Подполковник Ефимов не ошибся: Главный и правда был у себя. Откинувшись в кресле, барабанил пальцами по массивной столешнице. Выглядел скорее задумчивым, чем взволнованным. О том, что решает задачу, цена которой собственная жизнь, ровным счетом ничего не говорило. Разве что лицо, более сосредоточенное, чем обычно.
Он и сидевшие рядом два офицера, его заместитель и начальник финансового отдела, за последние сорок минут не проронили ни слова, точно члены тайного ордена, практикующие особый «язык» общения. Но не телепатический или сенсорный, а вполне обычныйписьменный.
С интервалом в две-три минуты то один, то другой брал из стопки лист бумаги и черкал несколько кратких словосочетаний или предложений. Лист затем путешествовал по кругу, задерживаяськогда для беглого ознакомления, а когда и дольшедля комментариев, опять же письменных. Заканчивал свой недолгий путь образчик лапидарности в стоявшей рядом бумагорезке. Царила слаженность. Даже когда Главный был последним в цепочке по «освоению» листа, он непринужденно вставал и бросал его в агрегат, не выключавшийся с момента открытия форума.
Пообщавшись так около часа, молчуны закруглили «беседу», и топ-функционеры из кабинета Главного ушли. Судя по целеустремленности во взглядах, казалось, троица, обретя консенсус, запустила в действие некий механизм.
Едва за визитерами хлопнула дверь, как Главныйа был он главой советской внешней разведки генерал-полковником КГБ Ремом Остроуховымнажал на селекторе кнопку «Приемная». Услышав сигнал соединения, жестко бросил: «Ко мне никого. И не до обеда, до новых распоряжений!»
Затем Остроухов включил монитор, куда мог вызвать любую телевизионную станцию Европы. Несколькими переключениями добрался до satпервой общенемецкой телекомпании, которая попалась под руку. Увидев на экране заставку выпуска новостей, Главный одел наушникиустройство сконструировано для индивидуального пользования.
Сообщение о крушении «Боинга-747» в Сахаре прозвучало первым. Говорилось о ведущихся поисках самолета и возможных жертвах. Отмечалось: «Практически все пассажиры лайнеранемецкие туристы из различных земель Западной Германии». Информацию завершал комментарий: «Несмотря на ведущиеся вторые сутки поиски, ливийским ВВС не удалось обнаружить место крушения, от помощи же правительства ФРГ Ливия отказалась».
Остроухов выключил монитор, снял с себя наушники и снова застучал пальцами по столу, на этот разедва издавая звук. В его же сознании гремела мерзопакостная, раздирающая серое вещество трещотка: «Разбился, разбился, разбился, разбился! И чуда не произошло. Теперь, чтобы выжить, надобно это самое чудо сотворить. На все про всемесяцев пять-шесть, не больше».
Остроухов не знал, что в приемной, в считанных метрах от него, лежит папка, способная развеять и иллюзию чуда
Глава 3
Подложив руки под голову, Шабтай лежал в номере габоронской гостиницы «Блэк Даемонд» и тоже надеялся на чудо. Между тем его заигрывание с гильотиной небес, зорко отслеживающей рисковых парней, не проявляло и намека, как решить его проблему.
Но, в отличие от Остроухова, о жизни своей он не тревожился, ей будто ничего не угрожало. Разве что вода, кишевшая бациллами, и полчища насекомых, повсеместно преследовавших его в Ботсване, этой самой нищей стране континента.
Казалось, его печальные глаза наводнила вся грусть мира, но признаков отчаяния и в помине. Взгляд его стремился в потолок, где, чуть поскрипывая, вращался вентилятор, единственная польза которогоразгон мух и прочих насекомых. В Габороне стояла жара, причем такая, что даже привыкший к высоким температурам израильтянин Шабтай, молодой тридцатидвухлетний мужчина, дышал натужно, норовя побольше набрать воздуха, которого, по его ощущениям, не хватало.
Как ни странно, жара сегодня в помощь, чуть отвлекает от тяжелых дум, подумал он.
Вторые сутки Шабтай решал неподъемную задачу: где за неделю выудить три «недоспелых лимона» и спасти проект, который вынюхивал со своих первых дней на Западе, а планировалсо школьной скамьи? Начинание, призванное сделать его, малоприметного парня из провинциального Каунаса, гражданином мира, желанным гостем великосветских салонов, сильных мира сего. А заоднои его компаньонов из Москвы.
Во рту у Шабтая не побывало ни крошки с тех пор, когда он узнал о крушении борта. Одутловатость щек почти исчезла, укрупнив и без того французский шнобель. Утратив ветрила и сев на мель, его разум навязчиво вторил: «Деньги, деньги, где взять деньги30.000 зеленых бумажек, сотенным достоинством каждая? А впрочем, и любая деноминация сойдет, лишь бы наскрести сумму».
Постепенно, едва видимыми гребками, мысли Шабтая выплыли из цугцванга, стали разминать плечи.
«Не получилось, взбодрился он наконец, не отчаивайся! Что, в первый раз? Пакуйся и домой. Бессмысленно торчать в этой Боцсване или Поцсванекому, что больше по душе. И глупо изгаляться, лепя прожекты, как вареники. Зачем сегодня бомбардировал президента новыми идеями, а заодно, как бы между прочим, намекал об отсрочке по главному проекту? Ему же начхать, кого пропихивать, лишь бы кандидат «отслюнивал» по правилам. Пойми, денег нет и не будет, стало быть, нечем президента «подмазывать» и тендер выкупать. Домой, к семье, на всех парах! Открой риэлтерскую или страховую, пережди немного. Игра на мизере, бесспорно, но не святым же духом питаться? Рано или поздно «пруха» выстрелит. Если не мне, то кому? На примете, да, ни вершка, но что ты знал о Ботсване еще год назад? Есть и другие белые пятна на карте, не отслеженные перископом большого бизнеса.
Не предполагал, конечно, что путь наверх проляжет через вонь общественных сортиров Габороне, квартирные здесь пока в диковинку, что тучный мир капитала, по факту, матрица развитого социализма, ибо серьезный бизнес на Западезалог благополучия и влиянияв руках кучки избранных, сплоченных намертво, и вклиниться в этот монолитвсе равно, что подделать пропуск в Политбюро или после смерти получить по математике Нобеля. Родиться же в стране, где бедность в фаворе, а за предприимчивость давят, обрекает пожизненно терпеть снисходительные улыбки: молодец-де, что вырвался, но чего ломишься в наш задраенный ангар, где у каждой полки свой хозяин, передающий «казанок» по наследству. Но народ, богом меченный, от цели не отступает, а ты, верный сын его, своих предков чтишь!»
Условившись с самим собой, Шабтай вскочил на ноги и бесцельно забегал по комнате. Вскоре, однако, остановился, задумался: «Смыться ко всем чертям всегда успею, но не доделано что-то, важное очень Черт, залипло, вспомнить не могу. То ли должен мне кто-то, то ли я кому»
Думка эта, как назойливый сосед по купе, досаждала долго, пока Шабтай, вдруг озарившись, не двинулся решительно к шкафу. Там покоилось нехитрое убранство: брюки да рубашка и еще пара аксессуаров. Из-за жары он прел в полном неглиже
Через несколько минут, спустившись в лобби, он достал из портмоне клочок бумаги и «переписал» цифры на диск телефона-автомата. После семи гудков хотел было повесить трубку, когда раздался звук соединения, но ни «алло», ни «да» не прозвучало. Эфир заполнили пьяные мужские голоса, сродни крикам орангутангов, и глупые хихиканья женщин. Пьянь бессмертна, размножается и в саванне, подумал он. Ему вновь захотелось повесить трубку, но тут он услышал:
Говорите, алло-алло! АбонентБарбара, сотрудница польской колонии строителей. С ней (Барбарой) Шабтай завел знакомство, проталкивая один проект.
Это я, Шабтай, по-польски ответил он, нахватавшись языку от соседа по лестничной площадке в далеком детстве.
Кто-кто, Шандор?! взвизгнула трубка.
Шабтаю стало ясно, что среди поклонников Барбары отметились и венгры, недавно основавшие в Ботсване свою колонию.
Помнишь, «Ланком» духи у пана Зденека освежал память, а может, обоняние подвыпившей девицы Шабтай.
А, шановный пан испанец, говорящий по-москальски и по-польски, да еще с туманным настоящим, бойко протараторила Барбара. Язык ее, правда, чуть заплетался.
Шабтай озадачился: «Как из дебрей охмеления выбралась развернутая, не лишенная проницательности фраза?»
Как поживает незабвенная Барбара? словно прослушав пикировку, игриво откликнулся он.
Праздную день рождения. Только чей, не помню Гражины или твой, Кшиштоф? Речь Барбары уже напоминала танец хромоножки.
Достала, кобета, отстань! огрызнулся невидимый Кшиштоф. Тут же спохватился: Миндальничает чего? Водку пусть тащит! Тореодор-трахальщик
Слышал? вернулась к разговору Барбара.
Как к тебе добраться? спросил как ни в чем не бывало Шабтай.
А ты цепкий, прозвучал ответ, а после паузыи адрес абонентки.
Шабтай поднялся к себе в номер, достал чемодан. Порывшись, отыскал бутылку «Джонни Вокера», припасенную для представительских целей, но так и не оприходованную. Забросил емкость в целлофановый мешок, заторопился на выход. Через пять минут его джип, взвыв, выехал с гостиничной стоянки.
Рулить не долгокаких-то пару километров. В крохотном Габороне не разгуляешься. Несмотря на статус столицы, город даже до общественного транспорта не дорос. Здесь штаб-квартира президента, гостиница «Хилтон», городской рынок и множество зловонных свалок сомкнулись в печально-комичный комплекс, являя собой сплав дремучей африканской деревни и хилых попыток из нее выползтив какой-то не вполне понятный век.
По пути Шабтая одолевали противоречивые чувства. Словно воздушный шарик, его несло к Барбаре, но в глубине души досаждала роль, которую по ее капризу предстоит исполнитьинтенданта страждущих нагрузиться по ГОСТУ строителей.
«Неужели, добиваясь взаимности у красивой женщины, обязательно наряжаться в одеяния шута и без унижений не покорить ее сердце?» в какой-то момент взгрустнулось ему.
Барбара, неотразимая блондинка, при их знакомстве до замыкания рассудка напомнила ему Регину, женщину-мечту, завоеванную им, но которую был вынужен бросить, покидая СССР. Женщину, и бледной копии которой он так и не встретил, пока не оказался в Ботсване, чуть ли не на краю земли.
До крушения «Боинга» мысли о шикарной польке не покидали его. Их союз виделся первым призом на пути к триумфутой сладкой туманности, где, вспыхнув, воплотятся его самые сокровенные мечты. И то, что до вручения подарка Барбара взирала на него как на надгробную плиту без надписи и огранки, Шабтая ничуть не смущало. Для себя он все решил, едва ее увидев. Ни естественное бремя семьи, ни гражданство Барбарыстраны с деградирующим автократическим режимом, да еще балансирующей на грани советской оккупациисбить его с курса не могли. Так уж распорядилась им природа, где только иголок не натыкав
Проехав полпути, Шабтай поймал себя на том, что из-за березок прошлого выглядывает Регина, чуть заслоняя героиню приближающейся ночи.
«Странно, подумал он, азарт ведь охотника ослепляет Да ладно, какая разница!»
Здание, где обитала Барбара, оказалось одноэтажной глинобитной мазанкой, из внешних стен которой торчала арматурато ли деревянная решетка, то ли ветки деревьев, а может, и то, и другое. Судя по расположению дверейстрого в рядклассическая общага, но номерные знаки и геральдическая символика отсутствовали. Тут Шабтай сообразил, почему Барбара уточнила: «До конца налево, предпоследняя дверь». Подумал еще тогда: «В подпитии девахавот и забыла номер или у друзей гостит».
Поравнявшись с нужной комнатой, он почему-то вспомнил, что его литовская любовь на дух не переносила алкоголь, но сей момент дверь внезапно распахнулась.
Его изумила газета, которую руки мужчины конвульсивно вжимали в лицо. Шабтай даже заметил название«Трибуна люду», официоз польских властей. «Трибуна» зигзагами двинулась прямо на него, и от столкновения Шабтая спасла лишь генная, никогда не дремлющая у его племени реакция.
«Трибуна» ударилась локтями о противоположную стену, но равновесие не потеряла. Затем, опираясь о стену одной рукой, а другойпридерживая газету, издававшая непотребные призывы «агитка» помчалась налевов торецвиляющими во все стороны «колесами». Должно быть, направление ею было выбрано не случайно. Именно оттуда доносились запахи общественного туалета, которые вскоре обогатил «аромат» пищеварения, прерванного на стадии ранней сортировки.
«В редколлегию журналиста зачислили без отбора», как-то умудрился отметить про себя ошарашенный Шабтай.
Он еще с минуту озирался по сторонам, опасаясь возвращения «репортера», при этом заглянуть в комнату не решался, несмотря на распахнутую настежь дверь. Наконец, собравшись духом, но глядя себе строго под ноги, по-видимому, опасаясь поскользнуться, проследовал внутрь. Лишь дойдя до стоявшего в центре комнаты стола, поднял глаза, осмотрелся.
«Nature morte», вполголоса молвил он, почему-то прибегнув к французскому, с которым «сошелся» совсем недавно. Между тем «картинка» никак не напоминала натуру, способную вдохновить художника, баталиста разве
Треть комнаты занимали две кровати. На однойспиной к немусидела Барбара, прислонившись головой и плечом к стене и подобрав под себя ноги. В подобном ракурсе Шабтай ее прежде не встречал, общаясь только в офисе и только анфас. Он замер от смачной откровенности ее линий, но вскоре его внимание переключилось на иное, из ряда вон выходящее.
На второй кроватинапротив Барбарызастыла композиция, сложившаяся из оползней подсознания. На панцире, сбросив на пол матрац, раскинулись двое: мужчина средних лет и молодая, не отличавшаяся красотой лица девушка, судя по телефонному разговору, Гражина. Все пуговицы на ее рубашке вырваны с мясом. Несколько на полу, остальныена матрасе. Рубашка сорвана с плеч, хоть и остается заправленной в юбку. Чашки бюстгальтера откинуты, оголив налитые щедрой природой груди. Девушка крепко спит, свернувшись калачиком. Контрастом уликам первичного насилия, ее лицо безмятежно, умиротворено даже.
Комнату насыщают запахи карамели, африканских пряностей и обильно пролитого алкоголя.
Мертвецки спит и сосед Гражины, господин со склоченной шевелюрой и неестественно бледным, по-видимому, от перебора горячительного лицом. Из правого кармана брюк выглядывает воздушный шарфик кремового цвета, поначалу принятый гостем за носовой платок. Шарфикв тон рубашки девушки. Он, должно быть, служил одним из предметов ее туалета, покоясь на шее до начала «любовных игр».
Между тем внимательный осмотр оконфузившегося Ромео признаков фетишиста в нем не обнаруживает. Да и сама форма «прелюдии», пещерно экспрессивная, создает ему алиби от изгнания в лагерь забитых сексуальных меньшинств. Его ноги на полу, туловищена кровати, лицом вверх.
Девушка чуть похрапывает, а присутствие соседа по койке выдают одни габариты. Шабтай встревожился: не плохо ли «бледнолицему», может, сердце подвело? Хотел было подойти ближе, когда тот издал гортанный звук, напомнавший рык шамана. Перекрутившись вокруг своей оси, «бледнолицый» вновь замер рядом с Гражиной. Его точка опоры переместилась со спины на колени, которые уперлись в пол. Корпус остался на прежнем местена кровати, на этот разживотом вниз. Правая рука вцепилась в панцирь, надо полагать, в стремлении остановить сползание вниз, а леваясоприкоснулась с ладонью девушки. В это мгновение Гражина улыбнулась во сне. Если та улыбка не была случайной, то горе-любовник наконец одарил спутницу первым знаком вниманиячеловеческого, разумеется.
Шабтая вдруг посетила озорная мыслишка: не дать ли «Ромео» под зад пинка, чтобы тот вконец не свалился? Но он лишь выругался про себя на каком-то случайно подвернувшемся языке и перевел взгляд на Барбару. Одно очевидно, не на французском. Штудируя базовый словарь, до раздела ругательств дойти не мог.
От злых духов, воцарившихся в комнате, Барбара, в отличие от ее коллег-приятелей, заслонилась по-своему, хотя и застыла, как при блокировке памяти, и не среагировала на появление Шабтая.
Она плакала. Кристальной прозрачности слезы катились по огрубевшему, опухшему лицу, что создавало особый, почти метафизический эффект. Шабтая пронзило: «Ее великолепие, покинув плоть, перетекло в эти слезы. И она во власти жестокого катарсиса, где цена очищениясобственная красота».
Слезы падали на шею и катились дальше. Невольно опустив взор, он увидел, что кофточка в районе груди Барбары прилегает плотнее обычного, а скорее, прилипает, но образ в формате «Playboy» или «Hustler», едва явившийся, вдруг примяло.