Иными словами, куда бы кривая предприятия, пусть хорошо им обсчитанного, не вывела, Остроухов, полагал Богданов, в нештатной ситуации выкрутиться и друзей-подельников прикроет. Даже когда неделю назад все полетело в тартарары и с таким риском изъятые из бюджета два миллиона сгинули, невозмутимость, с которой Остроухов вел их писчебумажную летучку, плодимые им идеи, выглядевшие вполне подъемными, лишь укрепили к нему довериеи без того неоспоримое.
Но на поверку все оказалось блефом. Остроухов просто играл, хоть и талантливо, как и все, что он делал. Хватило лишь легкого толчка извне, якобы грозящего разоблачением, именно так Остроухов расценил доклад Ефимовакак гранитный монумент его величия рухнул. И тривиально запаниковав, генерал совершил сразу несколько грубейших ошибок, прежде для него невообразимых.
На самом деле доклад Ефимова серьезной опасности для заговорщиков не таил. Позволь Остроухов начфину с ним вовремя ознакомиться, то ничего бы взламывать сегодня не пришлось. Но это так, на полях проблемы. Корень же ее, полагал начфин: Остоухов, ни с кем не советуясь, ревизора либо отстранил от должности, либо арестовал. Тем самым наломал не просто дров, а осиновых колов, только маячивших на горизонте после аварии «Боинга».
Просмотрев лишь четверть архива ревизора, Богданов, к своему превеликому удивлению, открыл, что большую часть времени Ефимов на службе кропал докторскую диссертацию и ни о каких подкопах не помышлял. Быстро сориентировавшись, что врученный ему Андроповым мандат не более, чем синекура, созданная председателем для громоотвода (на всякий пожарный), и никаких реальных полномочий у него нет, Ефимов разгадывать кроссворды как журнальные, так и шпионские не стал и переключился на карьеру научную.
Обнаруженный ночью дубликат доклада ревизора говорил лишь об имитации активности и ни о чем другом. Да, доклад отмечал скачок в агентурных расходах (увы, как начфин не утаивал подлинный материал, затемнить поле обзора не вышло), но от опытного взгляда финансиста не ускользнуло: ревизора беспокоила не расшифровка дебита, а его конфигурация, так сказать. Ефимов не требовал оргвыводов, а рекомендовал умалить рвение в части раздувания одной статьи расходов за счет ряда прочих. Шалит, дескать, цифирь, приглядывайте. Более того, никаких следов канала связи Ефимов-Андропов в бумагах ревизора он не нашел. Да с чего бы? Диссертация дело нешуточное, до дембеля бы управиться
Богданов лежал на спине и тупо смотрел на абажур, ему казалось, непривычно отяжелевший. В какой-то момент начфину стало чудиться, что, набухая в размерах, полусфера по миллиметру снижается.
Он резко вскочил, сбрасывая ноги на пол. Почесав макушку, замер на краю кровати.
В этой позе начфин просидел до утра, лишь однажды сходив в туалет. Никаких гримас скабрезности на его лице больше не проступало, но в душе Богданов порой подсмеивался, нервически, правда
Он неотвязно думал о том, что его полуночные рефлексии о крушении единственного в его жизни мифа, за которым, пусть мерзко потея, он укрывался, оторванная от реальности блажь. Его участь намного горше. Получи он даже «вышку», ныне кажущуюся неизбежной, забвению все же предан не будет. Лет через двадцать его помянут как героя, отважившегося бросить вызов тоталитарной машине всех времен: надо же, такого монстра развел, пусть личной выгоды ради!
Однако дотянет ли он до позорного, регламентированного законом конца? Задумавшись о туманной участи Ефимова, Богданов вдруг вспомнил, как на их эпистолярной сходке, созванной Главным по следам аварии «Боинга», он пустил по кругу вопрос: «Какие инструкции Шабтаю?» Взглянув на реляцию, Остроухов застыл, точно столкнулся с внезапно выросшей преградой, но спустя секунду-другую беспечно черкнул несколько слов. После чего передал цидулку Куницыну, бесстрастно, точно он сам передаточное звено. Генерал-майор, взглянув на вопрос и комментарий, брезгливо поморщился и скормил «протокол» бумагорезке. Тем самым оборвал принятый в их форуме цикл, то есть не вернул реляцию автору запроса.
В той чумной неразберихе было не до протестов, да и тема возникла случайно, от растерянности что ли. Сегодня же, прикидывая возможную судьбу Ефимова, Богданов почему-то зацепился за тот эпизод, да так и застрял на нем. К утру он постиг, что пытаясь выгородить себя, Остроухов, не исключено, готовтем ли иным способомустранить сподвижников либочто более вероятнозабросить их в судьборезку трибунала. Ни один из документов, выводивших из бюджета огромные суммы, Главный не подписывал
Богданов встал на ноги и отправился к сейфу, стоявшему рядом с письменным столом. Достал из кармана брюк связку ключей, открыл. Порывшись, вытащил пистолет, обоймы не имевший. Насколько он помнил, патроны хранились подле ствола, но в серой мгле зачинающегося дня нащупать их не смог. Развернувшись, он зашагал к выключателю, держа оружие в левой руке. Терпкий, разнесшийся по комнате запах масла, казалось, добавил начфину решимости.
От ярко вспыхнувшего света Богданов зажмурился. Тут его посетило, что за свою жизнь он упражнялся в стрельбе лишь единождыв день, когда получил личное оружие и форму старшего лейтенанта КГБ. В армии служить не довелось, а в Комитете от стрелковой подготовки он, под тем или иным предлогом, уклонялся. Ломай теперь голову, где предохранитель Богданов опустил руку и без всякого энтузиазма потопал к сейфу обратно.
Сейф под завязку забит папками и журналами. Начфин принялся нехотя вытаскивать содержимое, которое по ходу дела изучал, хоть и поверхностно.
Дойдя до журнала «Newsweek», ноябрьский выпуск 1979 года, Богданов впился в него взглядом. Резко перевернул обложку и обратился к оглавлению.
В эпоху холодной войны любое солидное общеполитическое издание немалую часть своего объема посвящало противостоянию военно-политических блоков, рассматривая оружие возможной войны: «Трайденты», СС-20, МИГи т. д. Однако памятки по обращению с пистолетом «Макаров» в «Newsweek» быть не могло. Однозначно.
Богданов раскрыл журнал на двадцать восьмой странице, углубился в чтение. Спохватившись, что стоя читать неудобно, отодвинул стул у письменного стола, сел.
Светало. Бушующие в этом часовом поясе липкие метания, угрызения и комплексы унимались, уступая место энергии созидания
Название статьи, так круто изменившей намерения полковника, не просматривалосьнависнув над журналом, начфин закрывал его. Зато имя авторасбокучитаемо: Мильтон Фридман. Статья средних размеровтри страницы. Кажется, что тут размусоливать? Последний позыв к знанию утоли и за дело Хоть и счетовод, но в погонах ведь! Честь офицера на «Феликсе» к балансу не сведешь! Барабан крути, как исстари водится
Но нет, Богданов мял листы, исступленно мечась между эпилогом и прологом и черкая нечто на полях.
Шелест-перехлест, казалось, уже мог взбесить соседей. Подленько напрашивалось: не подкинул бы кто начфину канцелярские нарукавники, дабы не стер локти до мозолей
Во внезапном коленопреклонении перед некими истинами Богданов не услышал, как квартира пришла в движение: в соседней спальне проскрипела дверь, в ванной зажурчала вода, а чуть позжена кухне затрещала сковородка.
В кухне раздался голос, но его приглушило кваканье жарки. Минут через пять воцарилась тишина, которую оборвал деликатный стук в дверь спальни-кабинета.
Дима, вставай! Завтрак на столе!
Что?! Богданов, как ошпаренный, вскочил, метая взгляды то на стол, то на несгораемый ящик с мрачным, прямоугольным зевом.
Дима, ты в порядке? Супруга Богданова приоткрыла дверь.
Зину смутила не разобранная постель. И, не услышь она прежде голоса мужа, то наверняка испугалась бы.
Распахнув дверь, Зина увидела, что на супруге лица нет, а правый карман брюк необычно оттопырен.
Душа великой в своем долготерпении и редкого такта женщины мелко-мелко затряслась: столь затравленного лика мужа за двадцать лет супружества она не припоминала.
Лицо Зины поплыло, смазалось. Взгляд же стремился к карману Богданова, откуда выглядывал некий массивный предмет, образно напомнивший ей рогатку. При этом на рогатку он не походилни весом, ни формой, ни торчащей тупой металлической рукояткой.
Зину подмывало закрыть лицо руками, но правая рука дошла лишь до груди. Погладив шею, та медленно сползла обратно. Чуть погодя ее материнские недра пронзило: выхватить этот привод беды и забросить куда подальше! Но тело ослушалось, мерзко деревенея. Зина прикипела к полу, не в силах пошевелиться.
Богданов резко притянул к себе стул и уселся, ощущая мерзкую дрожь. Какое-то время он бессмысленно переводил взгляд с Зины на пол и обратно, почему-то выравнивая штанины в коленях. Казалось, все его «я» замурыжено в складках брюк.
Тем не менее вскоре полковник встал на ноги. Будто хотел нечто сказать, но лишь вяло махнул рукой. Чуть покачиваясь, прошел к окну, оперся руками о подоконник. Потряс головой, точно норовя себя растормошить. Похоже, вышло. Анемичная фигура «задышала», выламываясь из корсета обреченности.
Богданов рассматривал узоры инея, позабыв об апперкоте страхане заметила ли Зина лежавший на столе пистолетследствие затмения наложить на себя руки, сгинувшее столь же внезапно, как и явившееся. Не думал он и о самодовольно-мясистой роже приговора, исчезнувшей в антракте разворачивающейся драмы, но мерзко дышащей в спину. А парадоксально преобразившись, вкушал звонкие, щемящие годы своего ученичества в Америке, вспоминая гуру-наставника Мильтона Фридмана, готовую диссертацию, которую, бесцеремонно отозвав на родину, Минпрос похоронил. Размышлял об экономической системе, где без всякого риска можно лепить, как вареники, компании, мерно богатеть, а, измени фарт, обыденно ликвидироваться, оставляя всех и вся с носом, отношениях, при которых любой выборпрерогатива индивидуума, а не нахраписто собранной из вторсырья машины-пугала общества. Еще Богданов думал о том, что для того, чтобы заниматься интересным, творческим делом, необязательно красть чужие секреты, терроризировать целые страны, ввергая их то в пучину гражданской войны, то в апатию нищеты и упадка, как и совершенно не нужно принадлежать к касте избранных, которая, прокрутив его на мыслимых и немыслимых тренажерах лояльности, к себе подпустила, а достаточно застолбить свою нишу и, если Богом дано, строить замок удачи на зависть друзей и врагов. Его же трагедия в том, что имел несчастье не в том месте или не вовремя родиться
В какой-то момент Богданов осознал, что Зина по-прежнему в комнате и неотрывно за ним наблюдает, но, наиболее вероятно, за торчащей из кармана рукояткой пистолета, коль он повернут к ней спиной. И, выходит, совершенно зря он запихнул оружие в карман, лучше бы оно оставалось на столе
Полковник медленно повернул голову и, выдержав паузу, сказал:
Не стой, Зина, собираться тебе
А это?
Что «это», Зина?
Ты не станешь?
Нет никакого «это». Есть только ты и я. И еще, видимо, что-то
Как только за Зиной закрылась дверь, Богданов бодро устремился к столу. Подхватив горку папок, адресовал себя к сейфу. Наклоняясь, полковник застыл. Завалившаяся и тем самым спасшая ему жизнь обойма, своим кончиком выглядывала из-за папок, которые он не успел перебрать.
Богданов осторожно опустил папки на пол. Одной рукой вытащил из кармана пистолет, другойобойму из сейфа. Непринужденно загнал обойму в «Макаров» и положил оружие на стол. Поднял папки с пола, аккуратно просунул их в свободное пространство и подравнял ранжир.
Полковник осмотрелся, будто выискивая, что еще пристроить, и, не поворачиваясь, потянулся к пистолету. Взяв его в правую руку, он удостоверился, что комплектность на сей раз в порядке и вложил в сейф. Но не спрятал, а прислонил спередик ласкающей его взор канцелярщине. Закрыв сейф, проверил надежность замка. Секунду-другую колебался, убрать журнал «Newsweek» в ящик стола или нет, но лишь закрыл его. Нежданно-негаданно состроил уморительную, точно у клоуна рожицу и исполнил ласточку, фиксируя левую ногу параллельно полу.
Что у нас, Зинуля, на завтрак?! громко потирал руки Богданов, войдя на кухню. В таком веселом, с налетом задиристости, состоянии духа, резко преобразившемся, Зина мужа воспринимала с трудом.
Потухшая, выжатая как лимон спутница внимательно осмотрела Богданова. Дождавшись конца завтрака, посетовала:
Не отдыхаешь ты, Дима, изведешь себя
Когда Богданов пересекал КПП управления, облик отформатированного от прически до пят офицера советской разведки, отличавший всех прочих входивших, к нему явно не клеился. В глазах резвился озорной чертенок, а в разухабистой походке сквозил вызов. Причем всему и всем.
Отдавший ему честь охранник долго щурился: должно быть, норовил уловить запах алкоголя или иные отклонения.
На 9:00 у начфина назначена аудиенция у Главного, в реестре приема не значившаяся. Но Остроухова на месте не оказалось. Когда будет, секретариат не знал. Отсутствовал и Куницын, к которому полковник наведался прежде, чем зашел к Главному.
Весело болтая полами пальто, начфин устремился к своему кабинету. В какой-то момент его посетила неожиданная мысль: звучит ли марш при вручении Нобелевской премии? Если да, то какой? Но думка не отложилась, затерявшись на марше.
Задиристый кураж резко пошел на убыль, когда начфин увидел группу сотрудников, в растерянности топчущихся у кабинета Ефимова. Четверо, у самой двери, офицеры орготдела, у стены напротивОстроухов с адъютантом, коих начфин заметил чуть позже.
Полковник остановился, наблюдая, как один из офицеров открывает кабинет ревизора. По движениямсамым традиционным образом. Впрочем, ничего удивительного: дубликаты всех ключей Управления, помимо ключей от сейфов, хранились в специальном шкафу орготдела.
Богданов понимал, что ротозействуя, нарушает этический кодекс разведки, негласно включающий в себя сотни, а возможно, тысячи иезуитских установок, по большей мере профессионально оправданных. Но блюсти ту хартию он больше не желал, чекистом себя более не считая. Испытав помутнение рассудка, из клинической смерти перекинувшее его во вторую жизнь, пусть короткую, на свой имидж он плюнул. Смахнув с себя заскорузлые путы, твердо решил, что остаток дней проживет духовно раскрепощенным, смакуя каждый отпущенный миг. И посвятит себя, насколько это возможно, любимому делу
Дверь в кабинет Ефимова открылась, начальник орготдела с двумя офицерами прошли внутрь. Главный за трио не последовал, но что-то шепнул адъютанту. Тот немедля присоединился к вошедшим.
Богданов неотрывно наблюдал за Остроуховым, чуть лыбясь. Генерал тем временем невозмутимо смотрел в открытую дверь, делая вид, что его не замечает. Начфин озадачился: неужели патрон не внемлет вызову, который уже бесит его самого?
Наконец генерал чуть повернул в его сторону голову, вопрошая взглядом: «Ну чего тебе?»
Богданов изумился, насколько изможден Остроухов, по-стариковски одрябнув и пожелтев. Черные разводы под глазами выдавали, как минимум, несколько бессонных ночей.
Полковник поприветствовал шефа кивком головы, не стирая улыбку с губ. Остроухов не откликнулся, спокойно вернув барельеф в прежнее позицию.
Слышали, что Ефимов умер? огорошил Богданова помощник, располагаясь к докладу.
Как? чуть не клацнул зубами начфин, покрывшись меловыми пятнами.
В орготдел заскакивал, там венок заказывали
Полковник ошалело перевел взгляд на телефон, который так и не прозвенел вчера в полночь
Глава 13
У длинной, ладно выстроившейся цепочки такси руль справаточь-в-точь как в Лондоне, откуда Арина прилетела сорок минут назад. Пассажирка остановилась как вкопанная в испуге, что самолет вернулся обратнов один из лондонских аэропортов, ей незнакомый. Но обнаружив на рекламном плакате искомоеЙоханнесбург, мило улыбнулась и возобновила движение.
То, что в ЮАР левостороннее движение, Арина узнала еще в школе ГРУ и, прожив последующие десять лет на Западе, забыть этого будто не могла. Да и температура разнилась градусов на двадцать, не меньше. Но удостовериться никогда не помешает
Внезапный ночной звонок, предписавший немедленную встречу со связным, скособочил части света, воспринимаемого ею, как довесок к Европе, где она обитала и трудилась. Поначалу Арина даже перепутала Йоханнесбург со Страсбургом, городом ее недавнего задания, и связному пришлось все основательно растолковать. Как Иоганн и Франк, коллеги по сымпровизированной на ходу, спонтанно возникшей группе, в Африке она прежде не бывала. Так что ей, женщине, сводившей с ума легионы, запутаться со всеми «бургами» очередная милая блажь.