На поверку, однако, все вышло наоборот. Агентура что-то там вякала, слезно прося «калым» для помолвки, пучившейся от воздержания, а подполковник Ефимов, которого они, обыграв тему, сбросили со счетов, всего за три месяца с момента заступления на должность, бесстрастно заключил: такие крупные суммы для «смазки» западных перевертышей за последнюю пятилетку не расходовались. Причем постиг это, обсосав лишь голые цифры и не имея доступа ни к одному источнику секретной информации. Только отсутствие всякого опыта и незнание цеховой специфики вынудило его обратиться к Остроухову за разъяснениямипо крайней мере так Главный воспринял его доклада не адресовать «сигнал» отцу-покровителю Андропову. Между тем, не получи он в ближайшие дни исчерпывающих разъяснений, его следующий шаг угадывался
О внезапной докладной записке Ефимова, отметившей красным буем потраченные в рекордные сроки два миллиона и со всего маху рубившей последнюю ветку, на которой заговорщики после крушения «Боинга» в качестве последнего пристанища ютились, Дмитрий Богданов узнал лишь сегодня, на три дня позже, чем сам Остроухов, а через негоКуницын.
Генерал-полковник вызвал утром начфина к себе и вручил несколько исписанных от руки листков. При их чтении у Богданова то прели ладони, то что-то другое. На столе лежала специально заготовленная горка писчей бумаги и карандаши для «прений», но, как ни диво, коммуникационная оснастка не понадобилась. Богданов тихо встал, взял со стола выложенные Остроуховым ключи, бросил в бумагорезку прочитанное и так же тихо, почти незаметно, ретировался. Выходя, он заметил, что Остроухов бесстрастно, а скорее, уныло, достает из ящика какую-то папку и даже не косится в его сторону.
«Вот это глыба, фундамент вечного, прямо таки китайский богдыхан!» успел подумать Богданов, прежде чем просторный коридор превратился в катакомбу, неуклонно сужающуюся
Буркнув помощнику «ни с кем не соединять», Богданов закрылся в кабинете и минут десять вытуривал из себя корявую дрожь. Причем едва он справлялся с отдельным фрагментомруками или лицомкак начинал мелко трястись всем телом снова.
Заскорузлым движением он забурился в карман брюк и извлек полученные от Остроухова ключи. Словно испугавшись чего-то, Богданов распрямил ладоньключи грохнулись на стол. Точно зубной бор, звук от падения больно вгрызся в его натянутые, как тетива, нервы.
Душевный фантом, верткий, но липучий, мало-помалу растворился, незаметно унеся с собой заплесневелые объедки и прочий захламивший разум мусор. Богданов принялся предметно рассматривать ключи, казалось, ища тавро изготовителя.
Спустя некоторое время начфина посетило, что, возможно, Ефимов не так уж страшен со своим подкопом, коль Главный распорядился изъять весь компромат, снабдив ключом от кабинета ревизора и отмычкой для сейфа. Он распрямил плечи и, будто в облегчении, прислонился к спинке кресла. Расслабон между тем длился недолгоначфин вдруг впал в гимнастику гримас. Он то поджимал губы, то вытягивал их трубочкой, то хмурился, морщась, то его правая щека подрагивала. Из набора мимической риторики он разве что не подмигивал. Быть может, потому, что пережив за неделю сдвоенное банкротство, заигрывать с самим собойглупо. Ни копья не выцыганишь
Наконец морщины душевного похмелья разгладились, вернув начфину ясность мысли. Подвижка за подвижкой выкристаллизовалось: возможны лишь две причины, которые могли подвигнуть Остроухова вскрыть кабинет ревизора: Ефимов либо отстранен от должности, либочто наиболее вероятноарестован. Но не успел Богданова обдать бриз надежды, как он наскочил на коварный, затаившийся в туманной низине порог.
«Зачем тогда ломиться в кабинет Ефимова скрытно, под покровом ночи? Что мешает все проделать официально, днем? И почему я должен ждать сигнала в полночь, а вернее, отсутствия такового? Может, вопрос об аресте еще не решен и идут последние согласования?»
Глубоко вздохнув, Богданов посмотрел на часы. Минутная стрелка завершала последний оборот, чтобы слившись с часовой, начать отсчет новых суток. Если в ближайшие две минуты не раздастся звонок, на который он отвечать не должен, но упреждающий, что «выемке» отбой, он отправится на задание Главного. Конспирироватьрукой подать, кабинет Ефимова на его же этаже.
Четверть часа назад по коридору прошел патруль внутренней охраны, что означало: в его распоряжении минут сорок, как минимум. Задерживаясь в последний месяц допоздна, он его режим изучил, и пояснения Остроухова в эпистоле были излишними. После 20:00 обходкаждый час, но иногда, ломая график, патруль выходил на десять минут раньше, дабы планов не строили
Упреждающего сигнала не последовало. В 00:10 Богданов надел шапку, пальто, перчатки и покинул кабинет, заперев обе двери, свою и приемной. Полный парадоправдать наличие перчаток на руках, как того требовала сверстанная Главным инструкция. Хотя Богданов, белый воротничок, никакими спецнавыками не обладал, но до такого маскарада додумался бы и сам. Человеком он слыл способным, весьма даже.
Прежде он не раз бывал у Ефимова. Во всем Управлении ревизор контактировал лишь с тремяКуницыным, Остроуховым и ним самим, получая для аудита от «великолепной троицы» тщательно профильтрованную документацию. Да и как коллеги-финансисты они были обречены «надоедать» друг другу. Надоедал, правда, один Ефимов, натыкаясь через раз«информация закрыта», под чьим маркером и вошла в историю их завалившаяся из юности в старость, так и не познавшая возраста осени страна.
Единственно, чего Богданов не знал, это, где расположен выключатель в кабинете ревизора. Так что, проникнув внутрь, он порядком изъелозил рукава пальто, прежде чем нащупал кнопку.
Начфин достал отмычку, прошел к сейфу. Из-за перчаток долго не мог приноровиться к прорези замка, но справился. После первого полуоборота почувствовал, что механизм пришел в движение. Вскоре друг за другом прозвучали два щелчка.
Богданов раскрыл дверцу сейфа и как-то весь вытянулсяуродливый своей рифленой массивностью ящик был пуст.
Подавив изумление, Богданов решительно забурился в сейф головой. Но, измазав перчатки густой конторской пылью, ничего, представлявшего интерес, не нашел. Лишь на нижней полке к чугуну сиротливо жалась подушечка с личной печатью ревизора.
В облике Богданова мелькнули штрихи собранности, вслед за чем укоренилась направляющая цели. Он осторожно закрыл сейф и той же отмычкой запер его. Деловито уселся за столом ревизора, распахнув пальто.
Верхний ящик, как он и предполагал, был заперт, остальные замков не имели. В одном из нихпод папкамион нашел нужный ему ключ.
Богданов выложил все хозяйство ревизора на столешницу и, посматривая на часы, принялся изучать аккуратно подшитые документы. Скоро правую перчатку ему пришлось снятьнормально переворачивать листы не выходило. Похоже, своими отпечатками пальцев на бумаге начфин решил пренебречь.
За сорок минут Богданов не освоил и половины архива и, в очередной раз посмотрев на часы, встал и выключил в комнате свет. Опираясь о стол, дожидался очередного обхода патруля.
Ровно в час ночи донеслись шаги и приглушенные голосапостовые в полголоса о чем-то переговаривались. Чуть позже заскрипели дверные ручки. Когда через одну, но чаще подрядпатруль проверял, заперты ли двери кабинетов.
Он расслышал, как один из охранников сказал: «Этот работает, не проверяй. В журнале записан». «Этим» был он сам.
Через минуту-другую дверная ручка в кабинете Ефимова скрипнула. Начфина точно прошибло током: неужели забыл закрыть? Не забыл. Вскоре об обходе патруля напоминали лишь его мокрые подмышки.
Богданов вновь включил свет и, сняв пальто, вернулся к прежнему занятиюперлюстрации. С часами уже не сверялся, полагая, что к следующему обходу с Ефимовым «будет покончено». Иносказательно, конечно. При этом, просмотрев лишь малую часть бумаг, начфин Ефимовакак возможного изобличителяисключил
Открыв очередную, отличавшуюся худобой папку, Богданов снял шапку, но, поправив волосы, надел вновь. Стащив зубами вторую перчатку, извлек из скоросшивателя три машинописных листа. Бегло ознакомившись с их содержанием, забросил листы обратно и оперся руками о столешницу.
Глаза заиграли озорством, со временем обретшим хамоватый оттенок. На губах блуждала издевка и явно не над самим собой
В конце концов, остепенившись, Богданов вернулся к перлюстрации архива. На сей раз изучал поспешно, почти отбывая номер. В какой-то момент стало казаться, что залихватский шелест страниц заговорил словамибудто «дурак» или «мудак», но из-за внезапной остановки просмотра бумажное «словотворчество» захлебнулось.
Богданов встал и, соблюдая прежний порядок, забросил папки в ящики стола. Оставил лишь ту, худосочную, столь его увлекшую. Извлек из нее листы и просунул во внутренний карман пальто. Его полный иронии лик, словно подсказывал, что время он потратил без толку и конспирировал зря.
Начфин подошел к выключателю, остановился. Подумав малость, отправился к столу обратно. Открыв верхний ящик, вынул из внутреннего кармана листы и вернул их на прежнее место, в пустую папку.
Несмотря на сильный мороз, служебная «Волга» Богданова завелась почти сразу. «День, разверзшийся громом трибунала, к ночи стерпелся даже» едва тронувшись, подумал он.
На полпути к родной обители Богданов испытал острый приступ голода, придавленный забавным желанием стибрить где-то поваренную книгу жизни. Той самой, которая, применительно к его персоналии, с недавних пор, как в немом кино, заторопилась к концу бобины, хотя и миновала сегодня внеплановый обрыв.
Начфин несся по скованной стужей Москве, подрядившись постичь сущее. Он не искал ни его формулу, ни общий знаменатель, просто размышлял. О том, как в суете дня все случайно и нелогично, как эфирно переменчива судьба, играя то в поддавки, то в прятки, как у единиц фонтанирует успех, большинство жекорячится в гадюшнике сущего, как натужно дыша, та серая масса тянет свою лямку, чтобы, смыв резьбу души, взойти и не вернуться, как возносит кого-то удача, низвергая, если в прикупе ее чуть больше, и как туманен каждый новый рассвет, если вообще он состоится, и что редкие баловни судьбыОстроухов и Копо сути, заложники амбиций и страстей
Но пользы из своих розмыслов он не извлек.
Открывая дверь в свою квартиру, Богданов, был крайне осторожен, как и двумя часами ранее. Но на сей раз не как взломщик-любитель поневоле, а как заботливый партнер. Их общий с Зиной мирок лет как пять плескался в милом, но бестелесном лягушатнике, освященным не озвученным, зато безупречно исполняемым контрактом, коему Всевышний пусть не ассистировал, так благоволил.
С женой, а со временемдуховной спутницей, Дмитрию несказанно повезло. Многие завидовали теплоте их атмосферы, не допуская при этом, что пару сплачивает отнюдь не любовь или, на худой конец, обязанность, а глубокое, органичное понимание того, что счастливую семью, единожды возникшую, не заменит наиярчайшая интрига, пусть бурлящая нарзаном свежих, нерастраченных страстей. Хотя начфин, постоянно меняя пассий, давно утолял свой плотский зуд на стороне, но располневшую, подурневшую Зину буквально боготворил.
Из комнаты Зины (они давно спали раздельно) донесся легкий скрип, а чуть позже и шелест халата. Не разуваясь, Богданов с тапками в руке заторопился в зал.
Спи, Зинуля, тебе же на работу
В вашем буфете всухомятку все Зина минула мужа, переложившего тапки из правой руки подмышку. Сам встаешь ни свет, ни заря.
Сантехник был? вдруг всполошился Богданов. Сделал?
(Для обслуживания жилфонда центрального аппарата функционировала особая, специально подобранная техбригада. По неукоснительно соблюдаемой инструкции ни один работяга без особого допуска пересечь порог высшего чина КГБ не мог. С учетом норм зодчества «на авось» и безмерно раздутых штатов госбезопасности подразделение слесарей-сантехников трудилось, не покладая рук. Записываясь загодя, чекисты знали, что раньше двух недель слесаря не жди. Вот и, бывало, загодя справляли нужду на работе, а если приспичило, то у соседей В нужникдобро пожаловать! Аль не братья-славяне мы? Случись кофуз у насмы тут как тут, в обратки!)
Шайбы или прокладки не хватало. В подвал ходил, донеслось из кухни.
Точно, есть там мойка. Надеюсь, заглушил, не оберешься потом Обувшись в тапки, Богданов направился к жене.
Дим, от службы за полночь инфаркт не за горами, отчитывала Зина, отлично зная, что в девяти случаев из десяти службой и не пахнет. На пенсию тебе пора.
У нас, Зинуля, «на пенсию» жаргон, лучше не знать тебе его
Спокойно ешь, подавишься.
Сама зачем работаешь? Будто не хватает нам
Солить себя Голос Зины увлажнила слабость. Быть может, впервые с тех пор, как Богданов их альков покинул, оставив после себя корыто, где замачивалось его исподнее да воспоминания.
Начфин отложил вилку. Кособочась, выполз из-за стола и прильнул к Зине, но не воспламенившись влечением, а словно стесняясь чего-то или в раскаянии.
Зина слегка поежилась, но не от соприкосновения тел, а из-за чувства неловкости, как и супруг.
Богданов «жеманился» с минуту, после чего резко отстранился. Обнимая Зину за талию, бережно повел к спальне. На пороге, уже радушно, но чисто по-братски обнял. Упредив любой ответ, исчез за смежной дверью.
Начфин в одежде повалился спиной на кровать, скрещивая руки на груди. Поначалу раздумывал, разоблачаться или доесть вторую отбивную, разделанную Зиной на квадратики их все еще греющей любви, но вдруг криво ухмыльнулсяточь-в-точь как в кабинете Ефимова несколько часов назад.
Дивный эрудит Богданов на дух не переносил канонизацию имен. Любое сотворение легенды пробуждало у него неприязнь, а в лучшем же случаесомнения. При этом никакой научной степенью он не обладал и в академических кругах замечен не был. Да и с чего бы? Оказавшись в зеленый тридцатник в Конторе, существующей для большинства лишь фасадом, Богданов как уникальный финансист для СССР дематериализовался. Но по месту занятости слыл одним из творцов курса.
Не принимая сотворение кумиров в принципе, Богданов все же одно исключение сделал. Тем титаном был его шеф, а в последнее времякомпаньон-подельник Рем Остроухов.
По характеру своей должности Богданов незримо общался с сильными мира, нередко соприкасаясь с рейтузами и подштанниками мировой политики. Тот опыт неоднократно подсказывал ему, что ни один из вершителей судеб планеты не дотягивает Остроухову и до плеча. Ни импульсивно-харизматичные Чегевара и Насер, ни казавшиеся вечными в своей деспотии Команданте и Ким Ир Сен, ни будоражившие массы Валенса и Мандела не обладали набором присущих Остроухову качеств: станинной устойчивостью души, незашоренностью и пророчеством мысли (и гдев СССР, символе идейного фанфаронства), редким даром никогда не терять из виду цель и, преследуя ее, мастерски менять обличья: заключать и расторгать союзы, объявлять войны и перемирия и чего только не воротить под этим безграничного долготерпения небом! Хотя задач у генерала мылился целый табун, все они, переплетаясь, добросовестно тащили одну повозкубездумно инерционной борьбы, которую СССР вел на международной арене. Как ни прискорбно, не делавшей советский народ ни на йоту счастливее
Лишь многократно обжегшись и убедившись, что его родина, а вернее, ее социальная система неизлечимо больна, Остроухов, не в силах представить себя вне грандиозной задачи, заложил фундамент иного делана этот раз своего личного.
Посмотри начфин в те мгновения на себя в зеркало, то кривую ухмылку со своего лица стер бы, ибо отличался здравыми манерами. Даже к подчиненным относился подчеркнуто корректно. Похоже, его цельная натура скособочилась, что не дивовесь день продрожал от страха. Вот и на босяцкий сарказм повело
Учреждая в свое время ботсванский проект, Богданов опирался отнюдь не на свой дар финансиста-уникума и деловую хватку проныры Шабтая, а на то, что Остроухов принял предприятие под свое начало. Пророческое, почти экстрасенсорное видение мира у генерала не раз перекраивало политическую карту мира. В рамках того, что он считал для интересов родины полезным, Остроухов, избирательно вращая глобусом, менял правителей, проталкивал «нужные» законы, инициировал движения, подстегивал или тушил конфликты. Оставаясь все время в тени, слыл один из самых влиятельных на планете людей.