Под Солнцем и Богом - Хаим Калин

Хаим КалинПод солнцем и богом

Глава 1

Аудитория просторнаквадратов пятьдесят, но парт только восемь и стены голы, нет даже классной доски. Более того, пустои намека на сбор. Сверившись повторно с номером на двери, Арина проследовала к «камачатке», где присела вполоборота ко входу.

Ученичествуза третий месяц, при этом занятия в группе вновинку, ибо прежде велись индивидуально, один на один с преподавателем. Местом персональных занятий служил «отсек», в котором Арина жила, почти что отсеченная от внешнего мира. «Отсек»  это спаленка, дворик для «воздушных ванн» и техкабинет, где натаскивают ремеслу взламывать тайны

Через минуту-другую свободные парты заняли курсанты, не заставил себя ждать и преподаватель. Поприветствовал вслух только он, соученики лишь кивали без адреса: как и Арина, свои «отсеки» они до сих пор не покидалинм которойл вслухе.

Белорусский акцент наставника Арину чуть позабавил, но поначалу она едва ли слушала его, ведь перед глазами семеро молодых мужчин, подтянутых и недурно сложенных,  как не обратить внимание? Со дня своего зачисления, кроме солдат на вышках, видневшихся из окон спальни, с сильным полом она визуально не пересекалась. Преподаватели не первой молодости не в счет, да и охрана, целиком набрана из южных республик, мест далеких и не знакомых ей

Между тем обзор «физики и лирики» курсантов движений души не вызвал, и внимание Арины переключилось на преподавателя. Шла лекция по психологии, голос лектора в какой-то момент задрожал.

В ее лике пропечаталась мина безразличия, несколько скрашиваемая едва различимой улыбкойнадо полагать, поправка на присутственную необходимость. Лишь сосед слеваявный контраст остальным курсантамкаким-то, словно под одну гребенку, правильным, иной раз получал от нее флюиды солидарности: его окунувшиеся в печаль глаза и мягкая, ненапыщенная одутловатость не мешали.

Зато стало неволить атмосферное давление, резко подскочившее в аудитории, будто ужавшейся в объеме, но не из-за габаритов крепких молодых парней, а той энергии, которую их тела излучали. Ей казалось, все вокруг трещит по швам: воздух, униформа и души ребят. Ощущалось это по хрусту шейных позвонков (скорее воображаемому), несуразным движениям голов, плечсоучеников просто распирало повернуться и взглянуть на нее.

Накануне курсантов немало порадовали, сообщив о начале групповых занятий: в коллективе, каким бы он ни был, живется все же веселее, чем исполнителю пусть особой, но отшельнической миссии. Но когда, войдя в класс, курсанты лицезрели точно изваянную на био-ЭВМ особу, чья внешность могла расшевелить и бессилие, их «вестибулярный аппарат» явно зашалил. Меж тем «процедили» ребят из десятков кандидатов и не обычныхвыдержавших тесты на «толстокожесть» тела и духа не раз.

Тем временем диве с иссиня черными волосами (и впрямь напоминавшей соскочившую с конвейера куклу в штучном экземпляре) разыгравшийся мятеж плоти досаждал все больше, но куда сильнее тревожила неестественная бледность наставника и усилившаяся зыбь его голоса: как не сострадать, когда ближнему плохо, особенно человеку в возрасте?

Заметив под потолком глазок видеокамеры, Арина и вовсе запаниковала: не вызван ли полуобморочный вид лектора потливым копошением либидо, набирающим обороты, не она ли причина его немоготы?

Скоро элитные жеребцы сдерживать себя перестали: без стеснения оборачивались, бросая пламенные взгляды на нее.

Лицо Арины оставалось безразличным, как и прежде, лишь улыбка исчезла, тамалоразличимая. По коже носились мурашки, дробные и злые, чуть же позже одолела сыпь, а затем еще что-то, не менее отвратное. Казалось бы, из-за чего«чиха» кобелиного? Но что поделаешь, если память самый коварный провокатор

Заточение в разведшколе, покоробив вначале, спустя неделю-другую даже ублажило, и Арине все больше нравилось коротать время одной. В закутке, укрывшем от масленых рож, травивших щелочью душу, поганых лап, пробуждавших желание носить с собой ножовку,  настоящего, без обиняков, шабаша похоти, преследовавшего ее повсеместно на гражданке, и все потому, что «посчастливилось» родиться неотразимо красивой.

Арина в мыслях и чувствах отходила от мира, где сановные, чумевшие от ее красы самцы превращали жизнь в бег по дерну босиком. Терпи не терпи, долго не протянешь и, где бы ни сошла, наготове «раздевалка» и душ с водою затхлой

В последние дни она с грустью вспоминала двоих своих мужей, которых не любила, но всячески подчеркивала их главенство, как только истинной женщине дано ценить поводыря. Бедняги спилисьда так, что и разводиться было не с кем. Из-за непрестанных ночных звонков, ее лжи, «припудриваемой» слезами, их и ее увольнений с работы, причина коих только ей была известна,  того кромешного ада, именуемого их «семейной» жизнью.

Спустя годы при просмотре одного фильма, напомнившего об унижениях молодости, Арина чуть было не лишилась чувств. По сюжету, удалой сержант-американец отбивает у ватаги обезумевших союзниковто ли англичан, то ли канадцевослепительной красоты француженку, жительницу неприметной деревушки, по которой неоднократно прошлась война. В своей ночной исповеди девушка живописала янки, сколь беззащитна женщина в пору лихолетья, особенно такой редкий цветок, как она, после чего соблазнилакак служивый не держал марку спасителя-бессребреника. Надо полагать, в знак признательности, а не по скорбной инерции, вручая приз победителю

Так и не сомкнув за ночь глаз, сержант утром прощался с ней во дворе, чтобы идти с войной дальше, но, рассмотрев через забор пышущих злорадством, истекающих слюной «бойцов», наконец дождавшихся его убытия, вскинул винтовку и убил девушку, а точнее пристрелил.

Это было первым и единственным групповым занятием, к которому Арину привлекли в школе, после чего учеба вновь переместилась в «отсек».

Арина с нетерпением ждала нового занятия по психологии, дабы пообщаться со степенным «белорусом», чью лекцию она, хоть и без умысла, сорвала. Она, дочь военного, с младых лет наглотавшись угольной пыли армейского житья-бытья, ведущего неотвратимо к кровохарканию, хорошо усвоила, во что может вылиться любой просчет в армии, а в сверхсекретном ГРУ, куда ее зачислили, как и ребят из группы,  подумать даже пасовала При этом понимала, что спрашивать его ни о чем не станет, в ее новой ипостаси не до сантиментов, но почему бы не быть внимательной, подчеркнуто вежливой? Хотя бы так загладить свою «вину».

Вместо «белоруса» явился, судя по выговору, москвич, впрочем, значения не имело. Арина подумала: «Заболел «белорус», наверное, человек в возрасте, не внушай себе всякую чушь». И она забыла о его мертвенно-бледном лице, как забывается выкуренная сигарета, исписанная ручка и масса иных деталей, образующих безбрежную рутину бытия. А зря!

Наряду с преподаванием психологии, «белорус» курировал в разведшколе учебный процесс: формировал группы, подбирал преподавателей, разрабатывал методики. Словом, слыл немаловажной фигурой, не говоря уже о том, что как кадровый сотрудник ГРУ привлекался к разработке сложных операций, где не обойтись без профессионального психоаналитика. И вдруг совершить такой проколсорвать свою же лекцию, причем вводную, запустив «гормонную» бомбу в казарму изголодавшихся ребят! Попадись он под горячую руку, его бы уволилис пенсией, но без почестей.

К счастью, широкой огласки его промах не получил. «Белоруса» перевели куда-то в непыльное место, но от оперативной работы отстранили.

Глава 2

 Ищи провод, Гельмут, длинный, насколько возможно!  скомандовал крепыш, чье хладнокровие казалось свечой в затмении шока, прихватившего остальных.

 Какой провод, Эрвин, веревку, наверное?  прохрипел Гельмут, мужчина с белоснежной шевелюрой, в паспорте которого значилось «брюнет».

 В самолете нет веревок. Обшивку рвипровода там  подсказал Эрвин.

 Ч-то д-елать с р-аненными?  обратился к Эрвину икающий господин, должно быть, узрев в нем лидера.

 Не поможешь им.

 Т-ы врач?

 Не врач, но знаю. Помоги лучше Гельмуту вытащить провод.

Тут взгляд Эрвина выхватил троих пассажиров, сидевших неподалеку с пристегнутыми ремнями безопасностидвое мужчин и женщина. Мужчины рыдали, обхватив голову руками, женщина же пребывала в глубоком обмороке, но по крайней мере внешне, все целы и невредимы. Проигнорировав женщину, Эрвин освободил мужчин от ремней, помог подняться им на ноги, после чего совершил несколько манипуляций в области лица и шеиодному за другим. Те перестали рыдать, и в их мутных, отрешенных взорах проявились искорки осмысленности. Между тем «отстегнутые» вскоре вновь плюхнулись в кресла, и любой сторонний, заглянувший бы им в глаза, до скончания века маялся от волчанки дурных снов.

Тем временем, переместив из технического отсека в проход прохладительные напитки и емкости с водой, Эрвин заново обосновался в подсобке. Забурившись в одну из секций, извлек бачок с отходами, закопошился. Но, почувствовав на спине чей-то взгляд, обернулся.

В проходе стоял мужчина, чем-то ему знакомый. Знакома, правда, была лишь одежда. Тут Эрвина осенило: «Да это один их тех, кого я привел в чувство. Он, судя по всему, отошел, коль двигается!»

 Что ты делаешь?  голосом робота спросил пришелец.

 Собираю  рассеянно ответил Эрвин.

 Вижу, что собираешь, но не пойму что.

 Собираю еду.

 Это объедки, а не еда.

 То, что есть, приятель, держи мешок лучше.

Товарищ по несчастью ухватился за края мешка и, точно сомнамбула, держал до тех пор, пока Эрвин, наполнив мешок до краев, не вырвал его из рук «помощника».

Из сто двадцати пассажиров рейса «Мюнхен-Йоханнесбург», вылетевшего 10 января 1980 г. и потерпевшего катастрофу в Северной Африке, на землю сошли лишь семь человек. Землей оказался горячий песок, простиравшийся за линию горизонта.

 Где мы, Эрвин?  спросил один из друзей по несчастью.

 Точно не знаю, похоже, Ливия.

 Так мы в Сахаре? Вот почему воду сгрузиливсю, до последней капли!

 На землеи это главное  бесстрастно изрек Эрвин.

 Зачем эти сборы? Нас по фюзеляжу найдут,  усомнился один из сотоварищей, наблюдая за приготовлениями к пути, которыми руководил Эрвин. На шее у спросившего болтался новенький галстук, вся же одежда вымарана и треснула кое-где.

 Это Африка, дружище.  Подойдя ближе, Эрвин поправил на нем галстук.  Если нас и будут искать, то скорее, для отвода глаз, а не сегодня-завтра фюзеляж занесет песком. Поэтому разбирай багаж и пожелай себе счастливого пути, да и нам всем тоже  Эрвин чуть ухмыльнулся.

Через полчаса группа баловней случая, смахивавших на беглецов из чистилища, медленно тронулась в путь, навьючившись емкостями с водой и целлофановыми мешками. До них еще добрый час доносились крики хищных птиц, зависших над местом аварии. Тот клекот причудливо сливался с человеческими воплями, которые рвались наружу из уцелевшего фрагмента самолета. Но сковавший погорельцев ужас наглухо замкнул все чувства. Двигал же ими инстинкт, прозаичный как мирвыжить. Любой ценой.

* * *

Шабтай услышал о крушении борта «Мюнхен-Йоханнесбург» по южно-африканскому радио, на волну которого был настроен приемник в его автомобиле. Четверть часа назад он выехал из Габороне и практически достиг границы между Ботсваной и ЮАР. По инерции проехал еще милю и, лишь до конца осознав, что произошло, остановился на обочине. Чисто рефлекторно переключился на ВВС и дожидался очередного выпуска новостей.

Вдруг его переклинилонечто сродни контузии, которую испытали пассажиры борта, не принятые на тот свет, быть может, из-за перегрузки «эскалатора» или по иному недоразумению. Бедолаги, которых сей момент вел по Сахаре Эрвин, его связной, везший для него архиважную передачу. Но ни о выживших, ни об уцелевшем грузе никому на этом свете не было известно.

Несколько успокоившись, Шабтай заерзал, телом и в мыслях: «Не только на жену обламывается мазл, но и на страну, чьих корней ты, тоже. Меняй не меняй соцсистемы и континенты, знак твоего происхождения, если он недобрый, плетется за тобой, ставя подножки там, где, вроде, и споткнуться не обо что. Надо же, «Боинг-747», надежнейший самолет, который эксплуатировался педантичными немцами, исчез с экранов локаторов, и не сложно предположить, какова его судьба! Случилось это, когда мой проект, дело всей жизни, бережно возведенный по кирпичику, с нетерпением дожидался своего открытия. Оставалось малое: получить ключи и распахнуть парадные двери. Но ключи везли из Москвы, хоть и транзитом через Германию. Рок, злой рок, да клеймо обреченных тянуть лямку судьбы без рассветов и закатов! Какие бы умы не трудились на благо стран-изгоев, чей «флагман»  моя родина СССР, сколько бы амбиций не выплескивалось, из западни истории этим социумам не выбраться! Сколько копий мною сломано и идей истолчено, чтобы воплотить призвание, с которым я явился на белый свет! Через какие тернии я не ломился и сквозь какие ситечка не процеживался, чтобы в конце концов упереться в стену в полушаге от цели. А значит, начинай все с начала! Да и родина моя, пария, не только мать-неудачница, а и зловещий ломбард, где заложены душа и тело, а подъемныепятикопеечный билет с открытой датой, компостируемый усердной контрразведкой».

Прозвучавший по ВВС выпуск новостей подтвердил весть об исчезновении борта, ранее переданную из Претории. Скрипя не только шинами, Шабтай резко развернулся и поехал обратно в Габороне. Его преследовала мысль: «Мое время завертелось юлой. Останови, не томордой в грязь!»

* * *

В Москве, как и в Ботсване, столбик термометра застыл на той же отметкетридцати, только мороза, а не жары.

Коммунальное хозяйство столицы уже неделю горбатилось в аварийном режиме, не успевая латать одну прореху за другой: то и дело лопались плохо изолированные трубы, отсекая водоснабжение целых кварталов. «Пятилетка за два года» держала экзамен на гениальную простоту «идеи».

Из-за сильных морозов температура обогрева упала до десяти градусов, обратив жизнь больниц и детских учреждений в гуманитарную эпопею. Прочие же граждане просто мерзли, проклиная всех подряд: управдомов, городские власти, опереточного Лелика, буксующую на очередной стройке века страну.

Ремонтные службы просто валились с ног. Спасаясь от обморожения и авралов, многие коммунальщики боролись со стужей хорошо обкатанным способом«теплыми» компаниями.

В зону «обледенения» попали и корпуса Первого управления КГБ, службы внешней разведки СССР. Оказалось, что даже столь привилегированная структура иммунитетом от непогоды не обладает.

Ревизор службы сидел в своем кабинете с накинутым на плечи пальто и складывал бумаги в папку «К докладу». Зябко, пальцы его слушались не очень, но в конце концов ревизор со своей нехитрой задачей справился. Захлопнув папку, подполковник Ефимов встал и направился к выходу, прежде повесив на вешалку пальто.

В коридорепусто, он подумал: «Холодрыга. По норам все».

Путь Ефимова лежал в кабинет Главного, просьбу об аудиенции он подал еще за неделю до визита. По дате она совпала с его ежемесячными отчетами, вследствие чего, выделив время, секретариат ее рутинно внес в журнал.

Увидев в дверном проеме Ефимова, курирующий его направление офицер отрывисто сказал:

 Прием отменен. Доклад оставьте, передадим. Если понадобитесь, вызовем.

Подполковник растерялся: такой сбой регламента ему не припоминался. О любых сдвигах в распорядке приема предупреждали загодя. Папку, однако, вручить не спешил, намереваясь сказать: «Только лично». Но в итоге промолчал и папку отдал.

Возвращаясь к себе, подполковник задумался: «Отчего это меня выставили столь бесцеремонно?» Но, вспомнив, что в обычно запруженной по утрам приемной, кроме секретарей, ни души, заключил: «Случилось что-то Не исключено, прокол, вот и не до бухгалтерии Главному». В одном Ефимов не сомневался: Главный у себя, каждое движение помощниковс некоей оглядкой.

Выражаясь милицейским жаргоном семидесятых, в Первом управлении действительно «случилось». Но не рутинный ляпсус, от которого не застрахована даже разведка, высокоорганизованная, изощренная структура, а нечто экстраординарноеиз иной, отличной от совковой, системы координат. Аномалия такого масштаба могла потрясти основы самого плюралистического общества. Закованный же в броню идеологии СССР, переварив прецедент, был обречен «прополоть» весь верхний аппарат власти.