
Я очень нуждаюсь в хорошей стенографистке, и я подумал, что, возможно, вы предпочли бы работать в месте повеселее, тем более что и зарплата там, наверное, будет побольше.
Какое-то мгновение она изучала меня, словно карточку из картотеки, а затем, видимо, решив, что я говорю серьезно, а не пытаюсь флиртовать, на ее лице вновь появилось что-то вроде улыбки.
Впервые встречаю слесаря, который нуждается в стенографистке.
Тьфу! Я закусил губу, поняв, что оплошал, но все же не смог не рассмеяться.
Вы неважно замаскировались, мистер Андерсен, если это в самом деле ваше имя. Не знаю, кто вы, чего добиваетесь и отчего выбрали личину слесаря, но ясно, что вы не детектив.
На этот раз она явно улыбнулась. Мне она бесконечно понравилась. Она смогла бы оказать помощь. По крайней мере, она знает, что происходило в офисе последние несколько дней.
Мисс?..
Миллер.
Мисс Миллер. Я юрист, а моя сестра обвиняется в ужасном преступлении, которого она не совершала. Думаю, что знаю, кто преступник, но я не могу доказать его связь с преступлением. Я считаю что вы можете помочь мне. Поможете?
Почему вы думаете, что я могу помочь?
Потому что вы можете наблюдать за человеком, которого я считаю виновным.
Веселое любопытство в ее взгляде сменилось негодованием. Ее голос был холоден:
Думаю, вы ошиблись, оценивая мой характер. Пожалуйста, дайте мне закончить работу.
Мисс Миллер, не подумайте, что я...
Вдруг дверь позади меня открылась, и, обернувшись, я обнаружил, что смотрю в глаза коротышке с поразительно большой головой. Все, кто хоть раз видели Залнича, не могли его забыть. Его сморщенное, уродливое тело казалось карикатурой на человека, пострадавшего в каком-то научном эксперименте. В дверном проеме, ведущем в кабинет Залнича, нарисовался и Шрайбер, тяжеловесный громила, похожий на мастиффа.
Зачем вы отвлекаете мою стенографистку от работы? голос Залнича вырос до крещендо. Убирайтесь отсюда! Здесь у вас нет никаких дел! Проваливайте!
Залнич, я пришел, чтобы поговорить с вами.
Уходите! крикнул он. Я не буду говорить с вами! У меня нет лишнего времени, даже если у вас оно есть! Я знаю, кто вы. Вы шурин миллионера-кровососа, засадившего меня в тюрьму. С вами я говорить не стану, понятно?
По мере того, как он все сильнее кипятился, я становился все спокойнее.
Залнич, я пришел, чтобы обвинить вас в убийстве моего зятя.
Секунду-другую он удивленно моргал, а затем, запрокинув голову, рассмеялся, издавая то ли смех, то ли визг. Он бил себя кулачками по кривым коленкам.
Вы арестуете меня за убийство? Хи-хи! Шрайбер, ты слышал? Он пришел арестовать меня!
Внезапно он остановился так же быстро, как и начал смеяться.
Вперед! Арестуйте меня! Попытайтесь снова засадить в тюрьму! Тебе придется кровью вспотеть, прежде чем ты это докажешь. Думаешь, я убил твоего шурина? Я бы хотел. Я бы гордился тем, что убил его. Слышишь? Я бы хотел убить его. Я даже хотел бы, чтобы он был жив тогда бы я смог убить его.
Маленькое чудовище подчеркивало свои слова, притопывая ногой по полу. Его злорадство было так велико, что я не вытерпел:
Остановись! крикнул я. Если это не ты его убил, то это был кто-то из твоей шайки головорезов и анархистов! А если нет, то сын Шрайбера, этот прусак, по которому тюрьма плачет, или кто-то из его дружков.
Залнич сверкнул глазами:
Ты назвал нас головорезами и анархистами. Ты, порожденье властей, нещадно эксплуатирующих рабочий класскласс, который я представляю. Мы восстаем, и вы бросаете нас в тюрьмы - такая у вас хваленая свобода. Так было и в России. Вы называете нас «головорезами». Хорошее определение. Надеюсь, мы его оправдаем.